Вам не хотелось иной раз, как в детстве, спрятаться под одеяло с головой?  Мутная аура ташкентских улиц напоминает межсекторные переходы на строгом режиме. Государство из защитника превратилось в уголовника с зелёными погонами. Самые страшные бандиты теперь сами представители власти. Эти уголовники только что ограбили меня и, ухмыляясь, вышвырнули пинком.

А я все же благодарил  бандюг в форме. С поклонами отчаливал. Отпустили, дай вам бог здоровья, отцы родные! Руки бы целовал, если б попросили. Милые-милые казахские постовые!

Неисправимый преступник. Только вышел, понимаешь, на свободу. Паспорта с пропиской не получил ещё. Уже не говорю про такие важные книжки-раскладушки, как трудовая и военный билет! А вон туда же - валютные операции. Неисправимый элемент. Моё мнение - такую ненужную здоровому обществу накипь необходимо расстреливать. На месте. Чтоб не маялись.

Бежать. Бежать отсюда сломя голову. Немного нагулять жирок - и через линию фронта. К своим. А пока - убежать можно только под одеяло к леди Ди.

***

От страха  прижимаюсь к ней из-за всех сил. Ди поворачивается спиной.

- Не касайся меня холодными ногами!

И пусть спиной. Ну и пусть. А я все равно благодарен. Не упрекнула ведь за то что вместо сто двух тысяч принёс домой только две. А про алинюшкину присыпку и волшебный комет-гель - я и вовсе забыл, вот ведь какой человек-рассеянный! Ни о чем важном толком и попросить нельзя.

Но как чудесна спина у леди Ди!  Попа мягкая и горячая. Сиськи маленькие, но такие приятные на ощупь. Лежим уютно, как ложечки. Спасаемся от всех. Я нашёл защиту от внешнего агрессивного мира.

Знаешь, Ди, ты теперь моя мама! Мама для мамонтенка. Спрячь меня, Ди. Мне так неуютно. И так обидно. Давай никогда-никогда не будем вылазить из твоей мягкой постели. Тут, с тобой,  под одеялом мы проживём долгую счастливую жизнь.

Ди молчит, зато её тело говорит со мной. А я совсем ещё не привык к этой роскоши свободы - когда рядом мягкое тело со жгучей попой, и этого сокровища сколько хочешь. И даже прятаться не надо. Любовь юртбаши пока еще не отменил своим гневным указом. А прописку Ди у меня не спрашивает. Прописка у меня одна - и думаю девочка уже чувствует, как прописка уткнулась ей в спину.

На груди у Ди возникли две маленькие твёрдые виноградинки. Они сводят меня с ума. Откусить бы этот виноград - нежно, но больно. Сладкое безумие. И зачем с ним бороться? Мое забытие приторно, но слишком коротко.  Слишком суетливо. Слишком быстротечно.

***

Ди поворачивается ко мне. У неё холодные глаза дамасской стали:

- Ты хотя бы раз в жизни способен довести до конца хоть что нибудь? Зачем начинать то, что ты не в состоянии закончить? Раздраконил вот меня всю - а теперь что? Спать ляжешь? Доволен? Скотина бесчувственная.

- Ди? А, Ди? А я тебя люблю!

Мне наивно верится, что женщины любят исключительно ушами.

- Любишь? Поэтому тогда с Вероникой стал гулять?  Стоило мне уехать на неделю? Поэтому бросил меня тут тогда одну? О! Цена твоей любви нам хорошо известна.

Ди возрождает печальные события восьмилетней давности. Иногда чтобы с максимальным качеством измучить себя и окружающих, женщины вытаскивают из шкафа призраков и  долго выбивают из них пыль, как из бухарских ковров.

***

- Ди, моя сладкая Ди! Вспомни как нам было хорошо когда-то! Ну, помнишь -  наш первый раз - на балконе у Олеськи? Рядом с велосипедом, луком в ящике, гирляндой перчиков на стене?

Ди, ну давай, потрогай меня там - внизу - я моментально воскресну, клянусь! Потрогай - нежно. Минута делов.

