1.

Шепнул ей в автобусе:
- Вы правнучка Ленина.
В открытые окна задувало, но без прохлады. В салоне пахло варёными подмышками и чем-то или кем-то порченным. Будто кто-то успел помереть на такой жаре и подгнить.
- Никто не знает, что у Ленина были дети. Не от Крупской, конечно, потому что она застудила себе матку еще в первой ссылке, а от вашей прабабушки.
Екатерина посмотрела на Михаила так испуганно, будто он жевал с открытым ртом живую синицу.
- Я краевед, и десять лет изучаю ваш род. И который год ищу вас.
- Но я Ленина как-то не сильно уважаю, - она двинула пальцем по экранчику и там замелькали смешные картинки мира сего. – Знаю только, что был такой, а больше и знать не хочу.
- Я и не говорю, что он икона. Главное, что вы наследница кассы, которую его друзья копили еще до революции. Сто миллионов золотом. Вы богаче всяких там Собчак и Матвиенко вместе взятых в десять раз.

2.

Вышли из автобуса вместе.
- Вон скамейка в тени, – показал Михаил портфелем, - Вы, наверное, хотите спросить, где Ленин и где наш город? Ни в одной книге не упомянуто, что он бывал у нас, и это-то как раз и важно! К нам вела прямая железнодорожная линия из Москвы, и мы были самой близкой от Москвы тупиковой станцией. Наш мещанский город с сонными жандармами был лучшим местом для конспиративных встреч.
- Подождите, я сейчас позвоню и дослушаю, - Екатерина нашла на дисплее большим пальцем номер и приложила трубку к уху.
- Современный человек – это большой палец, - сказал Михаил, пока она слушала гудки. – Сначала для большого пальца появились курковые ружья и револьверы, потом зажигалки, шприцы, игровые джойстики, пульты, телефоны... Раньше большой палец нужен был только затем, чтобы хватать и удерживать, а теперь человек делает им уйму дел, которые дают комфорт и удовольствие. Не зря классы в соцсетях обозначены рукой с большим пальцем. Классовая эволюция.
- Алло, кисунь, - промурлыкала Екатерина, отвернувшись от Михаила. – Сегодня я приду.
Владимир рассматривал ее ноги, обутые в босоножки. Она то расправляла пальцы, то поджимала их, словно вот сейчас, под этой липой и на этой скамейке, ее пробрало желание.
- Ага, налей сразу ванную. Самую душистую. Ага, пока, люблю.
Михаила вдруг пробрала ревность, и он захотел сейчас же разложить на этом липком от зноя асфальте упоминаемого всуе «кисуню».  И пускай, что Екатерину он увидел всего-то десять минут назад. За такую можно драться, посмотрев на неё только раз.
- Так что там с Лениным и его золотом?

3.

- Ленин никаким золотом не ведал, - сказал Михаил. – Кассу для революции копил народоволец Черепичников, которого поселили у нас в городе еще при Александре Третьем, и к которому в гости постоянно приезжала Инесса Арманд. Ей нравилась наша природа и наша Волга. Вы знаете, кто такая Арманд?
- Что-то, может быть, слышала.
- Ленин любил ее, как любят женщин, а не друзей. Ради встречи с ней он тоже приезжал к Черепичникову, прикидываясь, что хочет поучиться у него навыкам подпольной работы. Это был девяностый год прошлого века, и Ленин уже два года был женат на Крупской, которую любил как друга, а не как женщину.
- А я тут причем?
- А вы притом, что в доме Черепичникова работала горничной ваша прабабушка. Ленин как увидел ее, так забыл даже про Арманд. Посмотрите, вот она, - Михаил выудил из портфеля коричнево-серую фотографию. - Вылитая вы.
- А откуда Черепичников брал деньги?
- Во-первых, вкладывал своё. Он первый в мире изобрел, как из нефти перегонять пиреновую жидкость для пропитки железнодорожных шпал, чтобы те не гнили. Изобрел, производил и продавал за ого-го какие деньги!
- А во-вторых?
- Он заведовал кооперативом, куда рабочие фабрик со всех северных губерний платили взносы. По сути это была легальная революционная касса.
- И где золото?
- У вас должна быть дача или что-то вроде того. Черепичников почему-то не стал отдавать кассу большевикам, после революции они искали-искали ее, не нашли, и со злости спалили барский дом, а хозяина расстреляли на месте. Но от дома осталась пристройка, в которой потом жила ваша прабабушка.
- Так-то раньше мы сажали огород в овраге за городом. Там стоит избушка-гнилушка…
- Оно! Черепичников выбрал такое низкое место, чтобы в случае жандармской облавы можно было уйти тайными тропами по высоким склонам. Поедемте туда прямо сейчас, а то у меня терпения нет!

