Человек я сентиментальный. И как-то даже чуть не расплакался, когда зарядил в ухо своей жене. Поэтому то, о чем я расскажу так или иначе связано с любовью. Я трижды женат, официально со штампами в паспорте, и это не считая сожительниц в промежутках между браками, знакомых дамочек в промежутках между промежутками, ну и просто блядей по всей этой статистической кривой промежутков и браков. А потому вполне могу говорить о женщинах как о нации, с их несуразным менталитетом, понятным только им сами глупым языком и дурацким днем независимости в первой декаде марта. Лицо женской национальности, несмотря на данное ей свыше право быть хранительницей очага, всю свою жизнь стремится рушить построенное, рубить посаженное и плодить себе подобное. Это я как отец трех дочерей говорю. И даже отойдя в мир иной, она способна через много лет выскочить как чёрт из табакерки там, где ее и не ждали совсем.

В детстве я не любил мыло. Оно сильно щипало глаза, потому что было сделано из заживо сваренных беспризорных собак и кошек. Мне это кто-то внушил. Какой-то добрый человек. Наверное Амаяк Акопян. По заданию партии, для нашего счастливого детства. Он зомбировал весь наш двор, улицу, весь запропащий городишко на Волге. Всех, не достигших половой зрелости. Из наших голов, как мыльные пузыри вылетали различные фантастические нелепости и оспаривать их было бесполезно. Лучше вообще ни о чем не спорить. И не доказывать, например что ты раскосый, а не косоглазый, и что Салават Юлаев это и город и человек. Что твой папа космонавт, а мама раньше была певицей и даже до сих пор иногда дает концерты. И что тебя зовут так, как зовут большой и легендарный крейсер.
Ну конечно же космонавт! Улетел навсегда в космос и поэтому его никто, никогда не видел. И мама дает концерты. Возле вино-водочного, перед небритыми типами с рожами похожими на те, что висят на доске возле милиции. Да в честь тебя дебил, даже баржу ржавую назвать стрёмно, татарва косоглазая!!! И мы били его. Но не сильно, без ненависти. Просто, чтоб не умничал.

А вот этих мы ненавидели. Так искренне, как это могут делать только маленькие звереныши, носящиеся с одной на всех фуражкой, надетой на чью-то ушастую голову прямо на улице, каким-то возвращающимся домой дембелем. Мы, морщясь называли их «собачниками» и были уверены что если опять начнется война, и на нас нападут немцы, собачники все как один уйдут в полицаи. Прямо со своими удавками на конце длинных палок. Только вместо собак и кошек будут отлавливать людей. Сволочи. Обозвать кого-то собачником, было все равно что плюнуть ему в рожу. Они были хуже всех. Хуже фашистов. Даже хуже музыкантов духового оркестра провожающего мрачные процессии до загробного мира, и бравшие за это деньги. Деньги пропахшие мертвечатиной.

Вся стая забралась на чердак, чтобы с крыши обстрелять из рогаток грузовик-живодерку, нассать в кульки и сбросить на него бомбы. Там мы и застали Марата. Застали врасплох. Он поймал муху, оторвал ей крылья и засунул в уретру того, что ещё нельзя было назвать хуем, но уже стояло. Муха жужжала. Глупая улыбка, на его глупом лице протянула – « Пииися». Так он и получил свое погоняло. Да они у всех были. Звонкие как оплеухи. Их щедро раздавала стая, за малейшие, выпирающие черты характера или внешности, и стая была беспощадна. Стая была всемогуща. Она решала всё. Кто прав, кто не прав, а кто и пидарас вообще. Или того хуже - «собачник». Она решала чем сегодня заниматься. Идти в соседний район заколачивать «банки» в чужие ворота или поджигать брошенный строителями битум за гаражами. Насрать под окнами новой училки или прыгать с моста в реку. Я ударился об воду, а не вошёл «солдатиком» как хотел. Очнулся уже на берегу. Рядом никого не было. Кроме Писи. Он сидел сверху и бил меня по щекам - «Ушан, очнись, Ушан». Слезь с меня нахуй, сука мухоёб!!!

Паршивый июнь девяносто шестого в Питере. Всего двадцать градусов, а с тебя пот в три ручья. Я месяц как демобилизовался, чуть отгулял, поцеловал маму, сел в поезд и уже дней десять, с утра до вечера, шараёбился по городу на Неве, в поисках вчерашнего дня. Нахуя я сюда приехал? Горбатиться не было желания, негорбатиться не было мозгов, а в милицию не брали потому что не было местной прописки. Совести тоже не было, по словам приютивших меня на «пару дней» каких-то родственников армейского дружка, еще тянувшего лямку. Деньги кончались. Кончалось терпение, и я уже всерьез подумывал брать на испуг продавщиц в одиноких ночных ларьках , с помощью зажигалки и брызгалки с бензином.  Небольшой доармейский опыт имелся. Я был в отчаянии, я спустился в метро. И в толпе пингвинов семенящих к эскалатору увидел его! Такое редко, но случается. Он уже подымался наверх. Как Гагарин на пути в космос. И солнце взошло в подземке. И кажется было эхо. Пингвины удивленно посмотрели на меня. Да похуй.