- Сам трогай свою гадость. В тюрьме небось трогал - вот и продолжай трогать! А меня лапать несмей больше! Гигант большого секса! У Олеськи, говоришь? А ты вспомни хорошенько-то - ведь и не было там у нас нечего, кроме ласк твоих - коротких и бестолковых. И никогда у нас с тобой  ничего не было. По-настоящему. Никогда в жизни. Так чтобы звезды загорелись и горы вздрогнули.

Я остался один, как товарищ Сталин в тёмном личном кинозале. Застрекотал за спиной проектор. Как немое кино промелькнул на экране весь наш короткий журнал о любви.

И правда - несмотря на обилие интима, я так и не успел тогда формально лишить ее девственности.

А потом была Вероника. Совсем другое кино. Боевик.

- Ди, ну вот смотри, позже, через четыре года, ну помнишь - когда я с поселения сбежал? Переспали же один раз? Ведь тогда - вроде по-настоящему было? Или как? Не знаю - мне, например, даже очень понравилось.

- Да уж. Переспали. Переспали. С пятого на десятое. На бегу, как всегда. Побегушник несчастный.

- Ди, моя сладкая черешня! Ну дай мне маленький тайм-аут. Дай хоть с силами собраться! Очухаться. Я ведь горы сверну, посмотришь! Для тебя и сверну.Тюряга - это как болезнь. Понимаешь? Как грипп. Надо отлежаться и все. Выздоровлю. Надеюсь скоро. А хочешь, я тебе  все же расскажу какая она - тюрьма - изнутри?

- Да пошел ты к черту, слышишь, ко всем чертям  катись со своими сраными рефлексиями! Про тюрьму он мне все поведать рвётся. Ты что, герой-афганец? Лётчик-космонавт? Что ты застрял в этой тюрьме своей? Посмотри на Малявина - представитель шведской компании. Утром встаёт в одних трусах- почту проверит от них и знай получает за это банковский перевод раз в две недели! А Игорешка Кан? В Гренобле преподаёт! Сверстники твои между прочим.

Нам с Алинюшкой нужна защита и опора. А сопли свои прибереги-ка для той, из-за кого ты вообще сел! Вон живет себе в лондонах своих и давно забыла о своем лыцаре.  Давай-ка, дружочек,  знаешь, по-быстрому, подотри-ка нюни и на работу устраивайся. А если тебя что-то в моем плане не устраивает - можешь катится прямо сейчас. В добрый путь. У нас тут демократия.

Я поднялся на локте и взглянул на Ди. Это правда была она? Моя леди Ди?

***

Однажды, в прошлой жизни, мы вдвоём не пошли на работу. Вернее, я не пошёл на работу, а Ди не пошла на лекции в институт. У нас с Ди гостил тогда Анатолий Мариенгоф. Тоненькая брошюрка с коротким серебряным романом. Мариенгоф стал с нами говорить. Вопрос о работе и об институте как то разрешился сам собой. Мы смаковали Мариенгофа друг другу по-очереди вслух. По одной главе. Ты-  свернувшись в кресле под пледом. Я расхаживая с брошюркой по комнате.

Москва. Голод. Революция. Разруха. Ставят и сносят памятники. На рынке торгуют рыбьей требухой. А герой страусиным пером сдувает пыль с книг своей библиотеки. Когда мы дочитали «Циников» - на глазах и в горле шипели слезы. Мы нежно обнялись и  долго лежали просто так. Тихо плакали. Нежно-нежно целовались.

И если есть на свете рай - там все должно быть именно так. Умная нежная девушка, Мариенгоф, музыка и горько-сладкие слезы очищения. Кто ж мне теперь виноват, что я сам вытер ноги об эту красоту? Мог ли я допустить тогда, что в жизни не существует черновиков?

***

- Ди, ну прости уже меня. Я такой идиот. Сам все испортил!

- Вот именно. Скотина. Своими руками. Уничтожил. Животное тупое. Все переломал. И сейчас. И сейчас! Скажи, вот скажи, мне пожалуйста, что, неужели так трудно свои поганые волосы смыть с мыла в душе? Мерзость какая!

