Главная напасть в тюрьме это бессонница. Вместо того, чтобы путешествовать по безупречным сценариям снов, в которых ты то Капитан Америка, то вновь является голая Светка Мельникова, ты таращишься на верхний ярус шконки, слушаешь равномерное дыхание, перешептывание других инсомнияков и пердеж.

Я поднимаю голову и тут же слышу в свой адрес ласково и по-русски: «Гандон, йоб твою мать, пидарас» Это Давидка — проявление «плавильного тигля» - мать русская, отец пуэрториканец. Материться Давидку научил русский дедушка. Больше по-русски Давидка не знает ни слова. Первые дни я вздрагивал от таких упреков в свой адрес, но видя его детскую туповатую радость в глазах понимал - без зла он, а потому и спроса с него нет.

Мой сын тоже знает по-русски всего несколько слов. Сначала мы очень старались, чтобы малыш говорил по-русски. Когда я узнал, что эмигрантских детей в школе, тех кто лучше говорит на родном, нежели на английском, собирают в специальный класс для тормозов — началась операция по зачистке и силовому внедрению инглиша. Одна из главных ошибок в моей жизни.

Теперь имею результат — в школе он и так набрался английского и часто поправляет мою речь, но по-русски говорит точно как Давидка. Я планировал все делать иначе с воспитанием дочки, но жесткий поворотный пункт почти бурмистрова сценария вышвырнул меня из мира живых. Я заточен в башню рядом с Хилтоном, где выдвинули Трампа. Есть большая вероятность, что отсюда меня бросят в иммиграционную яму, а там сунут в зубы билет в один конец. Тогда мои дети точно станут очередными «давидками» и вся вина за это ляжет на мои плечи.

Через Гилберта-эвакуатора и Давидку, воленс-ноленс я интегрировался в пуэрториканскую общину Кендиленда. Посоветую той категории читателей, которая изучает мои каракули исключительно в поисках практической, меркантильной информации: ежели окажетесь в утробе американского лагеря или тюрьме, где черный, по-американски воровской ход и вам придется вливаться в одну из соперничающих этнических банд — исключительно из соображений выживания — рассмотрите внимательнее пуэрториканцев.

«Фи», скажет утонченный великорус из метрополии, втайне мнящий себя лордом Байроном и для которого одинаково звучат и пуэрториканцы и костариканцы и африканцы — сплошное недостойное внимания черное быдло.

Нам необходимо прекратить страдать и извиняться за свой акцент, когда говорим по-английски, изжить комплекс заставляющий изображать из себя то английского бульдога, то французскую болонку и наконец найти смелость признать что мы дворняги. А чем дворняги отличаются от выведенных селекционерами пород? Иммунитетом и выживаемостью — вот чем. Говорю вам как опытный собачник — возьни с породистыми не оберешься. Прививки, процедуры родословные — и все равно мрут и болеют как мухи осенью. А вот дворняги вполне переживут термоядерные удары судьбы.

Возвращаясь к пуэрториканцам — это потомки испанских завоевателей, осевшие в Америках еще с тех времен, когда испанская империя очень хорошо справлялась с поползновениями англосаксонской. Как и мы, испанцы проиграли англичанам. Но в отличии от нас они хорошо понимают что английский язык просто одна из спецопераций британской короны и потому никогда не извиняются за свой акцент. Выше знамя советского спорта, друзья мои!

Посмотрите-ка на лица Хоакина Феникса, Бенисио Дель Торо, Рики Мартина или Дженифер Лопес — это все пуэрториканцы, почитайте Борхеса или Маркеса и убедитесь — латиносы совсем не быдло. Если вам показывают потоки мексиканских гасторбайтеров — мелких чумазых крепышей, так вы гляньте на украинских или российских гасторов тут. Разве же из Москвы или Киева кто-то поедет газоны косить? Гасторы это деревня, провинция, потомки ацтеков и люберов.

Если бы спаньярды не были такими душевными, маниловскими, почти русскими сибаритами с обязательным сном после обеда — основной причиной отсутствия массовых депрессий — то мы бы сейчас английские каравеллы с золотом со дна вылавливали и говорили бы исключительно на языке Федерико Гарсия Лорки, Мигеля Сервантеса Сааведры и Люиса Бунюэля. А Калифорния, включая Голливуд и Кремниевую долину — главные инструменты повсеместного насаждения инглиша, Кали до сих пор бы была мексиканской землей.

