Да, есть статистика, отображающая количество сумасшедших в нашей стране. Но насколько тонка грань между сумасшествием, гениальностью и просто странностями, которых у каждого из нас не один десяток! Иногда в голове промелькнёт такое, что опасаешься всерьёз, не подслушал ли кто твои мысли, не начнёт ли коситься, шептать другим, что вот, мол, вроде бы раньше нормальный был, а сейчас всё, "крыша протекла" и ещё десяток подобных определений.

Люди не принимают ненормальных, не всегда справедливо опасаются их и стараются избегать. Но сумасшедшие хотят жить обычной, на их взгляд, жизнью. За годы переездов я вывел и свою статистику: на большой многоквартирный дом в Москве будет обязательно приходиться один сумасшедший. А вот тихий или буйный – тут как повезёт.

Про то, что помимо самых разных людей - родных, соседей и друзей, бывают и "ненормальные", я узнал в ту пору жизни, когда половой инстинкт ещё спит, а мозг созрел настолько, что хочет знать о мире даже больше, чем мир есть на самом деле. Это возраст от десяти до тринадцати лет. Время, когда в тебе работает какая-то тайная железа, вырабатывающая в огромных количествах гормон любопытства, и нет такой силы воли, родительских угроз или самых жутких детских кошмаров, которые бы помешали это любопытство удовлетворить.

В нашем маленьком райончике, сплошь состоящем из неказистых частных домов, тесно сросшихся небольшими, в три-четыре сотки огородами, таких "ненормальных" было сразу двое – Верка-дурочка и Сашка Коровин.
Верка была местной легендой. Рассказывали, она с золотой медалью закончила школу, потом институт с красным дипломом, вышла замуж за какого-то кандидата наук и уехала с ним в Москву. А потом случилось простое и страшное – родила мёртвого ребёнка, муж запил и ушёл, а мозг Верки выбрал единственный способ борьбы отличницы с несправедливостью – придумал свою реальность. Верка сошла с ума. Старенькая мать часто прогуливалась с Веркой по улицам и всегда смущалась, когда Верка неожиданно начинала хохотать и орать всякую похабщину.

Но самыми забавными встречи с ней были, когда Верка одна ходила в магазин мимо нашего дома, где на каникулах мы всегда сидели с  пацанами на скамейке под тополем и придумывали истории одна невероятнее другой. Врали напропалую. Гормон любопытства тогда ещё и фантазии помогал.
Верка обычно возвращалась с кульком конфет, подходила к лавочке, доставала пару карамелек и протягивала их тому, кто ей понравится.
- Ты сегодня хороший, вот тебе конфета! – Верка шуршала кульком и совала карамельку в руку.
- Верка, а мне? – кричал Миха, - Вчера же я был хороший!
- Вчера хороший, сегодня – гондон! – твёрдо и хмуро отвечала Верка.
- А ты – дура!
У Верки резко менялось настроение, она кокетливо закатывала глаза и хихикала:
- Немножко, немножко, совсем чуть-чуть, да! Дура! Зато не гондон, ха-ха-ха!
- Ладно, Верка, - подавал голос скромный Тима, - Расскажи нам лучше ещё про Бабровку!
В Бабровке была областная психиатрическая больница, куда Верку возили на какие-то комиссии или подлечиться, насколько это возможно. Я сам ни разу не слышал и не видел, чтобы Верка вела себя слишком уж странно, но Миха говорил, что как-то ночью Верка бегала по своему огороду голая и орала так страшно, что он потом не мог уснуть. А истории из закрытой большой психиатрической больницы – что может быть интереснее?
- Про Бабровку тебе? – так же жеманно переспрашивала Верка, - А что тут рассказывать? Все красивенькие, я самая-самая, и врач в халатике. Под халатиком – ничего!
- Это уже было, - отмахивался Миха, - Давай что-нибудь необычное.
Верка серьёзнела.
- Необычное вам? А-а, вот! Знаете, как в Бабровке горлинка поёт?
- Не-а! – мы зачарованно смотрели на Верку.
- А горлинка в Бабровке поёт так: "КугУтка-КугУтка"! – Верка выдерживала паузу и выдавала: - А петух ей отвечает: "Проститутка-Проститутка!"
Мы непонимающе переглядывались. Володька, который был старше всех нас на пару лет и уже успел много нам рассказать о женско-мужских отношениях, ехидно заряжал:
- Ерунда какая-то, Верка. Скукотища. Слышь, а порадуй пацанов, задери платье и встань раком, а?
- Чего? Кем стать? – Верка начинала крутить головой, как та горлинка.
- Да не стать, а встать! Раком, рачком!
- Как я стану раком, если я – человек? А "Рачки" – конфетки такие, мудила безголовая! Эх, а ещё Володька! Хорошо хоть не Ильич!
Она начинала визгливо хохотать, подскакивала на месте и убегала домой. Так всегда и заканчивались её рассказы.

