Издательство «ГУИН при МВД РУз» при участии Coca-Cola Icihmligi Uzbekiston, LTD

Винсент Килпастор, мелкий уголовник и лузер, рассказывает в этой повести – историю побега от самого себя.

Время и место действия. Узбекская Джамахирия 2001 год.На момент прихода сюда американских войск практически завершено строительство государства с авторитарной властью и полицейским режимом.



Часть третья

3. Промискуитет



1

Утром по радио сказали , что в Нью Йорке продолжается небывалая снежная буря. Видимость почти нулевая, а дороги на глазах покрываются коркой льда. Уже в такси Анна резко отвернулась к окну. Прятала слёзы. Меня  почему-то это разозлило.

- Ну хорошо, хорошо – к чёрту аэропорт я никуда не поеду. И точка. Остаюсь.

Некоторые женщины становятся ужасно некрасивыми, когда плачут. Только не Анна.

Её глаза обрели маслянисто гипнотический отлив. Штормовой шквал  злости вдруг опал щенячьей лужицей. Стало стыдно и горько.

- Ну прости, Анюта, я грязная скотина!



В её глазах вспыхнул и отразился весь мой промискуитет. От ворот Зангиоты до блеснувших холодным серебром щупов дарханского доктора. К ней быстро вернулась обычная деловитость:



- Давай-ка паспорт и билет ещё разок. Проверю.

Я вытянул книжечку Аэрофлота и зелень паспорта из солдатского рюкзака.

Анюта ловко скинула слезинку из уголка глаза умудрившись ничего не размазать и стала по-таможенному сверять фотку с оригиналом. Скептически подвела итог:

- Нда. Голубоглазое такси. Эти линзы теперь нельзя снимать минимум сутки – до самого Ню Йорка. Выдержишь?

Я хотел нахвастать ей с три короба о том, что уже приходилось выдерживать в жизни, но вместо этого я просто сухо кивнул. Выдержу. Нам бы до Москвы, а там рукой подать.



Анна наклонилась к вознице:

- Сейчас уже двенадцать. А самолёт в час двадцать. Вы не могли бы как-то по шустрее?

Ямщик недовольно пожал плечами и прибавил газу.



Я глянул в окно. Анексия уже вовсю шуршала по Шотику. Минут пятнадцать и аэропорт. Вспомнил сцену из кино где пилоты лихорадочно готовят самолёт к аварийному взлёту.  Вокруг аэропорта – сплошной апокалипсис из огня и лавы. Лётчики лихорадочно щелкают тумблерами, запуская сотни процессов. Перед ними тревожно мигает табло: «К взлёту не готов! К взлёту не готов!». Вдруг болезненно ощутил – к взлёту не готов. Совсем.



- Аня, я никуда не поеду!

Анна внимательно изучила моё выражение лица. Проводила диагностику. Потом неожиданно закатила мне звонкую оплеуху.

- Ты что ищешь новый способ самоубийства? Будь мужиком! Это не бегство, это эвакуация, если хочешь.

Ролевая игра где Анна жёстко доминирует навязана мне с первых дней нашего знакомства.



- Анна, я и дня не хочу жить без тебя, слышишь?

Моя половинка одарила меня  красноречивым взглядом. Я бы ещё одну оплеуху предпочёл такому взгляду.



Водителю наскучила наша антреприза  и он врубил радио.

Из приёмника за меня сразу бодро вступился В.Цой. «Мой порядковый номер – на рукаве!»

- Хорошо, давай я помогу похоронить Малявина, а потом полечу. Ну не по-людски это. Как брат он мне.



Глаза Анны вновь подозрительно блеснули.

- Сама всё сделаю. Похоронить помогу. Денег завезу родне. Лучше одни похороны, чем целая серия. Хватит с нас одного Малявина. Тебе необходимо лететь. Прямо сейчас. Это твой единственный шанс.

- Почему вечно самое тяжёлое остаётся разгребать тебе, Анна?

Пришло время получать пряник, и подруга нежно поцеловала меня в шею.



- Потому что я умнее. И потом -  я тут всё знаю, а ты один вылетаешь без компаса в полную пургу. «В Нью Йорке всё ещё продолжается небывалая снежная буря. Видимость почти нулевая, а дороги на глазах покрываются коркой льда». Так то, миклухо маклай. Долетишь – быстренько вышлешь мне вызов, я и приеду. Чего мне одной тут куковать?