Из-за испанского я и сблизился с пуэрториканской мафией Кэндиленда. Думал, если депортируют и домой из тюрьмы возвращаться придется через Мехико, хороший латиноамериканский спаниш мне очень пригодится.

Слушал их пиздеж, иной раз прерывая вопросами. И вот тут-то и сделал открытие: по правильным понятиям, мировоззрению, человеческим взаимоотношениям латинос нам гораздо ближе, чем «белые». Потому что пристроится к «белым» невозможно, они или будут держать дистанцию в силу своего пидерастически-исторического воспитания и кастовости общества, либо попытаются обратить вас в шныря. У англичанин нет союзников кроме других англичан. Остальные — вассалы. Если бы русские были такой же бессердечной сволотой как англичане — то возможно голливуд был бы в местечке под названием Ярославль.

Что же касается «черных» - то они в силу обмена веществ по другому пахнут. И мы для них пахнем не так, как пахнут «люди». А запах в джунглях кендилендов вещь определяющая. Поэтому хотя черные опять же местами ближе нам, чем просвещенные мореплаватели, тем не менее они не меньшие расисты чем кук лукс клан в версии режиссера Лукаса. Черные будут улыбаться и называть вас «бро», поведают сердечные тайны, но при этом при каждому удобном случае станут объебывать — без зла, в силу своей цыганской натуры. Мелочность негров, их всеобъемлющее поклонение белому доллару гораздо сильнее, чем племенное поклонение Ананси, Маруве, Качирамбе или Хейтси-Ебиб. Белые люди для них играют ту же функцию, что евреи играют для белых людей — богоизбранный народ, носители знания о боге- только не Иегове, а долларе.

«Эль Лобо» Родригез добрый и богатый. Он покупает в магазине на полный лимит в двести баксов, и прикармливает всю пурториканскую общину Кендиленда. Меня тоже угощает время. Эль Лобо очень скромный тихий человек, молодой Дон Кихот. Учит меня испанскому. Дон Родригез из богатой семьи и образование получил изрядное. Учитель вышел бы из него превосходный — всегда возвращается к пройденному и убеждается, что материал усвоен учеником. «Дождись лета, Рикардо, подучи испанский, хоумбой, и сделаем тебе и пуэрториканские права и метрическую карту. Будешь уроженцем самого прекрасного острова на Карибах. Моя родня из Сан-Хуана не одному мексиканцу помогла таким образом. Для гринго-то мы все одинаковые. Станешь Рикардо Моранисом, уроженцем провинции Понсе, а Дональдо Трамп будет сосать толстую испанскую писю. Обязательно дождись меня из тюрьмы»

Сроку у Эль Лобо восемнадцать месяцев, за что - он не любит говорить. Но судя по реакции по вновь прибывшим и болезненно слазившим торчкам — этот круг ада Эль Лобо посещал.

Мой сосед Жилберто, человек от которого я презрительно сторонился на свободе — грязный автослесарь, оказался настоящим. Где бы не возникала быстрая тюремная ссора, а они напоминают искры под ногами трамвая— Гилберт-эвакуатор очень быстро оказывался рядом со мной и начинал исподлобья изучать оппонента. Он первый из всего Кендиленда обратил внимание, что пишу я не только стендапы, а корябаю на «Правилах жизни», что-то еще, важное — если наблюдать за моим выражением, когда я корплю над букавками.

«Книжку пишешь?» - спросил он без тени осуждения или удивления свойственной американским автослесарям, когда речь идет о современной литературе : «Молодца. Смотри только все честно опиши — пусть люди знают -Home Of The Free, ебтвоюмать» С первого же магазина Эвакуатор купил мне толстую стопку писчей бумаги и две ручки — целое состояние по тюремным расценкам.

Еще он часто пытается подсунуть мне конверт — написать жене. Я, памятуя первый опыт подобной терапии отказываюсь, и спрашиваю отчего же сам Гилберт не пишет прекрасной половине — нежно пристроившей его в Кендиленд на шесть месяцев. Но тут сразу видно, как отличается спаньярд Джилберто от того же айриша Марти. Фарти-Марти скрипит как скучает по детям и собаке и готовится по освобождению стать пидерастом — чтобы никогда не пускать в жизнь женскую заразу, а Гилберт тихо повторяет, что надо было пристрелить суку еще тогда — когда он вытащил ствол, за который сейчас сидит. «За шесть месяцев все равно перетрахается с кем-то, забеременеет хуй знамо от кого. Все равно в расход пускать придется»

С горячими пуэрториканцами сложно угадать - действительно пристрелит или только хорохорится. Глядя на него в такие минуты я вспоминал первое либретто к опере Кармен:

«Скромные матери, почтенные отцы семейства! С верой в традицию вы привели ваших дочерей и жен, чтобы доставить им достойное вечернее развлечение. Что испытали вы при виде проститутки, которая из объятия погонщика мулов переходит к драгуну, от драгуна к тореадору, пока кинжал покинутого любовника не прекращает её позорной жизни!»