Да, я ни разу не слышал и не видел, чтобы Верка вела себя как-то слишком уж странно. До зимних каникул. Тогда мы с другом Юркой сначала скатали по снеговику, потом соорудили крепость, поиграли в снежки. Снег, что называется, "лепился", температура была чуть выше ноля, самое оно. На коньках на болоте не покататься, слишком рыхлый лёд, а вот снежки – да, снежки летали до мокрых насквозь варежек.
В начале переулка показалась Верка.
- О, а давай её из крепости обстреляем? – предложил Юрка и начал быстро-быстро лепить снежки. Мы в четыре руки накатали приличную пирамиду из снарядов, и, как только Верка приблизилась на расстояние броска, выпустили в неё половину запасов.
Верка даже не остановилась, проорала только громко:
- Суки-косоруки, плохие сегодня, конфет не дам!
- Сама ты сука! – крикнул ей вслед Юрка и кинул в спину последний снежок. Он громко хлопнул точно между лопаток, оставив на чёрном плюше неровную белую отметину.
Верка, не меняя скорости, развернулась и пошла к нам.
- Юрка-Юрка-Юрочка, вот это ты молодец, вот это снайпер! На войну, на войну тебя!
Как она спиной узнала, что это бросил Юрка, я так и не понял. Я вообще ничего не понял – Верка вдруг кинулась на него, свалила на снег и, приговаривая какую-то бредятину про "воду-водичку, как у кота у курочки яички", начала Юрку душить. Со стороны это выглядело, как веселая игра, возня, Верка хохотала всё громче и громче, но, когда Юрка тихо просипел, посинел и беззвучно заплакал, я понял, что вот-вот произойдёт что-то страшное и непоправимое. Я кинулся на неё.
- Верка, пусти, пусти его! Мы играли, ты чего? Пусти!
Я дёргал её за руки, пытался оторвать пальцы от тонкой Юркиной шеи, но тщетно. Это были не пальцы, а негнущаяся арматура, как на заброшенной стройке, где мы лазили на днях. Юрка задёргал ногами и закатил глаза. И тут Верка подскочила.
- А ты сегодня хороший! – она вдруг потеряла к Юрке всякий интерес и сильно-сильно обняла меня. Я обмяк от ужаса.
- Держи конфетку! – Верка полезла в карман пальто и достала "Барбарис", - На, хрусти! А тебе не дам! – не глядя, крикнула она Юрке, - Ты сегодня не просто плохой или гондон. Ты – вафлёр!

Я не знал, как успокоить Юрку. Он рыдал и тёр помятую шею, потом мы вместе искали оторванные пуговицы в снегу.
- Юрка, пойдём, твоему отцу расскажем! Она тебя чуть не задушила!
Юрка, глотая слёзы, помотал головой.
- Нет, ты что?! Он с утра пьяный, если узнает, что я Верку доводил, мне тогда больше достанется! А я о.. оо.. обоссался! – и он ещё горше заплакал. От жалости к себе.
Потом ещё пару раз всхлипнул, высморкался и вдруг спросил с азартом:
- Слушай, а кто такой вафлёр? Надо бы узнать.
Гормон любопытства.