Пися жил здесь уже три года. Жил полной, кипучей жизнью. Он нелегально копал в лесах за городом, и выкопал немецкую каску. Периодически участвовал в соревнованиях где-то в общежитиях вьетнамцев и даже выиграл там кимоно и бутафорский меч -катану, которым тем не менее можно было запросто убить. Он надевал каску, кимоно, брал меч и перед фотокамерой садился на шпагат между капотами ищущих покупателей новеньких мерседесов в автосалоне неподалеку. И ему за это платили. Он подрабатывал грузчиком в порту. У него была девушка.

Три года назад Пися умудрился устроиться на какой-то судоремонтный завод и ему дали койка-место в общаге недалеко от больницы имени Костюшко. Через какое-то время, он ушел с завода и койка-место естественно забрали, но коменда выделила ему комнатушку в полуподвале, бывшую раньше подсобным помещением. Причины были. В общаге шла нехилая текучка, прибывало много понаехавшей синей лимиты и вели они себя часто соответствующим образом.
А когда борзота этой самой лимиты зашкаливала, и коменда не могла с этим справится, в дело вступал Пися. Вообще сам вид коренастого, раскосого татарина в немецкой каске и вьетнамской катаной в руках заставлял задуматься. А некоторых даже ржать. Но после слов типа – «ебать мой хуй, вот это клоун» - вновь прибывшие ребята часто сильно жалели что их произнесли. Вплоть до вызова для их спасения от разъяренного клоуна, наряда мусоров. Мусора приезжали и уезжали, а Пися спокойно возвращался в свою келью. Двухъярусная армейская кровать, связки труб отопления по стенам, вешалка, тумбочка с телевизором, столик, фрамуга-форточка по потолком, через которую всегда видны чьи-то ноги, и подвешенная на цепь большая, видавшая виды боксерская груша. Милый, уютный уголок шизанутого спортсмена. В этот же вечер я перебрался к нему.

Накрыли поляну. Я потратил последнее на пол-литровую «Наша марка», но пить пришлось одному. Пися даже пиво не употреблял. Ему нельзя было. Когда-то давно, классе в девятом, мы всей нашей ебанутой компашкой нюхали клей на крыше пятиэтажного дома и Пися увидел растущее прямо из стены, большое апельсиновое дерево. Чуть ниже крыши. Полез срывать плоды. Мы не стали его останавливать. Думали Пися и нам нарвет.
Где-то полгода он пролежал в коме. А когда вышел из больницы, то человеком его назвать было трудно. Если он выводил свое скелетоподобное тело во двор подышать воздухом, то прежде чем сесть на лавочку, клал под жопу большой кусок поролона. Хотя жопой это нельзя было назвать. Но видимо есть на свете высшая справедливость, дающая силы сирым и убогим. И Пися довольно быстро восстановился, с головой уйдя в спорт. Всей своей пробитой головой. Начиная с двухсотграммовых детских гантель, он уже через года полтора стал похож на накачавшегося Брюса Ли в юности. И только шрам от операции на голове куда вставили пластину слегка портил этот образ. Мы заходили иногда к нему. В его комнате, из вещей обычного обихода были лишь кровать и шторы на окнах. Остальное только гири, гантели, грифы, блины, шведская стенка, со станком для работы на грудь в жиме лёжа, и повсюду початые пачки сухой смеси «Малышка» с торчащими из них ложками. Жрал наверное обеими руками. В общем наши дороги разошлись. Он пошел своим долбоебским путем, набивая кулаки и ноги и мучая железо, а мы своим не менее долбоебским, торопясь выжать весь цимус из жизни, оставляя саму жизнь на потом. А что потом? А потом мне пришла повестка из военкомата.