- Ди, я умоляю тебя, прости, прости меня! Дай хотя бы один шанс! Хоть малюсенький шанс - посмотришь, я теперь для вас с Алинюшкой…

- Поздно. Поздно опомнился, голубчик. Ты что ли тут ночей не спал, когда Алинка температурила? Вставал в три часа ночи ее кормить? Вот! А теперь - вот он я, смотрите - на все готовое! Герой-каторжанин. Гол, как сокол.

Её последние слова напомнили, что я и правда - гол в прямом смысле. Я глянул вниз на скукоженую пародию моего мужского достоинства и сполз с кровати на колени.

Опустив голову, стал яростно целовать жестковатые пряди внизу ее круглого живота. Почему-то припомнились слова Ди о волосах прилипших к куску мыла. Подумаешь! Разве мыло может что-то испачкать?

- Ты хоть что-нибудь нормально можешь сделать? Хоть раз в жизни? Да не дави же ты так! Ниже. Ещё чуть ниже. Медленней. Ну же! Вот так! Да нет же, идиот! Вверх-вниз. Ди забарабанила меня по голове кулаками:

- Вверх-вниз! Вверх-вниз…Понимаешь? Как лопатой для снега. Широко. Мягче. Да. Тут. Да. Не вздумай остановится.

Как только она это сказала, я понял, что язык  уже устал и сейчас просто онемеет как мои бледные худые ноги на просчёте в лагере. По подбородку липко ползет слюна.Но это ведь мой последний шанс. Когда же она уже отстанет от меня? Когда же вы все от меня отстанете?

-Да. Да. Скотина. Да. Сволочь.

Да.Да!

Ебанная ты проблядь!!! Еще. Уничтожу если остановишься сейчас!

Да. Даааддддаа… сука

Ди отпихнула меня пятками в челюсть и сжала свои красивые коленки.

Довольный проделанной воспитательной работой, я отвалился на подушки и стал наблюдать, слегка строя глазки - вона как мы можем. Богатыри!

Ди потянулась в постели, как сытая кошка.

- Спасибо, Кирюха! Спасибо, милый!

Я подхватил шутку:

- Да что вы, девушка, я не Кирюха, Мефодий я Фессалоникийский

- Киборг ты македонский

От Ди снова повеяло холодом.

- Кирилл это мой мужчина. Настоящий мужчина. Любимый мужчина, понимаешь? К кому ты думаешь я бегаю в интернет-кафе?

Я быстро вспомнил как однажды столкнулся с Ди в интернет-кафе у её дома и как немедленно она меня оттуда выдворила. Вон оно в чем дело! И этот мозгляк - компьютерно-продвинутый монстр, неряшливый служащий кафе - её мужчина? Ее Кирюха? Да что же в нем такого? Хотя… Хотя он все знает про интернет, а вот я… Я вообще , кажется, ни хрена ни о чем тут не знаю. И мало что тут, на воле - понимаю.

- Этот турсук закормленный в интернет-кафе и есть твой мужчина?

- Сам ты барсук. Почту я там проверяю. В кафе. Яхуу-уу- мэйл. На парижском канале рекламу гоняли тогда –«Яхууууу!»

Во Франции он остался. Кирюшка мой. Мальчик. В иностранном легионе служит, между прочим. Сильный. Крепкий. Высокий. Все мои капризы терпит. Не то что ты. Бывший десантник. ВДВ!

Мы с ним однажды, второго августа, нагрузились и орали на Елисейских полях: «ВДВ! ВДВ! Дядя Вася!» Этот лозунг Ди выкрикнула настолько громко, что сама испугалась, и накинув халат на прекраснейшую из задниц известных человечеству - пошаркала проверять, не проснулся ли Алиненочек.

Наша кровать неожиданно завертелась как тренажёр для лётчиков-космонавтов. Сквозь пелену я слушал её исполненные нежности истории о Кирилле. Воплощенном аполлоне, которого Ди вынуждена была покинуть из-за моральных обязательств перед мамой и дочкой. В отличии от некоторых она как раз была таки способна на подвиг в личностных делах.Я лежал выброшенной на берег сардиной и, кажется, начинал уже смердеть. Как мне реагировать на её историйки?

