Тум-дах! Тум-дах!
Совсем рядом. Под окнами. Рывком поднимаешься и сидишь в кровати, бессмысленно пялясь в предрассветный сумрак. Ошметки сна еще мечутся по комнате, но ты уже понимаешь, что та война далеко, десятками лет отделена от тебя нынешнего. А сейчас просто один из дней китайского нового года. Очень важный по местным меркам - сегодня огнем, грохотом и взрывами можно приманить бога богатства. Кто-то из соседей не стал дожидаться рассвета, опередил остальных - божество должно оценить усердие и бдение, выделить среди других.

Тах-тах-тах-тах-тах!
Частые трескучие хлопки, будто торопливая беспорядочная пальба. Это пошла в ход “стрекотуха” - длинная красная лента с мелкими петардами. Ее местные иногда просто свешивают со своего балкона и поджигают, наслаждаясь шумом и дымом.
Через час-другой канонада начнется по всему городу. Особенно тут, на окраине, где ты сейчас проживаешь. Самые высокие дома не выше шести этажей, вокруг них россыпь темно-серых бетонных кубиков со слепыми окошками. Скоро здесь все снесут, а местных отправят в многоэтажки за рекой - гигантские силуэты видны даже сквозь постоянную дымку. К шуму, пыли и смогу привыкаешь так же, как когда-то привыкал к стрельбе, дерьму и крови. Кто-то привыкает быстро, а ты - так и не смог. Оттого и просыпаешься чуть свет, выныривая из сна в заполошное утро. “Хуль ты сюда приехал?” - удивленно разглядывал тебя усатый и щербатый мужик по кличке Ротный. “Экий вымахал... Что тебе окапываться, что нам закапывать тебя - одна морока...”

Ехать на войну, бросаться в объятия женщины и уезжать на чужбину надо без раздумий. Но это лучше всего удается лишь в молодости. Потом – намного тяжелее решиться.

“Хуль ты приехал сюда?..” - думаешь ты, обнаружив себя уже на кривой китайской улочке.
Бредешь вдоль неровных стен. Под ногами шелестят клочки красной бумаги, воздух пропитан вонью сгоревшего пороха - праздник длится уже несколько дней. Ржавый скелет велосипеда валяется в прошлогодней листве. Более целые его собратья беспорядочно расставлены на разбитой плитке тротуаре - обязательно поперек. Иногда тебе хочется пнуть их, но вместо этого просто обходишь, прикладываясь к горлышку зажатой в руке бутылки.
 
Из облупленных ворот одного из дворов выбегают пацаны и начинают разбрасывать мелкие, размером с ириску, петарды. За мальчишками ковыляет кривоногий дед с коробкой в руках - праздничным и почти настоящим реактивным минометом. Ты ускоряешь шаги и уже за спиной слышишь свист и разрывы.
Разглядываешь стены, будто ищешь в них характерные отметины - шрамы и оспины, которыми помечает дома любая война в городе. Калейдоскоп памяти выдает россыпь – высокое южное небо, рваные облака, хриплый бег, цепенящий свист и острые брызги взрыва… Клубится пыль, у исхлестанной металлом стены корчится чей-то силуэт…
 
А тут совсем другая история жизни – растянувшиеся на столетия дряхлость и бедность. Густой мох на старой черепице. Потеки, трещины и будто вековые пятна плесени. Но ты не поедешь жить в многоэтажку. Как только эти трущобы снесут, ты отправишься искать другие. Только в таких местах ты чувствуешь сердце города, его исток, его начало.
Идешь, допивая утреннее пойло, в сторону невысокой горы со старинным парком на склоне. Праздничная канонада становится глуше. Но твое ухо улавливает что-то иное – то ли плач, то ли скулеж. Где-то там, наверху, у заброшенной смотровой площадки. Ты выбрасываешь пустую бутылку в вечнозеленые кусты и поднимаешься по мощенной камнем крутой тропинке, прислушиваясь к новым звукам. Это песня. Резкая, неприятная твоему уху, что-то из местного фольклора. Словно кто-то сердито жалуется на жизнь, сбиваясь на рыдания.
 
На самой вершине ты переводишь дух, смотришь на город – клочья дыма ползут над черепичными кровлями – и бросаешь взгляд на хибару сбоку от смотровой. Она давным-давно закрыта, даже иероглифы на вывеске сильно выцвели. «Дом народной оперы». Когда-то тут собирались любители-артисты, после трудового дня. Теперь это никому не нужно. Кроме одной. На ступенях в одиночестве сидит пожилая китаянка и самозабвенно поет, глядя с укоризной на висячий замок над своей головой.
 
Тебе сначала хочется сравнить ее с брошенной собакой, воющей у дверей запертой на зиму дачи. Но в ее прямой спине и поднятой голове столько достоинства, что откуда-то, сквозь сивушную дымку, что баюкает твое сознание, всплывает название – «Последний солдат империи». Ты уже не помнишь, о чем эта книжка, прочитанная давно, после возвращения с войны. Упоительные босхианские кошмары, галерея преисподен, руины былого величия – остались лишь сполохи впечатлений и название. Ты и себя до сих пор считаешь таким же - последним солдатом.
Неожиданно для себя ты приветствуешь певицу, поднеся ладонь к козырьку бейсболки. Она кивает тебе с серьезным лицом, не прекращая пения.

Разворачиваешься и начинаешь спускаться. В чужой для тебя праздник.