Ненавижу «Девочку с персиками». После отбоя, я достаю репродукцию, и подолгу всматриваюсь в мальчишеское лицо. Как же похожи. А если вместо персиков, кирпичи вписать, то сходство будут в самоём духе...

Утро в лесу угнетающе тихое, как перед грозой. Вверху серенько, с потолка каплет уныло, как с конца, кукушка усугубляет одиночество, в пустой оконный переплет течет холод промокшего леса.
На сердце, как от «оживших» репродукций Шишкина в морге.
– Тоска-а…– протянул с раскладушки Николай. – Бабу бы сюда. А у бабы чтоб манд...
Хотел ли он, чтоб у бабы была мандолина, и она развеяла тоску песней и пляской, или еще чего повеселей, не договорил.
Обломок кирпича влетел в окно и страшно ударил Колю в глаз.
– Ай-ай! – взвыл тот, и вцепился в перекошенное лицо.
Я выглянул наружу, и едва не получил ранение, несовместимое, пусть с хуёвенькими, но всё ж планами на жизнь – кусок кирпича чиркнул висок.
Снаружи, стоит мальчишка лет двенадцати и уже подкидывает на руке цельный силикатный «чемодан».
– Ложись! – заорал я, и упал под окно.
Колян нырнул под раскладушку – тугой брезент неплохая защита. А этот провис от старости, как бабушкина матка, и драпировал Колю как саван.
Жить корешу осталось секунду - другую, судя по меткости хуятора.
– Не стреляй, пацан! – кричу что силы.
– Какого, вы там делаете?! – хрипловатый мальчишеский голосок срывался от злости. – Вы кто?
– А ты?
– Васька. Это мой штаб. Чё вам надо!
– Васенька, обожди кидать, я всё скажу. Идет?

Колян прислушивался из-под койки, тревожно пальпируя заплывшую глазницу лишь подушечками, – сживался с новым обликом – хули, месяц точно проходит.
Это, если кость цела, и глаз не всмятку. А коли глаз вытечет, и Минздрав шнифт казенный, фарфоровый выдаст, то всю жизнь маяться – вещь грубая, нехудожественная.
Кричу, толкую мальчишке, что разок только и переночевали. Что мол денег нет. Кабы знали, что штаб, мы б нахуй лучше вон в овражке, по-солдатски, нам не привыкать. Вечером уйдем. Отложи кирпич, сынок, и, по рукам?
Хуюшки, говорит, сами бичи виноваты. Узнали о штабе, теперь одна дорога. Один пёс, никто вас не хватится.

– Нет-нет! – ору ему. – Мы не бичи, мы…мы…фокусники, о! Нас обокрали.
Ход был верный, – урки и дети сильно уважают эту самодеятельность.
– Фокусники? Тогда, покажи чего - нибудь.
Оттопыриваю осторожно лампочку, как краб, а он вот он – стоит у самого окна, презрительно скривив рот, а глазенки неуютные, как бритвы – вжик, вжик по мне – что крысы.
Эх, руки зачесались уёбать, и отдать всхлипывающему под раскладушкой циклопу. Но что-то меня остановило. Короче, достал я из кармана старенькую колоду, пальцев дрожь унял, и показал самый нехитрый фокус.
А пацан рассмеялся, чуть в ладошки не хлопает: – Научи, научи! – заливается.
– Научи тебя… Секрет денег стоит, приятель.