И если Верка постоянно мелькала перед глазами, то Сашка Коровин, чей огород примыкал к нашему, был совершенно непонятным человеком. Я бы даже сказал, таинственным. Ни разу я не видел его лица, потому что Сашка не ходил пешком, а всегда ездил на велосипеде. Но лицо невозможно было рассмотреть не из-за скорости – Сашка из дому выходил исключительно в водолазной маске и танковом шлемофоне. Образ дополнял длинный плащ с высоким воротником, кирзовые сапоги и толстенные диэлектрические резиновые перчатки по локоть. Мы с пацанами придумывали о нём истории одна страшнее другой. И что Сашка в своём крошечном домике расчленяет трупы, и что у него там тайный тоннель. А ещё за Сашкой охотятся бандиты, якобы он бывший бизнесмен-миллионер, а на дворе 1992 год. Неспокойное время. Отдельной фантазией было придумать, какой же ребёнок-мутант родится, если Сашка Коровин с Веркой-дурочкой "будут делать Е".

Ещё больше таинственности добавил случай, который рассказал мой отец. Как-то вечером он курил на скамейке у дома. Мимо него промчался Сашка. Перед самым поворотом на тропинку перед своей калиткой Сашка резко крутнул педали назад – притормозить, и у него соскочила цепь. Он в ужасе спрыгнул с велосипеда, легко подхватил его, забросил в кусты и побежал домой. Отец удивился, влез в шиповник, вытащил велосипед, поправил цепь и покатил его к Сашкиным воротам. Не успел он поднять руку, чтобы постучать, как резко приоткрылась щель почтового ящика. Закатное солнце бликовало на водолазной маске.
- Чего тебе надо? – прошептал Сашка.
- Сань, так ты что велик-то выбросил?
- Какой велик?
- Вот! – отец сделал пару шагов назад, чтобы Сашка мог рассмотреть, - Тут всего-то цепь соскочила, я надел обратно, если хочешь, давай подтяну, чтобы больше не соскакивала.
- Это не мой велосипед, - твёрдо сказал Сашка.
- Как не твой? Я ж сам только что видел, как у тебя цепь соскочила, а ты его выкинул!
- Это не мой велосипед, - повторил Сашка и громко захлопнул жестяной козырёк почтового ящика.
Отец прикатил велосипед во двор и мы внимательно осмотрели его. Велик как велик, ничего не обычного. Такой же, как и тысячи других в нашем городе – тёмно-синий, с надписью "Украина" и красивым шильдиком впереди – летящей ласточкой над буквами "ХВЗ", которые мы с пацанами расшифровывали как "Хуесосов Возить Запрещается".
- Что будем делать? – спросил я, - Сашка ведь не будет забирать велосипед?
Отец пожал плечами, тем же вечером серебрянкой перекрасил раму, крылья, оторвал шильдик. Так у нас появился второй велик.

До самого миллениума частные дома нашего района отапливались углём, а за водой надо было ходить в самый обычный колодец. И встретиться у колодца можно было с любым жильцом переулка. Кроме Сашки. Завидев, что кто-то приближается к колодцу, он бросал вёдра и убегал домой. Понятное дело, как в случае с велосипедом, вёдра он не забирал. Потому что это были не его вёдра. Но однажды произошло невероятное.