От чего девчонки так хотят белое платье на свадьбу? На момент моей первой свадьбы я, молодой и пылкий, считал это пережитком, мещанством и элементом ритуала торжественной сдачи пизды в эксплуатацию.

Преодолев козни мракисяновы, сопротивление всех и вся, я кажется начал выходить на финишную прямую и о нашем «зарученни» вот-вот должны были объявить в церкви, во избежании слухов. Стефан, который полгода назад показывал всем меня кающегося и проповедующего спасение, решил устроить из этого грандиозное шоу. Ему хорошо были знакомы законы развития древнегреческой трехактной драмы или техники Бурмистрова.

Правда еще одно аутодафе он мне все устроил. Мы втроем — Стефан, второй рукоположенный пресвитер брат Володя и я уединились в подвале дома Стефанова.

- А как же сестра Лиля?- все пытал меня Володя

- Разлюбил Лилю, брат Володя! Напрочь.

- Ох не того жаждет сердечко твое, брат Винсент! Заблукав ты в марноти!

Стефан был, как водится более прозаичен, и отдавал распоряжения:

- Начнешь пост — трехдневный и будешь молить о благословении Господа. Все контакты с нареченной прекратить — до свадьбы. Разрешаются короткие встречи в обязательном присутсвии третьего лица. Ты, братик, с уставом церкви нашей через чур волен, а сие недопустимо. Хватит с нас мракисянгейта. Не для дрязг и междоусобиц призвал нас Господь. Поступай как написано и мы станет молиться за твою душу. Далее: сестры Баблоян ездят на твоем бусике?

- Так точно, брат Стефан! Трижды в неделю подвожу и их и остальных желающих посетить служение.

- Баблоянов возить прекратить с сей минуты! У них своя машина есть. Бусик для старцев народом божиим выделен.

Нам бы вам сообщить, что в связи с мракисянгейтом я временно был отстранен от обязанностей проповедника, но так как желающих послужить светлому делу церкви Христовой вечно не хватало — мне доверили управление довольно крупным фургоном — подвозить из дома престарелых веселых бабушек-баптисток. Воспитанные немецкой оккупацией бабушки всегда готовили для меня кто пирожок, кто яблоко, а кто яичко будто я был начальник сельской управы, а не шофер господен.

Бабушки были наблюдательны и наверняка знали больше чем Стефан: к тому времени я уже вовсю подвозил невесту на работу. Подвозил вечно длинными путанными маршрутами, а позади у «бусика» было шикарное сидение-лежанка. Иногда мы встречались прямо у нее дома и пару разу мне пришлось уходить через окно, огородами и в одной штанине.

Моя будущая теща была осведомлена об этой секретной жизни двух молодых членов церкви, а вот тесть всячески нашим встречам препятствовал. Все его беседы со мной превратились в обычный торг: брат Баблоян не для того вывез молодух-дочерей в самые штатики, чтобы они достались тут стервятнику-уборщику и в добавок нелегалу. Наши диалоги сильно смахивали на беседы Фрунзика Мкртчяна и товарища Саахова: «Дам за невесту финский холодильник, стадо баранов и путевку — в Сибирь»

Баранов для Баблояна у меня не было, но я был крайне щедр на обещания: «Мы с ней вдвоем будем работать, я получу бумаги, сяду на Камаз и потечет бабло рекой, уважаемый брат Баблоян!»

Баблоян сокрушенно тряс головой и говорил: «Депортируют и оставишь ее с детьми. Бабло потечет, говоришь? Тебе сколько лет? Тридцать? Нет бабла до сих пор — не будет во веки!» Мне тогда хотелось сказать наглецу Баблояну, что я сам — без папы и мамы пересек большой океан и внедрился в Америку не прикидываясь жертвой гонений на «истинную веру» и что как только к моему сносному английскому добавиться аусвайс меня не остановить, но я сдержался.