На звуки веселья, вылез Коля и, давай чертыхаясь, подслеповато кружить по комнате, ища кирпич и приговаривая: «Сейчас, сейчас…Секунду, товарищи…».
Это бывает – раненые и контуженные, часто хотят на память пулю там, или осколок бомбы, которая их разъебала.
– Не бойся, это мой помощник. – говорю мальчишке. – Но лучше тебе попозже зайти. Уёбывай .Через неделю придешь.
– Еще чего! – мальчишка выхватил из травы копье – оглобля с пикой. Бычка от рожек до жопы развалит, как нехуй. Потряс оружием: – Хо-хо!
Увидав такого гарпуна, Колька плюнул на кирпич, и скрипя зубами, обратно в койку – жизнь, она и с одним глазом нихуевая однако, да.
Вон кастраты, – вообще без обеих яиц, и хуй, так – для смеха. И ничего, даже поют от счастья. И как поют – до слез!
Ладно.
– Откуда ты взялся, – спрашиваю тогда, – Телль Кирпичник?
Улыбается: – Из пионерского лагеря.
– А почему в лесу шляешься? Ох пионервожатая тебя прищучит!
– Ага. Её саму после отбоя, начальник лагеря ебёт за блядство, а она салюты отдает. Сам видал. А я сын начальника, понял? Плевал я на их распорядок и тихий час – заебали. Я в горн насрал и заклеил, чтоб не вытекло. Горнист захлебнулся, в больнице теперь. Думал выгонят, – хуй там, – взяли на поруки. Всё батя, хрен моржовый!

Да-а… Слыхал конечно про мазохизм, педерастию, и другие капиталистические провокации. Но так топтать честь пионерской организации?! А что будет, когда эти вожатые по комсомольской линии вверх двинут? А они двинут. Аппетиты их вырастут. На райкомовских стягах в жопу будут хуюжиться? А когда в партию, в политбюро пролезут, – страну проебывать станут?
Враги! Через еблю самые устои дискредитируют, расшатывают. Диссиденты!
Эх гавно у меня забурлило, как в скороварке. И пришла мысль. Так бы хуй, а так пришла.

Факт родства по хозяйственно-пионерской линии навел так сказать.
Две недели, как мы с Колей скитаемся в этих чужих краях – на родине нам грозило маленькое уголовное преследование.
Ночевали в заброшенных избах, церквах, а позавчера, наткнулись на этот покинутый домишко на краю лесного оврага – того гляди сковырнется скворечня. Отсюда, безопасно совершать набеги на частный сектор за мещанской бациллой: антикварными часами с кукушкой, норковыми воротниками с польт, «похоронными» вкладами за икону до востребования. А тут, кажется подвернулось стоящее дельце…

Пацан меж тем, влез в окно, и давай хозяйничать.
Отодрал половицу и складывает в нишу: спички там, бечевку, свечки: – Кто тронет, чур покойник. – говорит таинственно.
Я улыбнулся: – Зачем тебе хозтовары в лесу? Зайцам свечки продавать, волкам спички?
– Бежать стану. Батя - фашист, грозится в спецшколу оформить, пока я его на бобрик не пустил, говорит. Размечтался! Вот достану ружье, и тягу. Буду в лесу жить. Эх, мне б денег! – завтра же куплю двустволку, шлепну парочку в старшем отряде, и ходу.

– Тебе не продадут, мал еще. И стоит больших денег. И у отца поди столько нет, хоть и начальник лагеря…
– Сейчас! Полон сейф денег – сам видал. В кабинете стоит. Только он ключ на шее носит.
Вот оно! Спокойно. Подмигиваю Коле:
– Ну заливает. Слыхал, Николай?
– Ха-ха… – выдавил Коля, и задышал как на бабе.
Стало душно, а пацан знай режет:
– Кто заливает? Да наш лагерь от завода-миллионера, понял!
Зевнул я, словно мне на миллионы, как товарищу Абдель Насеру на Израиль, – с горкой, и бросаю:
– Если деньги добудешь, помогу – куплю тебе ружье. Что мне, жалко? Ты пацан хороший.
– И мне сразу понравился! Кореш ты наш почетный, Васенька. – прогудел Колян.
А этот первейший диссидент средь всех пионеров стран Варшавского договора, вдруг обвел нас полным надежды, детским влажным взором и голосок дрожит:
– Не врёте? Честное пионерское? Клянитесь.
– Я, – начал Николай, – кля…бля…ля..., – захрюкал, схватился за перекошенное кадило багровое, – ха-ха, нусь, ох, ах, воды! – кричит. Хуяк, – ножками скребёт.
– Эпилепсия…– говорю, а сам губу до крови, ногти в ладони – вытянул таки паузу. Да какую! – ебаться Немеровичу с Данченко, и серьезно:
– Клянусь! Но, есть одно «но». Своруешь ты ключ, откроешь сейф, тебя сразу и схватят. Там же сигнализация. Тут руки нужные чуткие, волшебные…
– Как это?
– Не знаю, не знаю…Я же фокусник, не вор…
Мальчишка задумался, теребит губу. Однако, ничегошеньки дурак наш не придумал.
– Хотя, будь у нас ключ, – говорю уже напрямки, – справились бы с сигнализацией. Фокусник тоже немного волшебник. Тащи ключ, будет тебе ружье!