- Выхожу я с дома, калитку закрыл, поворачиваюсь – Сашка цепь крутит, воду достаёт, - рассказывал сосед Валентин, чей дом был в пяти метрах от колодца, - Ну я потихоньку иду, чтобы Сашку не спугнуть, а то он опять вёдра побросает. А он мне и говорит: "Привет, Валентин". Я остолбенел. "Привет, - говорю, - Сашка"

Мы сидели у нас во дворе втроём – отец, Валентин и я.
- Прямо сам заговорил? – недоверчиво спросил отец.
- Да я тоже охренел. Он ещё гнусаво так разговаривает, маска-то водолазная нос зажимает.
- Точно, - кивнул отец, - Он так же и из почтового ящика мне гундел.
Они закурили.
- Я спросил, мол, не жарко тебе, Сашка, в шлемофоне и в маске, да в сапогах и плаще? Август всё-таки. А он: "Так надо. Чтобы никто меня не мог зафиксировать".
- А перчатки для чего? Чтоб отпечатки не оставлять? – заинтересовался отец.
- Точно, ага. Я тоже спросил про перчатки, и он говорит, чтоб не оставлять следов. Поэтому всё бросает, чего коснулся, а забрать с собой нельзя. А то, как он говорит, "зафиксируют".
- Кто его зафиксирует? Кому он нахрен вообще нужен? – хохотнул отец. Валентин тоже улыбнулся.
- Так и я о чём. А потом он повернулся спиной к колодцу, и по бетонному кольцу сапогом, пяткой так – цок-цок! Громко! Я ему: "А это что, Сашка?". А он говорит: "Подковки. Обувь стирается, а по сношенным каблукам можно узнать, кто эту обувь носил. Поэтому у меня подковки".
Валентин высморкался, затянулся и продолжил:
- Я подумал, он дурит, ну и добавил: "Так у тебя одного подковки-то, Сашка! У меня нет, и у мужиков знакомых – ни у кого нет, начнут следы разглядывать – след с подковками ведёт к твоим воротам!" Сашка ручку колодезную крутил-крутил, а как я ему про подковки сказал – замер. Задумался. Потом усмехнулся и говорит: "А за воротами следы и кончаются. Но вас всех найдут. И зафиксируют. У вас каблуки стоптанные". Он замолчал, вылил воду из прикованного блестящей цепью колодезного ведра в своё, подхватил его легко, скрипнув резиновой перчаткой, ссутулился и побежал домой.
- И чего это он с тобой вдруг заговорил? – недоумённо хмыкнул отец.
- Пьяный был, ясное дело, - уверенно сказал Валентин, - Дышал-то он из-за маски только ртом, а перегарище от него дул такой, что я мог и не похмеляться!

Вечером я пошёл собирать удочки, чтобы рано-рано пойти с Михой на рыбалку.  Тишина стояла плотная, приближался дождь, но мы договорились в любом случае идти на речку, ведь известно - в дождь лучше клюёт. Я поставил удочки в угол сарая, туда же – бидончик, а червей решил накопать утром. Прикрыл дверь сарая и в этой плотной тишине вдруг услышал, как хлопнули Сашкины ворота. Потом громко зашуршала трава. Траву и вообще растительность во дворе, к слову, Сашка никогда не косил, она вырастала до невероятных размеров, и поэтому разглядеть что-либо с нашего огорода на Сашкином участке было совершенно невозможно. Там были свои чётко зажатые оградой джунгли.  Зимой же Сашку практически не было видно. Да, трава прошуршала громко, а потом я услышал, как несколько раз звонко и ясно цокнул металл о металл. "Подковки! Как я раньше не замечал этот звук?". Но, честно говоря, я старался и боялся не замечать ничего, связанного с Сашкой – слишком жутким был наш сосед, хотя ничего плохого никому не делал.