Теща-Баблоян внесла свою лепту в деле мотивации олуха-зятя к великим финансовым свершениям баблоян-стайл. Во время торжественного чаепития, когда мы обсуждали детали «пошитя» чрезвычайно сложного в архитектурном плане свадебного платья, баблояниха вдруг прищурилась и с ласковой улыбкой произвела лобовой залп: «А когда же ты, милок, наконец преподнесешь невесте кольцо с бриллиантами?»

Честно признаться я не был готов к этому вопросу. Не то чтобы мне было жалко денег на кольцо — я, как правильно подметил старик Баблоян хрусты никогда особо не жаловал и они платили мне тем же. Дело в другом — мы все были члены строгой церкви святого Стефана, а по уставу никому из нас просто не полагались ювелирные украшения. Можно было возразить ей, что я выбил великолепную сделку у родного брата Стефана — Афони и нам не придется платить за снятый апартамент целых два месяца, а за эти деньги я уже купил мебеля для спальни, настоящий компьютер и теперь вот финансирую сооружение платья, но я смешался от неожиданности и просто буркнул, что нам не нужны кольца — ибо мещанство и глянул за поддержкой на жену. По ее лицу было видно, что она не знает слова «мещанство» и, что самое ужасное — хочет кольца с бриллиантами.

- Будет вам кольцо. Самое большое! - выпалил я как щедрый на обещания губернатор-пройдоха перед очередными выборами.

Платье заказать по каталогу не было возможности. Я столкнулся с доведенной до абсурда американской свадебной индустрией. Самое дешевое платьице из гламурного журнала стоило дороже моей тогдашней машины. А предложить вполне резонно взять это одноразовое гавно в аренду, у меня обломанного сценой с бриллиантовыми кольцами уже не поворачивался язык.

Помогла двоюродная и дородная, выращенная в штатах кузина моей невесты — Вика. Викки знала портниху на Парме из наших, которая «вонт аск ту мач». Еще Викки знала где можно со скидкой купить брюссельские кружева. Она была настоящей находкой — по указу Стефана мы не могли с невестой оставаться вдвоем до свадьбы, а Вике было плевать если мы иной раз испуганно целовались или держались за руки.

Когда Викки глянула на мой «бусик», где еще остался след от наклейки «Голосуй за Рейгана!» она возмущенно покачала головой и охотится на платье мы поехали на ее серебристом Пассате. Моя роль во всем предприятии теперь сократилась до молчаливого наблюдателя на задней скамейке. Я смотрел в окно, морщил лоб и силился вспомнить как сказать по-английски «у меня в кармане вошь на аркане».

Из раздраженной девичьей дискуссии мне стало ясно, что суть глобальной проблемы сейчас это сшить платье и не выглядеть в нем старухой, и одновременно соблюсти устав церкви. Инструкции по поводу внешнего вида брачующегося члена церкви были выданы нам в таких подробностях, что я диву давался в какой же из книг Библии есть столь детальные описания благочестивого подвенечного платья.

«Понятно чтоб спина и грудь закрыты! Но руки! Руки тоже закрывать по самую ладонь?» Мне хотелось сострить на тему «Книга пророка Валентино», но я заметил что в тот день моя невеста и ее сестра как-то особенно не понимают мой сраный юмор. К вечеру я ужасно устал от брюссельских кружев, а в ночь надо было идти драить Чикена-мутанта. Утром за нами опять приперлась Викки и мы поехали на примерку. Чтобы пережить «правильно организованную свадьбу» надо иметь спортивную форму бойца подразделения Альфа.

Мое терпение вознаградилось в третью поездку. Потерявшая интерес Вика отмазалась какими-то срочными делами и теща, скрепя сердце отправила нас двоих, умоляя «не попадаться на глаза верующим». Портниха принимала нас в малюсеньком ателье, арендованное рядом со старинным кинотеатриком, погодкой самого Джона Уэйна. Если бы я был великим режиссером, как мой друг Бурмистров, то именно в этом ателье я и снимал бы сцену провала нашего связного в оккупированном врагами Львове.

Я ждал в малюсенькой прихожей, как услышал зов невесты: «Иди глянь!»

Ринулся вовнутрь и замер раскрыв рот — так хороша она была в этом платье. Опытная и привычная к выходкам пасторов пармская портниха совершила чудо: платье было и «благопристойным» и, одновременно необычайно аппетитным, нежным как застывшая белоснежная морская пена.

Портниха вбежала и возопила: «Что же вы делаете? Нельзя! Нельзя до свадьбы! Плохая примета!»