Взяв моё лицо в свои похожие на тонкие веточки плакучей ивы ладони, Анна, неловко скрывая слёзы в голосе выдохнула:

- Беги, беги же, живи, побегушник ты мой отвязанный!

И поцеловала в губы. Губы у неё были горячие и чуть сухие – как я люблю.

***



Такси вырвалось на финишную прямую. Я уже чётко различал оборотную сторону плаката изображающего сердитого Амура Тимура, который в этот раз отдал предпочтение английскому: «Вэлкам ту Ташкент». Я снова осиротел:

- Анна, поклянись, что обязательно приедешь ко мне?



Она удивлённо на меня глянула. И кивнула на  плоского Тимура

- Нет, с этим козлом останусь.

Таксист принял «козла» на свой счёт и повернул квадратную башку.

- На дорогу смотрите пожалуйста, окей,  акя?



Экипаж взмыл по эстакаде на второй этаж. Через окно уже хорошо было видно бордовую стойку рейса Ташкент-Москва-Нью-Йорк. Перед ней кучковалось несколько человеков и чемоданов.



- Ну вот видишь – ладушки, успели.  Чётко. Сейчас зарегистрируешься и кофейку с блинчиками успеем принять. А то ведь не позавтракал – может затошнить в самолёте на голодный желудок.



Мы шагнули в зал ожидания. Автоматические двери с шорохом захлопнулись за спиной. «Следующая станция Улугбек» - подумалось мне. Анна слегка подтолкнула меня к стойке. Сама она  с умилением склонилась над детской коляской одного из юных пассажиров, эвакуирующихся в тот день подальше от великого будущего. Поправив одеяльце, наклонилась, почти целуя младенца и сказала сразу заулыбавшейся матери:



-Боже какое сейчас непозволительно дорогое удовольствие обзавестись маленьким человечечком!

В последнее время она не пропускала ни одной детской коляски. Идя к стойке, я думал насколько сам готов стать отцом для маленьких «человечечков».



Чтобы порадовать Анну придётся в корне поменять образ жизни. Будет сын – назову Констанкинч, в честь Малявина и группы «Алиса».



Я почти увидел перед собой малыша Констика и отключил реальность вокруг. Подняв первенца на руки я прижал его к груди, и тут же на всех парах врезался в другого пассажира, который шустро пытался срезать и заскочить в очередь на секунду раньше меня.



Я поднял виноватый взгляд, чтобы немедленно извиниться и сразу  признал в ушлом пассажире капитана Обломбая Казематова.

***



В выходные и праздники отец вставал раньше всех в доме. Мурлыча под нос арию Мистера Икс, заваривал крепчайший кофе, горьковато-зверским запахом которого пытался растормошить и меня. Он раскладывал по письменному столу ворох бумаг и несколько раз перезаправив инкрустированный паркер  самозабвенно писал до самого вечера.



На стенах кабинета были плотно развешены книжные полки, одна из которых была исключительно заставлена историческими трудами моего отца. По соседству с ним на других полках жили официальные золотые обрезы Тургенева, Диккенса, Мопассана и Чапека.



Полки назывались буковые, и я тогда все время думал будто буковые это «книжные», от английского «book». Столовые наборы дозволенных советской цензурой писателей. Оживлял эту пыльную бронзу поток толстых литературных журналов, которые процветали в начале перестройки. Эти журналы мы читали по очереди. Нельзя говорить что в перестройке не было ни капли позитива. Я пожал руку Аксенову, Войновичу, Саше Чёрному и Венедикту Ерофееву.



И хотя творчество отца было очень далеко от литературы – малоблагодарный процесс взлохмаченной  писанины с пятнами от чернил на руках считался у нас дома одним из самых почётных.



Когда отец писал, дома нельзя было включать телевизор и магнитофон, ронять посуду, громко разговаривать или топать ногами. Проснувшись, я наскоро проглатывал выставленный матерью завтрак, сгребал в охапку маленького пуделя Борьку, которого отцу подарили на новоселье, и мчался исследовать необъятные Сергели.