Зимой этого же года он сделал плохо себе. То ли уголёк выскочил из печки на половицу, то ли сам Сашка что-то начудил, но вспыхнул его домишко моментально. Дым повалил из-под конька, звякнули разбитые стёкла. Благо, день был выходной, весь переулок сидел по домам и сбежались на дым люди моментально. Но Сашка никому не открыл ворота, хотя мужики ломились и орали: "Сука, дома тесно стоят! Из-за тебя жопы погреем, дебил! Открывай, ща вёдра принесём, затушим!".
А пока мужики орали, дедВитька быстро и молча воткнул резиновый шланг, из которого летом поливал огород, в укутанную стёганой телогрейкой колонку-водокачку, включил электрический насос и так же молча сунул шланг в Сашкин кривой штакетник. Тот всё понял, кивнул, блеснул глазами сквозь закопчённую водолазную маску и минут за пять, не больше, залил дымящееся нутро домика. Пожарные приехали через полчаса. Не пустил Сашки и их. Развёл руками, мол, нет никакого пожара. А запах? Что запах.. Картоху пёк, сгорело пару штук.

И снова лето, снова сияющее утро, которое будит тебя переливающимся сквозь яблоневые листья солнцем. А может, будит запах оладьев, влетающий из летней кухни в открытое окно комнатки, где спал я. Выскакиваю из кровати, бегу к оладьям, по пути погладив кота и потрепав по лбу собаку.
А родители всё-таки умеют преподнести новости.
- Сашку Коровина убили, - как бы между делом, буднично сказал отец за завтраком, добывая ложкой из банки сметану.
- Как убили?! Когда?
Мы же мальчишки. Гормон любопытства, события, всё-всё – интересно. Даже такой кошмар.
- Вчера вечером. Он на почту за пенсией пошёл, его кто-то выследил и топором по башке – херак! Утром в ворота стучат.. Не слышал, что ли?
- Не-а!
- Милиционер пришёл, участковый наш, - отец оживился, начал жестикулировать, - Говорит, для порядку интересуется, не видели ли чего-нибудь необычное. А я что ему скажу? Что всю жизнь этого необычного вижу?
- Топором по голове! И шлемофон разрубили?
- А то. Полная маска крови, сказал участковый.
Я запоминал каждую деталь и на ходу придумывал от себя – ведь пацаны тоже наверняка узнали новость, а у меня с подробностями, да ещё какими! Вот это они удивятся! Вот это я расскажу! Вот это я.. Я..

Дом Сашки Коровина за забором. И Сашки в нём больше никогда не будет. Сейчас! Я залезу в его дом сейчас! И тогда никакие рассказы не перебьют главное приключение – истории из дома сумасшедшего!
Я выскочил из-за стола и рванул во двор. Быстро пробежал через огород и остановился перед Сашкиным забором. За ним – непроглядная зелёная мгла. И только виднеется острие крыши и уголок грязного окна. Сейчас!

Руки так тряслись, что я с трудом ухватился за хлипкий штакетник. Подтянулся, воткнул кеды между жердей и спрыгнул в густую траву.
Я шёл прямо к дому, шёл, будто сквозь липкий и густой мазут, уже не верилось, что в паре десятков метров отсюда спокойно завтракают мои родители и светит яркое августовское солнце. Ведь в густо заросшем Сашкином дворе было просто темно и мрачно. Шаг, ещё шаг. И я сквозь стену травы неожиданно вышел на вытоптанный пятачок перед крыльцом домика. Узкие двустворчатые входные двери. Когда-то в одной из них стояло стекло, но сейчас вместо него торчал фанерный лист. Странности начинались на входе – деревянные ступени крылечка были густо набиты гвоздями. Шляпки, приколоченные чёткими рядами, натёрто блестели. Я вдруг понял, откуда был звонкий цокающий звук – подковки звенели о гвозди. Странно, что я не обращал на него внимание раньше. Да и вообще услышал бы, как Сашка заколачивает гвоздь за гвоздём в древесину.