Устроить сцену ревности, цунами коей я испытывал сейчас в каких-то прямо неимоверных пропорциях? Снова опуститься на колени и слюняво вылизать ей трехдневную небритость между ног?

В конце концов, я решил принять в семью этого легионера Кирилла, нагло ввалившегося в нашу постель со  своими потными солдатскими подмышками и стилизованной наколкой парашюта на загорелом атлетическом плече.

До Франции далеко. А я - киборг македонский и барсук фессалоникийский - вот он - рядышком. У меня есть преимущества. Довольно таки осязаемые. А ты - Кирилл - просто прыгающие буковки в яхумэйл. Яхуу!

Дальше видно будет, как карта  ляжет. Нам бы, братцы сами знаете, до Москвы бы прорваться. А там уже совсем рукой подать.

***

Волевое решение развязало мне руки. Приняв ипостась немного завистливой лучшей подруги Ди, я долго ещё слушал о подвигах венценосного меченосца Кирилла и благоговейно поддакивал. Да. Бывают же такие мужики. Настоящие. Не то что нынешнее племя метрокиборгов и альфонсов.

Наконец, Ди - умиротворённая и удовлетворенная во всех отношениях, засопела. Иногда она не до конца закрывает глаза  даже когда спит. И кажется , будто она тихонько следит за вами из-под длиннющих ресниц. Но вот если сопит - вот так, слышите, как сейчас - значит все таки уснула.

Приподнявшись на локте я долго смотрю на неё.  Прощаюсь. Потом бесконечно долго душу её узкой бечёвкой типа тех, какими раньше завязывали коробки с тортом «Сказка». Ди хрипит и елозит по мне  красивыми ногами.

В конце-концов, отказавшись от бечёвки, чтобы не портить её изящную шею странгуляционой бороздой, душу нашей большой мягкой подушкой.  Положив подушку на лицо - стараясь не разбудить, я сажусь сверху, как это принято делать с вахабитами в спецподвале ТТ.

Задыхаясь, Ди изогнулась неестественной  причудливой дугой и скинула одеяло на пол. У неё очень красивые бедра. Очень. А комочек фиолетового кружева она так и оставила на полу.

Я сдерживаю неимоверно унизительный порыв подобрать этот кружевной ультрафиолет и вдохнуть им, как мальчишка-ныряльщик за жемчугом на Фиджи. Я видел его фотку на рамблере.

От тела Ди исходит волнобразная магия. Ладно.  Сегодня не стану ее убивать. Разве же можно - эдакую красотищу губить? В другой раз. Обязательно в другой раз. Едкая смесь ревности, ненависти, желания и унижения растворила меня на жалкие молекулы.

Я закрываю глаза и подсматриваю  за сильным, высоким, раздетым до пояса голубоглазым блондином из бронзы - Кириллом, вставшим посреди комнаты как скала.

А вот Ди, одетая только в короткую форменную гимнастёрку иностранного легиона. Гимнастёрка застегнута всего на одну пуговицу. Хорошо  видно что под  развевающимся хаки у Ди ничего нет. Её волосы разметались по лицу.  Ди колотит Кирилла по груди руками, пинает ногами, кусает и вообще - капризничает. Кирилл непокобелим.

Наконец, не выдержав, он поднимает ее на руки и сажает на высоченный барный стул. Она раздвигает свои безупречные сладко-пухлые недра, и там мелькает розовая призывная нежность. Кирилл по-солдатски чётко сбрасывает армейские штаны с ног, покрытых мышцами не меньше чем у мускулистого жеребца Амура Тимура, и вот уже вскоре мы все трое сливаемся в липком потоке постыдного предутреннего экстаза.

***

Утро - самая паскудная часть суток. У меня мозги ламповые. Им чтобы прогреться до рабочей температуры нужно пару часов и литр кофе. Но общество давно решило все за меня и я обязан подчинятся. Рабочий день начинается в девять и все тут. Да поймите же, кретины полуграмотные, у меня работоспособности выше, если дать мне выспаться. Что вам с того, что явившись на работу в восемь я буду два часа тупо смотреть в одну точку, стараясь не нанести не совместимых с жизнью ранений окружающим?