«Ты брат мой» - говорил Пися, и искренне пытался мне помочь устроится в Питере, ежедневно обшаривая своих знакомых в поисках работы для меня. Я мотылялся за ним как хвост по всему городу. Было весело. «Просто у тебя рожа как у наемного убийцы» - констатировал Пися, когда нас в очередной раз отфутболивали - « может тебе волосы отрастить?» Иногда он брал меня с собой на подработку в порт, чтобы я не чувствовал себя нахлебником. А когда делать было нехуй, я пил пиво, а Пися избивал свою грушу. Частенько переходя на крик - «Притяжение луны!». Как-то ночью, когда мы уже лежали на своих ярусах и о чем-то пиздели, вернее ни о чем, я спросил его:
- Слы, Пись. А что это за «Притяжение луны»?
- Ты помнишь я с крыши вниз башкой ебнулся?
- Помню. Ты вроде за апельсинами полез. Или за арбузами.
- Вот это первое что я произнес, когда через полгода очнулся. Врачи сказали.
- Ну и чо?
- Хуй в очо. Мне просто легче становится.
- Когда в очо легче что ли? Ну ты и дебил.
- Заткнись уже и спать давай. Завтра с утреца опять в порт.

Вечерами, Пися одевался в чистое и сваливал к своей девушке. Аня. Она работала медсестрой в больнице имени Костюшко, жила на втором этаже этой же общаги и вила из Писи веревки. Он давал ей денег, сколько бы она не попросила. А если нехватало, то куда-то исчезал и вскоре возвращался с нужной суммой. Он частенько покупал ей золотые побрякушки. Он дарил ей ЦВЕТЫ! И даже в разговоре только со мной, называл её Веснушкой. ВЕС-НУ-ШКОЙ блять! Ее солнышко видишь ли любит. А мне достаточно было только одного взгляда. Ее взгляда. Таким оценивают жеребцов на конюшне. Она была конопатым уебищем с круглосуточно мокрым местом между ног. Я мог поспорить с Писей, что вот прямо сейчас пойду и поимею его Анечку блять, во все доступные для этого щели. И выиграл бы спор. Но! Пися выкинул из окна второго этажа пьяного Анечкиного брата, когда тот пришел к ней за что-то разбираться. Пися пообещал сломать руку какому-то заму какого-то врача, «мешающему Веснушке нормально трудиться», подкараулил того у подъезда и сдержал обещание. Он прочитал мне нотацию, когда обнаружил в нашем мусорном ведре использованные гондоны и трусы одной моей знакомой наладчицы из соседней общаги. Типо, что подумает Веснушка, если вдруг зайдет и увидит это блядство. Он хотел на ней женится! Влюбленный шаолинь с мозгами набекрень. Да и хуй с тобой идиот.

Пися как блох, нахватался множество знакомых всяких-разных мастей и в начале июля мы с ним поучаствовали в шоу. По демонтажу небольшого рынка на окраине Питера, во время которого какой-то нерусский пытался раскроить мне череп топором. Я долбил битой по лобовухе жигуленка, когда он неожиданно появился сзади. Но Пися оказался быстрее, зарядив обрезком трубы ему прямо в глаз. Лезвие топора изменило траекторию и только ветерком пронеслось по волосам на моей голове. А я лишь успел подумать – « Бля», как все уже закончилось. Всех участников представления заранее предупредили что надо как можно громче кричать – «Хайль Гитлер», и другое тому подобное. Громче всех кричал Пися, бегая по рынку в своей каске. Потомок татаро-монгол и истинный ариец. Хотя что мне, что ему, что любому другому, был до пизды и Гитлер и его идеология. Ни на одном из нас не было пресловутых берцев с разноцветными шнурками. Небыло дебильных подтяжек с бритыми затылками. Только хмурые, внешне не примечательные личности приехавшие что-то искать в северную столицу. Такие как мы с Писей. Нас каким-то образом собрали на старой овощебазе и дали команду –«фас». Ну вообще это не удивительно, в те веселые времена, в Питере, бывало даже киллеров нанимали по объявлениям в газетах.
Подпалив прямо с товаром парочку фанерных будок, все набились обратно в тот же желтый обшарпанный ПАЗик на котором приехали и благополучно свинтили. После чего на рынок должны были подъехать мусора, бывшие в курсе и видимо вежливо ожидавшие где-то за углом. От них толку мало, поэтому хозяева рынка обратятся за защитой от распоясавшихся «нацистов» к какому-нибудь серьезному человеку. Вот к организатору шоу скорее всего и обратятся. И еще далеко не факт, что этот авторитет славянин по национальности.
Да и в рот их ебать, мы все заработали по сотке баксов на рыло, а нас Писей вообще подозвали к темно-синей «BMW» и спросили хотим ли мы расти. А когда мы дружно закивали гривами, сказали что найдут нас и дали еще по сотке. Радужные перспективы замаячили перед глазами. Мы решили хорошо это отметить.
И мы хорошо это отметили. Настолько, что я до сих пор иногда пытаюсь укусить себя за локоть с чувством что когда-то давно, отобрал у ребенка конфетку, или горько обидел седую старушку. Или просто воткнул нож в спину человека.