Вытертая дверная ручка. Вместо замка – блестящий шпингалет из любого туалета или ванной с такой же блестящей скобкой. Мы такие ставили на палки и представляли, что это затвор ружья. Я вдохнул поглубже, повернул "затвор" к центру и резко сдвинул вправо. Щёлк! Дверь чуть приоткрылась, ужасно заскрипела, и я удивился – раньше никакого скрипа не было слышно от Сашкиного дома, почему же так громко взвизгнули петли именно сейчас? А потом перестал раздумывать, распахнул дверь и шагнул внутрь.
Пробивавшееся сквозь грязное окно солнце слабо освещало крошечную комнатку. В ней всего-то было: желтый шкаф со стеклянными дверцами, кровать, заправленная грязным покрывалом, письменный стол с выдвижными ящиками, два табурета и простая глиняная печка в углу с кастрюлей и сковородкой. В другом углу – вешалка с парой плащей и сапоги под ней. Вытертый дощатый пол в паре мест был подбит кусками линолеума. Картина вроде бы самая обычная, маленький домик с нищенской обстановкой, но запах.. Гарь, моча (помойное ведро стояло за печкой, я сразу его не увидел), застоявшаяся и впитавшаяся во все уголки табачная тяжесть и едва уловимая, но самая узнаваемая вонь тухлятины.

Первым делом я открыл шкаф. На нижних полках лежали аккуратно свёрнутые Сашкины вещи, а верхние, те, что за стеклянными дверцами, были идеально заставлены пачками грузинского чая. Пачек сто, не меньше! В те годы даже за хлебом приходилось выстаивать часовые очереди, а тут – чай! Да ещё столько! Я схватил первую пачку и сразу понял – что-то не то. Слишком лёгкая. Открыл её. Вместо фольги наткнулся на безупречно свёрнутый – уголок к уголку – фантик от ириса "Кис-кис". Приподнял его. Такой же фантик. Пачка была плотно набита только фантиками. Я отбросил коробку в сторону, потянулся за другой. То же самое. Но уже фантики от карамели "Дюшес". Ни в одной пачке чая не оказалось. "Барбарис", "Взлётная", "Каракум" – любые фантики от конфет советских времён. Всё, кроме чая.

"Дурачок и есть", - буркнул я  и полез в письменный стол. Первый ящик – карандаши. Простые, безупречно отточенные и так же идеально разложенные. Больше ничего. Второй ящик был набит пачками презервативов. После того, как Верка обозвала Миху гондоном, мы в кратчайшие сроки узнали, что же это такое. Володька даже дал один посмотреть. А тут – целая коробка. Хочешь – примеряй, хочешь – надувай. "Потом наберу с собой", - подумал я и выдвинул нижний ящик. И понял, откуда било тухлятиной. Куча слипшихся, серо-белых вонючих использованных презервативов. Сашка избегал отпечатков во всём. В омерзении я плюнул, толкнул ящик ногой и плотно вбил его в стол.

Огляделся по сторонам. "И всё? Больше ничего нет? И что я буду пацанам рассказывать? Про гондоны или фантики в чайных пачках?". Я сел на кровать, опёрся на край. Левая рука сжала пружины, а вот под правой я почувствовал что-то плотное. Край какой-то толстой пачки. "Деньги! – мелькнула мысль, - Ну, деньги же! У него же пенсия по дурости была, а куда ему деньги девать? Ого-го! Пачка денег!"
Я сунул руку под покрывало и потянул пачку на себя. И разочарованно вытащил общую тетрадь на 96 листов в коричневой обложке. Опять не повезло.

Я взял её, вышел на середину комнаты, на свет, и открыл на первой странице. "Александр Коровин. Тайный дневник уникального человека", - крупная надпись карандашом точно по квадратикам листа. "Хоть что-то, - подумал я, - Заберу, будем читать и угорать с пацанами, и вообще, как доказательство, что я лазил в этот дом". Начал листать. Честно сказать, ничего смешного или удивительного. Набор несвязного бреда, но по правилам русского языка – с подлежащими и сказуемыми. И написано всё очень аккуратно. По клеточкам. Я листал дальше:
"Алла Пугачёва виновата в том, что я до сих пор не женат"
"Когда звёзды освещают луг, им поёт песню уголь, скрытый в глубинах недр Советского Государства"
"Я мог бы ненавидеть всех и убить всех, но я уникальный человек настолько, что ненависти моей на всех может не хватить, хотя она есть величина неизмеримая"