4.

Михаил заказал такси и уже через полчаса ходил с Екатериной по кривому дому с рухнувшей в подпол печью.
- А смысл просто так смотреть? – говорила Екатерина. – Без металлоискателя делать нечего.
Потом вышли в огород, который буйными волнами бурьяна упирался в почти вертикальный склон оврага.
- В последние годы как-то забросили, не сажаем ничего, - сказала Екатерина, выбирая, куда ступить, чтобы не обжечься крапивой.
- А смотрите-ка, здесь почти что тропы, – Михаил показал портфелем под ноги. – Кто-то нет-нет да ходит в сторону склона. Зачем это?
К склону был прислонен мельничный жернов высотой с колесо военного «Урала». Михаил заглянул в отверстие жернова и вскрикнул:
– Там пещера!

5.

- Тяжелый, как крышка Гроба Господня. Оп!.. - пыхтел он, снова и снова наваливаясь на камень. – Ну-ка в раскачку!
Жернов дрогнул, заходил.
- Историки – гнусный народ. Х-х-х! Тщеславнее поэтов. Больше всего любят затыкать всех вокруг. Х-ху-у!.. Я-то стараюсь не быть таким. Ап!.. Расскажите о себе. Вы учитесь или уже работаете?
В это время жернов откатился, и Екатерина бросилась на Михаила. Она втолкнула его в темень пещеры, а там его подхватили уже чужие руки.

6.

Или от испуга, или от удара по голове, но на какое-то время у Михаила погасло сознание. А когда оно вернулось, то Михаил обнаружил, что сидит в плетеном кресле и запахнут в махровый халат. От тела резко пахло соляркой, а в пальцах у него дымилась сигарета.
- Ты только кури осторожнее, а то вспыхнешь, – крутилась перед ним Екатерина. – По случаю твоего возвращения из бегов – вот! - на ней волновался короткий сарафан. Он был внатяжку на груди и на бедрах, отчего в талии смыкалось так узко, как бывает лишь в петле у прописной восьмерки. Глаза у Екатерины горели, словно изнутри их подсвечивали лампочки.
По стенам из красного кирпича горели толстые свечи. Штук десять. Стены уходили в черную высь, образуя арочный потолок.
- Скажи еще, что ты – это не ты! – сказала Екатерина.
- А кто? – спросил Михаил, механически принимая губами сигарету.
- Слышали? – кинула она в темноту за своей спиной. – У него еще смешнее, чем в прошлые разы. Стареет!
Из темноты выступили две фигуры, мужская и женская. Первая в костюме с галстуком-бабочкой, а вторая в ночной сорочке и босиком. У них тоже горели глаза.
- Быть не может! – вскрикнул Михаил.
- Узнаёшь? - спросила мужская фигура.
- А меня? – спросила женская.
- Быть не может! Вы тот самый Черепичников? На старых фотографиях вы страшный, как вурдалак, а в жизни, простите, ещё страшнее.
Обе новоявленные фигуры вместе с Екатериной расхохотались.
- Но как вы до сих пор живы? – Михаил показал на Черепичникова сигаретой. – И вы? – показал он на женщину.
- Инусь, налей ему, - сквозь разбирающий смех процедила Екатерина. – Чтобы девяносто пять процентов.
К губам Михаила приплыла железная кружка, какою в бане поддают пару. Ее поднесли женские руки с тонкими и острыми ногтями, которыми можно цепляться за кору деревьев и спасаться от собак.

7.