Мерзкий французский будильник Ди с надписью «Буиг».

Когда-нибудь, когда я стану очень богатым и сильным, я разнесу этот буиг об стену в брызги. И ещё, милашка Ди, навсегда закажу тебе упоминать об иносраных легионах сплошь состоящих из парашютных гандонов, сумевших таки достучаться в твою сладкую звездёнку.

Но пока - я гол, как сокол. Поэтому пора вставать и пилить через два квартала пёхом за свежей газетой. Работу необходимо найди во что бы то ни стало. Хорошую работу. Статус альфонса не просто некрасив, но ещё имеет ряд серьёзных неудобств для такой тонкой и властной натуры как я.

Умываясь в ванной теперь трепетно слежу - не позабыть бы не смытые сопли или капли зубной пасты в раковине. Поднимаю круг, ссу, опускаю круг. Тихо опускаю - а то так ведь финский унитаз можно расколотить.

Скоро стану настоящим человеком. Дрессированным, как сиамский кот соседки по Сергелям - тети Галы. Кот гадил исключительно в унитаз, потом смывал за собой и никогда не курил в постели. Сейчас - если этот кошак еще не издох, наверное на всех парах осваивает интернет.

***

-Шуриииик! Скоррее! Сюда!

В голосе Ди было столько ужаса, что сопли так и остались в раковине. Я ринулся ее спасать.

- Алинюшку вырвало! Смотри! Бедное моё солнышко!

Рядом с кроватью лежала небольшая слюнявая кучка из желудка малышки. Чтобы хоть как-то разрядить атмосферу глобальной катаклизмы, я быстро наклонился и собрал кучку с ковра. Полотенце, на бегу прихваченное из ванной - оказалось очень кстати.

И это действительно разрядило атмосферу направив монолог Ди в другом направлении:

- Что же ты, скотина эдакая, вытворяешь? Полотенцем?! Полотенцем что ли ковёр вытирать?

Я в ужасе отступил в сторону ванной, прижимая  к груди камочек с завернутыми полу-перевареными продуктами по неизвестной причине отторгнутыми Алинюшкой.

- Куда потащил! В ванную? Баран! Выкинь его в мусорку сейчас же! А в ванну свежее повесь.

Что до сих пор не знаешь где в доме чистые полотенца лежат? Конечно! В кладовой!

Как арестант в бараке куда ворвался с обходом Хозяин, я суетливо избавился от грязного полотенца и помчался в кладовку - за свежим.

***

На полках кладовой лежали целые кипы белья. Полотенец не было видно. Я стал методично осматривать бесконечные стопки, и вдруг наткнулся на жестяную коробку от турецких конфет с ликёром и тисненной надписью «Мерхаба».

Мерхаба - это по турецки вроде значит «привет» - машинально отметил я и открыл коробку. В коробке аккуратно расположились четыре стодолларовые бумажки,  пластиковая карточка дайнерз клаб и загранпаспорт Ди.

«Мерхаба!» - как заклинание прошептал я моментально проснувшись – «ассара-дара чукара!»

Вот сука. Совсем не верит в мою счастливую звезду. Каждый день выдает в обрез по полгрошика - даже на дорогу не всегда хватает.  На короткие расстояния просто хожу пешком. Неужели не понимает, что поиски работы пойдут быстрее - стоит мне обрести подвижность и хороший костюм.

Я засунул деньги обратно. Ладно. Не хочешь карты раскрывать, не обижайся. Я теперь тоже жестче играть начну. На воле люди, похоже, такие же гнилые, как и в лагере. Только матом не ругаются и поднимают круг когда ссут.

***

Повесив новое полотенце в ванной, сел шнуровать кроссовки. Розовенькие коры Ди - пойдет быстренько сгонять за объявами. Мои-то развалились совсем еще вчера. Пали жертвой казахских наемников юртбаши.

- Сперва в поликлинику забеги в детскую. Вроде, температурка у неё! Вызовешь врача на дом.