Я захлопнул тетрадку, сунул её под футболку и решил ещё повозиться в шкафу, в вещах Сашки. И только поднял ногу сделать шаг, как вдруг услышал щелчок шпингалета. Кто-то запер дверь снаружи. Я замер от ужаса. Но голова работала. "Окно. Форточка здоровая, я маленький и худой, пролезу. Если что – разобью стекло, выпрыгну через раму. Попробуйте докажите, что я тут был".
Я не шевелился и не дышал, чтобы никак не выдать своего присутствия. Ждал, что будет дальше. В звонкой тишине снова щёлкнул шпингалет. И теперь дверь с жутким скрипом открылась на всю ширину. Свет хлынул, ослепляя, а мысль была одна: "Только бы не Славка, только бы не Славка!"

Славка – родной младший брат Сашки Коровина. Дома их стояли напротив, через дорогу. Если Сашке было уже чуть за сорок, то Славке – около тридцати пяти. Угрюмый и откровенно злой мужик. Из-за периодических запоев от него ушла жена и теперь он жил двумя жизнями – либо пил, либо уезжал рыбачить на неделю на своём оранжевом ИЖ Юпитер-4, который, говорят, выиграл в лотерею. Мы Славку не любили и боялись и было это взаимно. Мотоцикл с удочками, торчащими из коляски, всегда стоял возле его дома, но ни у кого даже мысли не было не то, что стащить удочку, а просто коснуться мотоцикла. Славка будто караулил и сразу орал с порога, едва мы подходили к Ижаку: "Суки, ноги повыдергаю, пошли отсюдова!" Вплотную мы со Славкой столкнулись всего один раз, но хватило обоим – и мне, и Михе.

На улице, прямо у Сашкиного забора, росла роскошная плакучая ива, и часть её ветвей свешивалась как раз в Сашкин двор. И именно в этих ветках мы с Михой решили сделать штаб, ведь удобнейшее место - вся дорога просматривается, а нас не видно! Сидим на подложенных досках в развилке упругих веток и едим жёлтые сладковатые нераспустившиеся серёжки ивы - "бананчики". Жуём, хихикаем, представляем, как Юрка с матерью будут с базара идти, а мы как завоем! А они так и не поймут, откуда это. Весна! Весело! И вдруг:
- Хули вы тут делаете, ублюдки ёбаные?!
Мы с Михой одновременно опустили головы вниз. Славка! Славка стоял прямо под нами, но не мог даже в прыжке дотянуться, а потому шипел, ругался грязно и страшно:
- Пидорюги мелкие! Суки! Вы куда залезли, гондоны? Это ваш двор, что ли, мудилы? Пиздец вам, хуесосы обоссанные, пиздец! Хули вы глазками своими ёбаными хлопаете? Поубиваю вас сейчас, твари ебливые! Суки! – ходил кадык на его небритой шее и мертвенно таращились бледные серые глаза.
Славка наклонился, пошарил в траве, нащупал какой-то камень и резко бросил вверх. Камень громко щёлкнул о доски, в которые мы вцепились побелевшими пальцами. Славка огляделся, прикинул, что можно бросить в нас ещё, но не нашёл. Плюнул и заорал:
- Блядь, тварьё ебаное! Сейчас я топор принесу и ухуярю вас вместе с этим сучьим деревом!
Он развернулся и побежал к мотоциклу. Шутки кончились.
- Миха! Миха, прыгаем, у него в коляске топор есть, точно говорю!
- Куда? Высоко! Ноги переломаем, ты чё?
- Да иначе он нас порубит, тут не сомневайся, давай, я первый, а ты за мной!
Я зажмурился и прыгнул. Немного не рассчитал, расслабил ноги и коленями въехал себе в подбородок. Больно лязгнули зубы, но вроде бы в остальном всё обошлось. Михе повезло меньше, он приземлился на какую-то кочку и подвернул ногу. Заорал страшно. Я подхватил его под локоть и мы рванули к Михиному дому. Заскочили во двор. Там его отец, сидя на ступеньках крыльца, точил бруском штыковую лопату. Поднял глаза, увидел нас и нахмурился:
- Что ещё такое?
- Я ногу то ли вывихнул, то ли сломал, пап! – захныкал Миха.
- Где?
- Да мы это, дядьСерёж, с дерева прыгали. Ну и вот, - вступился я.
- Я тебя не спрашивал! –рявкнул дядьСерёжа, - Ладно, залезли на дерево, а прыгали зачем?!
Миха не выдержал и зарыдал в голос:
- Папка, нас Славка Коровин грозился убить!
ДядьСерёжа молча отбросил брусок, схватил лопату покрепче и выскочил за ворота.