Сергели были в ту пору маленьким спальным островком среди бескрайних полей ближнего ташкентского пригорода. Поля были пересечены речушками, оврагами и прочей сьеррой-леоне.



Там было целых два поля чудес. На одном поле чудес росла гигантская сладчайшая клубника. Нужно было лечь на спину и тихо ползти между грядками – так что бы не увидел со своего шалаша бабай-сторож. Я тогда сделал первое в жизни философское открытие – когда чего-то слишком много, даже клубники, то быстро приедается. Проглотил несколько сросшихся ароматных ягод, иной раз с примесью глины, и вдруг понял, что наелся.

А клубничка смотрит со всех сторон и смеётся.



Второе сергелийское поле чудес было плантацией драпа – я вам  о нём чуть позже расскажу.

В ходе одной из наших бесчисленных с Борькой исследовательских экспедиций, мы и забрели на сергелийское кладбище. Место, которое для меня, Макса, Димона, Лешего, Альбы, да и Борьки стало секретным островом. Потайным уголком детства, который есть у каждого.



                                                                            ***

Праздники в жизни обычно кончаются моментально и сразу – напрочь. Как и шампанское. Я просыпаюсь на моей родной кушетке в кабинете отца в будничное свинцово-тяжкое утро понедельника. Но мне все равно быстро становится радостно и светло.



Светит сквозь полупрозрачные шторы родительской квартиры робкое солнце, из кухни ползёт запах обжаренных на сливочном масле пельменей, и главное, не поёт больше Михаил Круг. Угомонился. Или доехал-таки в свой смердючий централ, вдосталь нахлебавшись горя в дороге.



У меня нет паспорта, прописки, работы и копейки денег. Опять придётся возрождаться из пепла с полного нуля. Благо, что не впервой, но с каждым разом это становится все хлопотнее и хлопотнее. Будто бы продолжается моя отсидка – только устроюсь в норке, обмякну, а тут снова нужен гол. Кому-то вечно от меня нужен гол.



Иду по Бог Чинар улице в сторону автобусной остановки.  Бог Чинар. Как Бог войны или Бог Ветров. Раньше эта улица называлась улицей Михаила Массона. Чем им успел насолить археолог Массон, приехавший в Туркестан еще до революции, и благополучно ковырявшийся в глине до самого начала перестройки - ума не приложу. Наверное, фамилие у него неправильное. А может быть Масон докопался до сути и принял ипостась Бога Чинар?



Поразительно сколько знаковых событий я пропустил пока сидел в каталажке.

На улицах прибавилось иномарок, да и отечественные тачки выглядят совсем как-то иначе. Все это дело мчится, крутится, жужжит, дымит, пролетает мимо, грозя сбить с ног. Хочется встать и оторопело пялиться по сторонам. Я стал тормозом. У меня реакция подводной черепахи.



Вроде Ташкент, а вроде бы и нет. Все магазины и остановки покрылись золотистым анодированным алюминием. Везде гордо написано – Панасоник,  Филипс  и «Узбекистан: страна с великим будущим И.А.Юртбаши».

Я думаю и настоящее у этого самого И.А Юртбаши тоже удалось на славу. 



Особенно нелепо золотистый алюминий выглядит на хрущобах. Реликт коммунистических достижений, с покосившимися водосточными трубами, облезлой штукатуркой подъездов и вдруг блестящим позолоченным бельмом – «Юридическая контора МАСЛАХАТ». Я бы добавил им подзаголовок слоган

–«Маслохат. Реальные маслокрады это наш профиль. Утрясаем всю канитель – от штрафа до мокрухи».



Раньше город мой был багрово-красным. Пролетарско-революционным. Сейчас госцвета поменялись, и весь Ташкент стал сине-зелёным. Сине-зеленые автобусы, сине-зелёные трамваи, зелено-синие вывески и сине-зелёные деньги.



Хамелеоновая мимикрия  цветов Ташкента зацепила и названия улиц. Бывшая Нищебродская стала теперь Амура Тимура, Карламаркса превратилась в одночасье в Ататюрка, а сквер революции стали называть звонким словом «хиёбан».