- Я вот газету только куплю - и сразу туда - в поликлинику.

- Эту газетку я тебе затолкаю в глотку, когда вернёшься. Ты что же совсем слепой - ребёнок заболел, изверг? Газетку! Кому тут нахер нужна твоя газетка?

Услышав слова – «совсем слепой», я понял причину дискомфорта и, вернувшись в ванную - единственный островок безмятежности в доме - ловко пришлёпал на глаза темно-синие контактные линзы леди Ди.

- Так. С сегодняшнего дня. Надоело. Надоел ты со своей газетой, понял да? Вон соседка - Маринка работу предлагает. Убирать по вечерам корейский ресторан. Чем не работа? Совсем близко - на велосипеде сможешь ездить. И покушаешь там же.

Известие о хорошей работе вспыхнуло во мне холодным недобрым огнём.

Я не понимаю природу происхождения человеческой злости. У меня нет статистики и хромает теория. Но иногда приходит такой холодный обжигающий как кислота огонь, и тогда я превращаюсь в настоящее исчадие ада. К счастью ненадолго. И к счастью эти приступы крайне редки.

- Какой ресторан? Какая еще нахер Маринка? Ты чо? Какой ссука  «покушаешь там же»? Ты ваще уже нахлобучилась? Края потеряла из виду?

- А что? Что такого? И ресторан! Вполне неплохо для начала! Или ты наивно рассчитываешь завтра  ж устроиться в американское посольство? Ребёнок. Тупой ребёнок. Знаешь какие люди деньги платят, чтоб хоть уборщицей туда воткнуться? Проснись!

- Ну не полы же мне мыть на свободе, правильно?

-Неправильно. У тебя семья - вот приоритет. Начни с малого. Холодильник заполни. И - в свободное время - пожалуйста -ищи работу своей мечты.

Мне захотелось сказать что-то язвительное, но никак ничего не шло в голову. От волнения я скатился на примитивную привычную феню:

- Да ты попутала божий дар с трымвайной ручкой! Сука! Не катит боярину полы-то шкурять! Мне западло что-то тяжелее хуя подымать, босота!

Я изящно провёл по воздуху веером из воровских пальцев.

Сценка из мест где нет кругов на унитазах, но по утрам поёт Круг - совсем не произвела на Ди  никакого впечатления. Аплодисментов не последовало.

-Скотина! При больном ребёнке! Следи за своей помойной ямой. Бандюга. А я вот, между прочем, в Париже работала в гостинице! И нечего! Не потеряла к себе уважения. И ещё маме деньги переводила. Вот так вот!

Я кинулся к окну. Задумывался драматический жест - сдвинуть на бок штору и продемонстрировать, что там вовсе даже не Париж, а поганый волгоградский бублик со спущенной на зиму водой. Дно устилает подсохшая и подмерзшая за зиму тина, в которой иногда мелькают топленые детские надувнушки.

Но рванул я занавесочку в горячке довольно неловко, и меня тут же огрел по башке тяжёлый, сорванный вместе с гардинами карниз.

- Ты что же это вытворяешь, козёл? Я сейчас участкового вызову!

Упоминание участкового зажгло меня едким огнём цепной злости. Я простил бы ей все - и крышки круга, и газеты засунутые мне в глотку и задницу, и блевотину чужого ребёнка приобретённого в моё отсутствие, и даже то, как она ещё вчера по-блядски раздвинула ноги, и еблась вот тут, передо мной, со своим бестолковым десантником Кириллом.

Простить угрозу вызвать ментов я не смогу, наверное, и родной матери. Менты - это мы с Шуряном и Валерчиком запинываем и мочимся в лицо этапнику, менты это Бахром, пьющий чай, пока мы раздаём террористам слова гимна, менты это тянущие свинцом почки, когда все время охота ссать. И это все она мне уготовала за какие-то паскудные сорванные гардины?

Я подошёл к Ди вплотную, сверля свирепым взглядом. Полумера не сработала - в её взгляде сквозила ненависть свинцовой очереди с лагерной вышки. Тогда двумя руками я сдавил ей глотку так, что у меня хрустнули костяшки пальцев. Надо бы поливитаминов попить - хрустеть стали суставы после Зангиоты.