Вернулся он быстро, бледный и злой.
- Вы нахера к Сашке во двор полезли?
- Пап, да мы не во двор, мы на дерево!
- А дерево где росло – на улице или у Сашки за забором?
- Росло на улице, а сидели у Сашки за забором! – совсем запутался Миха.
- Тогда вот тебе! – дядьСерёжа с оттяжкой влепил раскрытой ладонью Михе по затылку, - И тебе! – несильно потрепал меня за ухо, - И больше чтоб я вас там не видел! Не надо лазить там, где дебилы живут, а тем более их братья, это понятно?!

Не послушал я тогда дядьСерёжу и залез туда, где они живут. Я стоял посреди вонючей комнатки, и мыслей уже не было, я не представлял себе, что со мной сделает Славка, но хотелось одного – жить. С таким же резким скрипом дверь снова захлопнулась, но внутрь никто не вошёл. Тишина. И только ясно и звонко дважды цокнули подковки о натёртые шляпки гвоздей, набитых в порог, будто кто-то, переминаясь с ноги на ногу, раздумывал - зайти внутрь или подождать снаружи? И я не выдержал, начал красться к окну, на цыпочках, по громко стонущим доскам, и при этом уверял себя, что иду совершенно бесшумно, что меня не слышно, никто меня не заметит и всё будет в порядке. Вера в собственные детские чудеса помогла. Я рывком вскочил на подоконник, распахнул форточку и нырнул в неё. Расцарапав живот и руки об остатки краски на раме, я выпрыгнул прямо в густые заросли крапивы, но не почувствовал боли, потому что весь ужас был позади и нужно было только бежать, бежать. Зажмурившись, я проскочил сквозь заросший Сашкин двор, одним махом перескочил через заборчик и, рыдая от облегчения, свалился прямо на грядку клубники. В нашем огороде. Дома. Одной рукой я вытирал слёзы, а другой крепко сжимал коричневую общую тетрадь. Вроде, я выронил её, когда протискивался в форточку? А вообще хорошо, что она у меня, иначе как пацанам докажешь, что лазил в дом Сашки Коровина?

Я рассказывал эту историю вечером на улице, но мне никто не верил.
- Прямо в дом залез, не зассал? – удивился Тима.
- Да! Да, смотрите, вот! Вот я поцарапался! У него там вонища, мрак! И тетрадка! Дневник Сашкин, понятно?
- Ну не знаю, - Миха пожал плечами, - Я после того случая со Славкой их дом по соседнему переулку обхожу. А ты попёрся. Не верится как-то.
- Так вот же дневник.. – снова начал я
- Тетрадка? А что тетрадка? Бредятина какая-то написана, - сплюнул Володька, - Дай мне тетрадку и карандаши – я так же напишу. Может, ты в мусорке около его дома нашёл? Он-то твой сосед.

На том и разошлись.

До сих пор не знаю, что это было. Кто открывал и закрывал дверь? Звенел подковками на ступенях? Придумать бы какое-нибудь совершенно нереальное объяснение, но – не могу.
Железа любопытства больше не вырабатывает свои бесценные гормоны.