Вот продираешь зенки, спускаешь ноги с кровати, а под ногами пропасть. И сидишь как китайский болванчик схватившись руками за тяжелую голову, а в ней всплывают события прошлого дня и ночи. Одно за одним. Как дохлые рыбы.
Как мы втроем, с Аней, гуляли по парку, ели мороженое, фотографировались у розового куста и гипсовых пионеров. Как затарились дорогущим бухлом в модном лабазе, вызвонили какую-то толстуху и поднялись к Ане в комнату. Я никогда не уговорил бы Писю выпить. Но Веснушке упертый баран ни в чем не мог отказать. Ему хватило двух рюмок чтобы в невменозе растянутся на диване. Вскоре туда же отправилась толстая дура. У нее правда глотка по лужоней была, но я с каким-то азартом вливал в нее водку, вино, пиво. А потом мы с Веснушкой всю ночь ломали кровать. Нахуя, а? Вот нахуя?
Свет с коридора, через приоткрытую дверь освещал пышные формы на диване, и рябое лицо на кровати рядом со мной. Писи в комнате не было. Надо поговорить с ним. О том, что блядей на друзей не меняют. И что ему было доказано, кто она по жизни. Всю эту байду.
Посмотрел на маленькую чугунную пепельницу на столе. Она легко поместится мне в карман. И если вдруг мои аргументы не дойдут до него, и костолом не оставит выбора, мне известно куда надо бить.
Я готов был к прыжку тарантула, когда открывал дверь в нашу комнату. Но Пися просто сидел на кровати. Он не сказал ни слова, и лишь посмотрел на меня глазами пса, которого за что-то пнул хозяин. Немой вопрос читался в этих глазах. Опухших и красных. Может это из-за двух рюмок они у него так, а может потому что она действительно блядь. Для меня, для самой себя, для кого угодно, но только не для него. Хуй его знает, но все что я хотел ему сказать застряло в горле.
Я уходил по коридору с баулом на плече, а в спину мне били глухие удары в грушу – « Притяжение луны, притяжение луны, притяжение луны».

Вот где сейчас встречаются многие, потерявшиеся, без пяти минут старпёры? В соцсетях. Я иногда люблю сюда залазить, посмотреть как живут неудачники из моего детства. Кто спился, кто освободился. У меня то все удачно. Я катился по жизни, то румяным колобком, то кубарем, прикатился к тому что имею и чувствую себя не хуже чем какой-нибудь патологоанатом. По крайней мере, могу заверить любого малыша в том, что мыло не делают из бездомных собак и кошек. И не варят их живьем, а гуманно сжигают. Да и страшные удавки давно уже в прошлом. А в настоящем есть только милые на вид трубки со шприцом и снотворным. Малыши спят спокойно, и на мою машину не сыпятся бомбы из кульков с мочой. Все довольны.
Цепная реакция лайков донесла давнишнюю фотографию. Я, Аня и Пися у розового куста с пионерским памятником. Молодые, весёлые. И свежие, как только что вылупившиеся из яиц кобрята. Стало интересно. Так, так. Шафигулин Марат. Вся жизнь в фотографиях. И на аватарке совсем свежее фото где с ним, поседевшим и потрепанным жизнью, в обнимку стою Я. Молодой светловолосый и лопоухий. В курсантской форме. «Сын. Пушкинское радиоэлектроники. Пятый курс». Я никогда не учился в военном училище.
Бля.
Бля.
Что-то маленькой змейкой закралось в нутро, два дня там ползало и наконец заставило написать ему. Мы созвонились.
Придурок все таки женился на Ане. За что боролся на то и напоролся. Значит прирос оглоблей к ажурным труселям, простил ей все обиды и молча носит рога. Ну, кесарю-кесарево. Банальная жизнь, работа, зарплата, воспитание высерка. Чужого высерка. Ничего интересного, пора прощаться.
- Лады, Марат. Рад был пообщаться. Жене привет.
- Аня умерла. Тогда еще. Во время родов.
- Эээээ. Прости. Бля. Но как мачеха к сыну относится?
- Я после Ани ни с кем не сошелся.
- Да как ты один то, с пиздюком?
- Да вот так. Сначало трудно было. Потом привык. Вернулся на судоремонтный. Люди помогали. Квартиру дали. Я же инвалид.
- Ёбт. Сына то как назвал?
- А ты блять угадай с трех раз. У меня же кроме вас с Веснушкой никого, никогда и не было.
Дрон ты куда пропал?
Андрей? Ушан, что там с тобой?
- Да ничего Марат. Притяжение луны, брат. Притяжение луны.