В общем, через пять минут, нехитрый план был согласован, и наша троица хлопнула по рукам.
– А не похавать ли нам, друзья? – потираю руки в прекрасном расположении духа. – Колян, тащи дрова, я в магазин. А ты, Васька тут, – охраняй.

Вышли мы из избушки, я и говорю:
– Я в город, за перчатками и снотворным для папаши фашиста. Займись пацаном, – не дай заскучать.
– Угу. – кивает Коля, – А можно ли верить этому типу?
– Ты не знаешь детской психологии. Дети самые искренние создания на свете. Потом, зачем мальчику врать первым встречным?
Он плечами пожал и опять: – А тревожная сигнализация? Ты сам сказал.
– Так и есть…– говорю.
– Буром, на тревожные провода, за сроком? Я не Матросов.
– Так и есть, – дурак ты. Ну какая сигнализация? Ничего тревожней свинцовой пломбочки с усиками. Я ж нарочно задвинул.
– Зачем? Постой-постой…э-э! О-о! А! – доходит до Коли.
– Хуй на. Куплю свинцовую примочку, а то похож на ушибленного утренней электричкой сохатого.
– Почему утренней? – обиделся приятель.
– Припух, как поутру медведь с похмелья, а соображаешь рогами. Ц!
– Иди ты нахуй…
Улыбнись, говорю, Коля. Это жила с повышенным содержанием золота, пониженной трудоемкостью и риском дОбычи ноль-ноль-ноль десятых. В толк не возьму, как раньше не додумались грабить пионэров. Нас ждут заборы без колючки, мертвый сон - час, опустошающая бараки игра Зарница. Будь поласковей с мальчиком.

Когда я вернулся, Колян лежал в избушке, покрытый волдырями как жаба, красный как рак. Лежал, яростно чесался и матерился, как прокаженный карманник на последний отвалившийся палец.
– У тебя крапивница?
– Овражница. Слыхал?
Как заору: – Какого хуя загораешь, а ребенок скучает! В чем дело?
Тут из лесу раздался крик Тарзана.
– Ты ушел, – жалуется Николай, – а этот, ну овчаркой шнырять, и тыкать землю пикой. Ну думаю, что-то заподозрил. За ним. Он на веревке разбежался, – хуяк меня в овраг. А там не крапива – племенная кукуруза! Как в кипяток, – глянь, кожа лезет! И крестец разъебал нахуй.
Да, кое-что припрятано было. Столовое серебро, норковые воротники, часы, золотишко, немного денег – мещанская бацилла. Предстояло всё сбыть подальше от этих мест. Хорошо складывалось – взять кассу лагеря, и сразу ходу в другую область.
– Крапивой полезно. Любой врач скажет. Не ной, пожалуйста.
– А сракой по ежам? – едва не плачет. – Что врачи думают? Там, в холодке, мал мала меньше…