Ди попыталась лягнуть меня ниже пояса - ага, сейчас, как же! Потом вогнала в щеки длинные когти. Дада. Может меч самурайский тебе сейчас бы и помог, падаль, а ногтики, ногтики  себе только испортишь.

К счастью апоплексический шум в ушах быстро затих. Я обмяк  и отпустил её горло.

Стал слышен громкий плач её дочери. Накатило отвращение. Было так стыдно за себя, свою никчёмную жизнь, за мерзость бытовухи, за поруганного Мариенгофа, я едва не разрыдался.

***

Ди стояла у зеркала и внимательно рассматривала багровые отпечатки моих рук у себя на шее:

- У тебя пять минут, ублюдок. Пять минут. Время пошло.

Я сел дошнуровывать её коры и вдруг заметил у себя в руках кухонный нож. Это был самый обычный нож с надписью «стэйнлес стил». На пластмассовой ручке осталось проплавленная борозда - видимо однажды Ди позабыла нож у плиты. Как он  попал мне в руки и в какой рубашке родились мы с Ди, что я не пустил его в ход минуту назад - убей не понимаю.

По лагерной привычке, я быстро засунул хлеборез в носки - может пригодится ещё. А уже у самых дверей вспомнил про «мерхаба». Кажется, мерхаба это по турецки – «привет».

- Слышь, Ди? Я раствор одолжу твой для линз? С возвратом.

- Забирай его совсем. И линзы забирай. На память. Забирай и уёбывай уже. Никаких возвратов мне не надо от тебя.

Я быстро метнулся в кладовую. Отыскав коробку с баблом, вытащил одну сотку. Оставшиеся в коробке трое франклинов осуждающее покачали мне головой.

Я отдам, Ди! Когда-нибудь обязательно верну. Честное слово!

***

Свежий весенний воздух окончательно выдавил из меня мерзкий дух  холодного бешенства.

Пришли на ум слова мамы:

- Может поспешил жениться та? На ноги бы тебе встать для начала.

Ну вот, мам. Как женился - так и развёлся.

В то сумбурное утро он потерял красавицу жену и умницу-дочку. Кстати - о дочке! Зайдя в регистратуру - призвал педиатра на Дилькин адрес. Он был беден, но бесконечно благороден.

Выйдя из поликлинической вони двинул к метро.  Бодрым маршем. Вот если есть в кармане пачка - сигарет. У меня в кармане - целый ящик сигарет, если считать по черному курсу. Мерхаба!

Что-то мешало идти в нормальном привычном ритме. Оглянувшись по сторонам, я вытащил из носка нож и спулил. Причём так ловко швырнул, что нож  с типичным вибрирующим звуком вошёл в ствол акации.

Замерев от удивления от своией небывалой ловкости, я  уставился на ручку с проплавленной бороздой.

- Да вы попутали божий дар с трымвайной ручкой! Суки! Не катит боярину-то полы шкурять! Мне теперь западло что-то тяжелее хуя подымать, босота! Громко прогнав эту пламенную речь - я вырвал блядорез из ствола и опустил в карман.

Ща я вам покажу, как полы драют в ресторане корейском. Суки.

Вы! Вы теперь меня бойтесь. Поеду менять сотню - пойдёт что не так - отрежу этой меняле красивые сиськи! Кишки ментовские, если чо на дилькин пичяк наматаю, сука!

Начну ваш усиленный режим нарушать. По-взрослому.

***

Ворвался в шашлычную от всего сердца шибанув ногой по дверям.

- Арак бормы?

Чем прекрасны восточные люди - всегда быстро чувствуют ножик за поясом и сотку в нагрудном кармане. Шашлычник  всё тонко подметил в моем напористом тоне, и быстро плюхнул в пиалушку сотку. Передавая мне, он лицемерно приложил руку к животу - туда где по его неверным расчётом должно было биться гостеприимное сердце.

Ненавижу водку из пиалушек. Вечно обольёшься весь. Вытерев рот я достал сотку, показал ему и спросил :

- Сдачи-то наберёшь?