К своему удивлению и удовольствию Михаил выпил литр спирта и не дрогнул. Сама жизнь зашла в него. Закуски ему не дали и он лишь поглубже затянулся табачным дымом.
- Вы Инесса, - выдавил он перетянутым горлом.
- Наконец-то! – прозвенела женщина, как звенят майским утром птицы.
- Черно-белые фотографии много врут. Так вы краше, чем на них.
- Ой, дурашка, - женщина потрепала Михаила по голове и слегка царапнула. – Совсем на свежем воздухе память отшибло.
Неожиданно для себя Михаил перехватил ее руку, забрал в рот ухоженные пальцы и с отчетливым чмоком облизнул их.
Подошла Екатерина. На ходу она поддернула подол, обнаружив тем самым бритую наготу.
- А вы-то как хороши! – вздохнул Михаил, принимая Екатерину к себе на колени. Он не мог удержать одну свою часть и поднялся этой частью сквозь разрез халата навстречу гостье. От нее так же, как от него, пахло керосином, хотя она густо надушилась чем-то цветочным.
- Только ты-то не ценишь, - вздохнула она, подобрав ноги так, чтобы упираться коленями в кресло. – Убегаешь то и дело.
- Никуда я не убегаю. Здесь я!
- Это сейчас, - кресло трещало под ее движениями. - Натешишься, а потом в бега. Всякий раз надо ждать, пока через месяц или дольше весь вольный дух из тебя выветрится, и тогда уже идем ловить на живца. То кисуня Инесса, то я.
- Ничего не понимаю, – сбивчиво говорил Михаил, думая только о том, как Екатерина упорна в своих движениях. – А этот для чего смотрит? – кивнул он на Черепичникова, который смотрел и улыбался.
- Во-первых, он скопец, - шепнула Екатерина, нападая губами на ухо Михаила. – Дал оскопить себя еще мальчиком. Потому и богатства копил всю жизнь, потому что заняться было нечем. Ну а потом он наш с тобой отец.
- Что?! – Михаил подался телом так, что выскользнул из Екатерины.
- Отец-скопец, смешно, да? – рассмеялась она, заправляя Михаила рукой обратно в себя. – Скопец-отец! Инесса, если что, тоже наша сестра.
Михаил хотел выбраться из-под насильницы, но тут вступила в игру Инесса. Она поддернула легкую ситцевую юбку, закинула ногу на спинку кресла и тем самым предстала перед Михаилом своей зовущей звездой.
- Да не бойся ты! – усмехнулась Инесса. – Катька запугала тебя! Мы не родные совсем, а он не совсем отец.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы впиться чуть ли не с зубами в звезду.

8.

Через восемь часов оргии Михаил разгуливал по тайному тоннелю и открывал для себя недавно забытое. Он заходил в лабораторию и видел ряды ванн на львиных ногах. В ваннах густела иссиня-черная жидкость, из-за которой в лаборатории дышалось, как в машинном отделении тепловоза.
Затем следовала спальня с широкой, шире матов для прыжков с шестом, кроватью. Её покрывала алое полотнище с золотым гербом Советского Союза. Золотые нити истерлись настолько, что присутствие герба мог угадать лишь очень догадливый. В спальне пахло так же, как в ванной, с той разницей, что здесь застоялся еще один дух. То ли беспокойный, то ли могильный, то ли беспокойно-могильный.
В денежном хранилище стояли ополовиненные чугунки с золотыми монетами, а под ногами, как листва, шуршали царские ассигнации.
Михаил гулял с сигаретой и железной кружкой, которая была третьей подряд.
- Кем ты только не воображал себя, какие только имена себе не выдумывал, - следовала за ним Екатерина. – То в школьные учителя пойдешь, то в университетские преподаватели, то объявишь себя депутатом, то вот историком. Всё не сидится тебе на месте. Неужели ты сам не чуешь, как от тебя начинает разить? Когда я зашла в тот автобус, то удивилась, почему люди не разбивают окна и не выпрыгивают.
- Но я ведь курю и пью, - нехотя отвечал он. – Я никогда не прикасался к вину с табаком.
- Сто лет назад не прикасался, а затем начал. Без канцерогенов нам никак.
- Но откуда это взялось?
- Вспомни, как Инессу хоронили, и ты при живой Надежде шел перед гробом и на виду у всей России рыдал. Вспомни, как выкрал ее из могилы и отправил к Черепичникову. Он еще в девятисотом поставил эксперимент надо мною. Ты меня изнасиловал и задушил, не помнишь? Вернее, задушил и изнасиловал. Никакая я не правнучка, а сама и есть.
- Это, говоришь, девятисотый?
- Ага, ты тогда писал «Развитие капитализма в России».
- Но как же я сам?
- А так. В Мавзолее лежит двойник. Тебя мы выкрали, как до этого ты выкрал Инессу.
- Но как всё это?!
- Пиреновые ванные. Они бальзамируют и оживляют. Папа-Черепичников – гений. Ты же видел, что мы все заштопанные? Видел шрамы? Ну так посмотри лишний раз. Мы набиты губкой, чтобы постоянно спиртоваться… Роботы мы. У нас и в головах-то каша-малаша. Там свинцовые стержни и кислота, чтобы работало наподобие багдадской батарейки. Ты разве не замечал, что думаешь, как дурак какой-нибудь?
- Пьющие, курящие, ебущиеся роботы?
- Ну да… В одном мертвом страсти больше, чем во всех живых.
Они как раз остановились перед обширным зеркалом. В нем отражался голый мужчина с лысиной и бородкой, а рядом с ним женщина, похожая на восьмерку - настолько узкая была ее талия. У обоих от пупов до шеи шли грубые швы.
- Ленин живее всех живых, - усмехнулась Екатерина.
Мужчина поддел на себе пальцем один шов, разболтал нить и ткнул в открывшуюся прореху сигарету. Вспыхнуло, как Революция семнадцатого.