Поставил Колю печурку раздувать, а сам позвал пацана, дал шоколадку и раскладываю. Вот говорю, снотворные таблетки. Вечером положишь бате в чай или какао. Водку? Еще лучше. Подождешь пару часов и смело бери ключ и дуй сюда. Понял? А теперь, давайте жрать. Как там колбаса, Николай?
– Зарумянилась... – пробурчал тот, склонившись над кушаньем на прутиках. Тут, бабах! Колю швырнуло в угол, а сверьху печная панель – хуяк. Чугун Магнитки... Моргает ресничками из дырки под кастрюлю. Дымятся богатые некогда брови, чуб.
Из печки выгребли обрывки аэрозольного освежителя. Васенька…
Умыл я Колю, сидит тихий, как в штаны наклал, руки подрагивают – аффект.
Морда, что у Шарапова после чашки кофе, когда в витрину вышел, – почикана, кровь сочится, себорею еще подхватит, бабы брезговать станут. А аптечки нет. Вспомнил деда.
Была в избе стопка журналов «Здоровье». Нарвал полосочек из статьи про гигиену простаты, проклеил Коле портрет. Верное средство, – стянуло-подсушило – стала кровь.
А «этот» меж тем, пожрал капитально, рыгнул, и засобирался в лагерь. Ждите, говорит, пацаны, к полуночи буду с ключом, пойдем сейф выставлять. И упиздовал.

Выкопали мы добро, упаковали в рюкзачок плотненько, сидим, ждем. Темнеет.
– Кто кончать будет? – спрашивает Коля. – Могу я…
Я аж пёрнул: – Ты сдурел, дитё невинное пришить?! Как язык повернулся? Мизинцем тронуть грех позорный, клеймо петушиное. По голове ёбнуть, кляп, связать и в канаву. И я тебя не слышал! Брр!
Коля засопел…

В полночь, пришел наш Буратино с ключом. И чемоданом...
– Это еще зачем?
– Дохуя вопросов… – отвечает. – Ухожу, сказано же тебе было...

Ночь выдалась облачная, темная и безлунная, крапал дождик, – прелесть.
– Это что? – прошептал Коля. Метрах в пятидесяти, над забором возвышалась вышка.
– Обсерватория. Кружок астрономии. – говорит Васька.
– А-а… Да там кто шевелится!
– Конечно. Полное же лунное затмение…Наблюдают.
Под бетонным, расхристанным забором подкоп. Без труда пролезли на территорию лагеря.
– Сидите, проверю, все ли тихо. – Васька скрылся в темноте.
– Похоже на школу… – щурится Колян на черные двухэтажные корпуса, игровую площадку с гимнастическими снарядами. Громыхнуло, сверкнула молния.
– Что за… бля… – трет шнифт рабочий.
– Что, Коля?
– Да показалось... Вроде танк…
– У-у…
Вернулся Васька, кустами провел до хозяйственного корпуса. В окне первого этажа форточка настежь. Тут, говорит, в дальнем уголочке сейф-то, и ключ сует.
– На шухере, – говорю ему. – Кто пойдет, кинь камушком в стекло, мы затаимся.
– Ага, хуюшки. – отвечает. – Вы деньги возьмете, и с обратной стороны на лыжи встанете.
– Держи. – даю наш рюкзачок. Не с ним же лезть. – Там вещи, деньги.
Залезли. Нихуя не видать. Тыркаемся, щупаем обстановку – сервант, шкаф, знамя дружины в углу, вместо сейфа. Барабанов дюжина. Аквариум. Нету сейфа! Красная комната и отъебись! Напутал пацан…
И вдруг, – кирпич! Две рамы, четыре стекла – хуяк! Следом соседнее, хуяк! На мгновенье застыли, и, посыпали наружу. Ну думаю, убью! Камушком, камушком сказано!
Ни Васьки, ни рюкзака нашего. Зато заработал с вышки телескоп. Ослепительный луч проплясал по кустам, доске воинской славы, танку Т-34 на постаменте, и прижал нас к земле. Грохотал сапогами пионерский патруль с лопатами…
Никакого понерлагеря в тех краях отродясь не было… Колония для малолетних, да воинская часть стройбатовская…