- Ийе! Канешна! Восим десят минг бераман сизга!

Жадность фраера погубит. Восемьдесят так восемьдесят.

- Давай! Тащи!

- Настоящий сотня?

-Ты давай - отсчитывай - я тут в посольстве американском работаю - вон через дорогу - видал?

Как бы в подтверждение моих неограниченных полномочий  армированные ворота посольства беззвучно разверзлись и на Чиланзарскую вырвался гигантский пикап - Форд стопидисят.

-Сколька бензин жрет шунака мошина!

Восхищённо пробормотал и покачал белым колпаком мой собеседник.

Он нырнул под прилавок-холодильник и плюнув на пальцы стал ссыпать амуров темуров на весы.

Когда он дошел до цифры етмишь - семьдесят - я быстро сгрёб купюры с весов, и выронив несколько, рванул на выход

- Ийе! Тухта! Ийе! Тухта аламан! Анасинеамигискай!! Милиция! Милиция! Ердам берийлар!! Адамхур пулим олиб кетти -ю!!!

Да уж какая там теперь тухта, сволочь ты раскормленная. Теперь по двум судимостям впаяют мне за эту сотню пятерку, не меньше. Да ещё Ди подольёт  в суде за моральный облик. Не-не. Тухта отпадает. Однозначна и наотрез.

Через грохот стульев, сигналы машин - через дорогу - прощай второй квартал Чиланзара! Прощай, кинотеатр «Чайка». Прощай бублик, прощай американское посольство. Долго мне тут теперь нельзя без грима.

Прыгнув в жёлтый эрдоган с шашечками, швыряю купюры на колени вознице

- Северо-восток

-Куда именно на Северо-Восток, извините?

- Быстрей!!!

***

Афганский альбом. Братская могила в Дашт-и–Лейли.

В конце ноября 2001 года в битве под Кундузом тысячи талибов попали в окружение, 470 пленных заключили в крепость Кала-э-Джанги, где они устроили бунт, который был с исключительной жестокостью подавлен бойцами Северного альянса совместно с американскими и британскими коммандос. Всех пленных отправили в морских грузовых контейнерах в контролируемую США тюрьму Шебергхан на северо-западе Афганистана.

Чтобы конвоировать их колонной нужно было задействовать неимоверно большой и организованный конвой. Гораздо проще было использовать обычные стальные контейнеры которых всегда в избытке на любой военной базе США. Удобные для транспортировки груза морем – эти контейнеры не предназначены для транспортировки живых людей.

«Восемь тысячи талибов» звучит как безликая статистика. Среди них были узбеки из Наманганского батальона, чеченские и таджикские добровольцы, пакистанцы и жители юга Афганистана.

Несмотря на конец ноября, температура днём поднималась довольно высоко, а ночью резко опускалась. Среди пленных были раненные. Ни о каких женевских конвенциях не могло быть и речи. Формально всю ответственность американцы переложили на солдат узбекского генерала Достума, входившего в Северный антиталибский альянс.

В каждый из контейнеров, по свидетельству очевидцев, запихивали по 300 заключённых, а когда они кричали, то по контейнерам открывали стрельбу. Оказавшийся у здания тюрьмы таксист утверждает, что был поражён страшной вонью. Он видел, как из контейнеров текла кровь. По пути в тюрьму погибли около 4 тысяч талибов - многие от удушья.

Американские военные из сопровождения просили водителей дустумовского батальона относить тела в пустыню возле Дашт-и-Лейли и хоронить их там. Свидетели утверждают, что им пришлось возить в пустыню сотни еще живых талибов и добивать их там.

Представители ООН и правозащитных организаций нашли эту могилу, но пока не смогли оценить, сколько человек в ней захоронено. Кто-то говорит двести, кто-то – три тысячи...

Генерал Рашид Достум отказался взять на себе ответственность в массовом убийстве пленных. Пентагон заявил что «не было найдено никаких свидетельств причастности военнослужащих США к этим событиям».

Уровень гуманизма общества измеряется степенью  человечности в отношении к старикам, животным и пленным.