Социально-театральная фантастика ближнего прицела

Когда запретили русский язык… Впрочем, давайте по порядку. Поднялся занавес. На сцене стояла застеленная какой-то дерюгой кровать, на ней сидел хмурый хипстер с ухоженной бородкой? в цилиндре, джинсах и старом свитере. Сидел и попыхивал суровым мужским вейпом, земляничный аромат которого доносился даже на галерку. Тягостная пауза разливалась по залу вместе с музыкой. Наконец, тонущий в безнадежности креакл не выдержал, достал из-под кровати украшенный ленточками топор, вскочил и заорал басом:
– А-а-а! А! А! А!
Для демонстрации этого своего «Аа!» он поднял топор над головою и потрусил его. После чего не менее торжественно вернулся в исходное положение. Минуту все просидели молча. Наконец, кто-то из зрителей кашлянул. Казалось, именно это послужило сигналом. На сцену выбежали какие-то люди, завыли какие-то животные, замигал свет. Хипстер снова взял топор, поднял его и подвывая убежал за кулисы.
– Что это? – просипел мне в ухо Мартин Игоревич. – Друг мой, вы уверены, что это «Преступление и наказание»? Достоевского?
– Стопроцентно. Новинка, – и добавил. – Отзывы хорошие…
Получилось немного жалко.
– Конечно, по мотивам? – откровенно скривился мой подопечный.
Мартина Игоревича прибило ко мне девятым валом семейного шторма. Когда-то давно мои родители, которые ничего не подозревали, называли его Варей. И с тех пор моя сестра служила источником бед для меня лично и всех остальных родственников, которыми не удалось спрятаться. В этот раз она где-то откопала себе двух иностранцев. Молодого, на которого имела планы (или скорее давала планы) она заняла собой. Тот был настоящим иностранцем, почти французом. А вот старший, его научный руководитель и что-там еще, был бесполезен, так как был или потомком наших эмигрантов, или вообще белорусом. На русском говорил хорошо, рэп не слушал и взгляды на жизнь имел самые замшелые. В общем, его поручили мне и развлекал я его культурной программой.
– Скорее адаптация, – поправил я и задумался, как пояснить ситуацию.
Дело вот в чем. После того как русский язык полностью запретили одесский драматический театр оказался в странной порнографической позиции. Не во фронде даже дело… Когда надо актив коллектива радостно протанцуют в патриотичной массовке исключительно ради любви к госфинансированию, как сейчас называют родину. И даже репертуар можно было бы перемолоть согласно требованием эпохи. Подвели зрители. Они и так-то не баловали, а на своем родном нерусском языке совершенно не хотели приобщаться ни к драматическим глубинам, ни к комедийному мелководью. Поэтому актеры пошли по пути наименьшего сопротивления и начали не сцене мастерски молчать.
Собственно, пострадал от этого нововведения не только драматический. Некоторые одесские площадки превратились в балаганы мимов. Драматический театр пошел по другому пути. Сначала запустил несколько новых постановок под общей идеей – не болтать, много танцев, музыки и бтыщь! А потом, чтобы не превратиться в банальный балет, начал адаптировать весь свой репертуар под эту стратегию. К моему удивлению, непонимающий авангардизм народ потянулся. Видимо, чтобы помолчать вместе. Пока я подбирал слова, чтобы объяснить ситуацию, Раскольников уже справился со старухой и танцевал танго с полуживыми проститутками.
– Они так и будут молчать? – поинтересовался Мартин Игоревич.
Поинтересовался с каким-то брезгливым ехидством. Неприятным таким. Словно белый колонизатор интересуется ритуалами полуголых туземцем. Конечно же, я не выдержал и начал его грузить.
– Это последняя мода в наших театрах. Да и в искусстве вообще. Называется хаш-арт. От английского слова hush. Его представители считают, что произведения искусства должно быть молчаливо. И отказываются навязывать зрителю свою точку зрения… Вроде как не дело творца носиться со своим единственно верные мнением и абсолютным пониманием мира. Надо быть скромнее и больше доверять народу…
Мартин Игоревич слушал меня внимательно, только иногда, когда я распалялся особенно сильно придерживал меня за локоток, чтобы я не вывалился из ложи.
– А то, что зрители говорят пока идет постановка… – спросил один раз.
– Особенность этого направления. Народ не безмолвствует. Некоторые даже едят и пьют, – и ткнул пальцем в партер.
Меня дальше немного понесло. Я нес подобную чушь, вплоть до появления Порфирий Петровича. Лишенный голоса он выкручивался как мог: писал в огромный блокнот, бросал эти СМСки в лицо Раскольникову, клал в чай, заталкивал под свитер, а одну даже положил под цилиндр.
– Все это было и в Европе, – воспользовавшись паузой многозначительно произнес Мартин Игоревич.
– Да? – удивился я, так как действительно придумал хаш-арт только что.
– Точно… Ничего нового. Очень удобный способ общественного рефлексии. И очень безопасный. Не знаю как у вас, но у нас власти предпочитают, чтобы люди артистично молчали, чем громко шипели.
– Но однажды им может надоесть молчать, – зачем-то начал я снова фантазировать.
– Тогда появятся гранты. Молчать станет экономически выгодно.
– Молчаливое радио, – в этот раз уже я не смог сдержать язвительной реплики.
– И молчаливая газета, телеканал, студия. Целые киноконцерны выросли…
– Что-то я не помню таких, – попытался я как-то остановить уже собственный бред. – У меня есть спутниковая тарелка, я щелкал и все каналы были говорящими.
– Можно подумать! Пхых! Это вообще распространенная практика. Даже оттенки разные есть. Говорить, чтобы молчать, молча говорить, замалчивать говорильней, беззвучно спорить. Так что идея очень жизнеспособна. Мне нравится, что вы доросли в искусстве уже до этого. Хотя название хаш-арт мне не очень по душе. Отдает провинциальностью.
Дальше я предпочел смотреть мучения актеров молча. Нет, я уже было хотел объяснить, что все сказанное ранее – это шутка, а дело в том, что местные власти просто запретили русский язык, а другие языки оказались не очень востребованы. И мне было просто стыдно признавать, что живу я в стране, где подобное не только стало возможным, но и не привело к каким-либо революционным антрактам. То есть в настолько идиотской и настолько бездарной…
Останавливало меня две вещи: Соня Мармеладова, которая весело качалась на БДСМ-качелях, и страх того, что Мартин Игоревич и запрет русского объявит художественным актом.