***

Не то чтобы воздух Ташкента пропитался страхом, воздух исчез совсем. Столь необходимая для жизни смесь газов превратилась в смесь ужаса, страха и ненависти. На какой-то миг мне показалось, что в колонии строгого режима гораздо легче дышится.



У людей серые лица и мёртвые глаза. Люди одеты в разные оттенки серого. Будто и тут действовал режимник Бахром со своими деревянными солдатами. Никто не улыбается.



Стало больше суровых женщин, затянутых в мятые мужские пиджаки, типа того, что носит Махмуд Ахмадинеджад. Пиджаки плохо сочетаются с их цветастыми платьями. И угрюмых мужчин в так и не познавших  утюга брюках. Все поголовно в калошах на босу ногу.



Вчерашняя уверенность, что человеку, выжившему в зоне, на воле все абсолютно нипочём, стала меркнуть и исчезать, как шагреневая кожа.



                                                                        ***

Памятуя главный урок Зангиоты, – не давать повода ментам, – я первым же делом и марширую в ментуру. Отмечаться о прибытии. Получить разрешение быть. И как вообще  дальше быть, если честно. Менты ведь мне теперь не говорят, что делать, и от этого я немного в растерянности. Пора включать ручной режим «своим умом».



Тусуюсь сейчас по бескрайним кондиционированным мраморным коридорам сергелийского ОВД и только глазами хлопаю – лепота. Палаты! Почище, чем в госдуме какой будет.

Прождав липких сорок минут какого-то капитана Казематова, я, наконец, был удостоен высочайшей аудиенции.

Под большой пловной тарелкой с изображением птицы Семург – восседал сам капитан Абдукаюм Казематов. Страстный любитель плова и других земных удовольствий. Вы заметили эти жирные мочки заправского сластолюбца?



Лицо капитана Казематова носит черты, типичные для восточного военачальника. Зайди я, например, в кабинет лет эдак пятьдесят назад, Абдуаюк Казематов, весь в блестящей, чёрной как у байкера коже, сидел и излучал бы тут государственность с маузером и под черно-белым портретом Иосифа Нержавейки. А вот сдвинь-ка стрелки назад ещё лет на пятьдесят, Абдукайоп-баши носил бы вышитый золотом халат, а вместо китайского вентилятора на цапельной ноге, стояла бы тут наложница в выдающих целлюлит шароварах и с нафталиновым опахалом из павлиньих перьев.



- Ассалому алейкум, гражданин башлык!

-Что, кишкалдак? Вспомнил, кому покрышькя продал? – Львиным рыком приветствует меня Казематов, не отрывая глаз от кроссворда в журнале «Муштум».



Оторопело протягиваю волчий билет. Ничего о покрышкя не слыхал, гражданин начальник.

- Ие! А пачэму не работаешь до сих пор, а? – Даже не глядя в справку, где значится, что на воле я всего лишь второй день.

– Обратна турма захотел, пингвин бешкутакский? - Капитан мечет глубокой желтизны молнии, характерные для глаз человека, который точно и давно знает, с какой стороны у него печень.

- Пять диней даю, чтоп паспорт взяль, пирописалься, трудоустроился и доложил пиришел. Тшундийми, турсук?



Я охотно подписываю гербовую бумагу, обязующую меня на русском и узбекском языках докладывать обо всех готовящихся преступлениях и терактах – непосредственно капитану Казематову. С низким поклоном пячусь к двери. Уже у самой двери, он снова окликает меня.



- Эй-эй. Тухта, паравоз. Тармаза-ка випиши. На вот, возьми - купонь. Пойдешь центр реабилитация, отдашь им купонь, они тебе бабки дадут на первый виремя. Чо вилупилься? Кет нахуй отсюда. Нужен будешь – милисия сам тебя найдет. Хе-хе-хе.

***



На лестнице РОВД я нос к носу столкнулся со своим убийцей. С тем самым мужиком из Зангиоты, что всегда говорил, будто знает где меня искать. Неоднократно обещал найти и завалить.



Заметил я его слишком поздно. Если бы только я не смотрел себе под ноги, опустив гриву, может быть и был бы шанс резко развернуться и скрыться за углом.  Так или иначе, о побеге уже не могло быть и речи.  Может позорно рвануть  сейчас обратно к спасительному Казематову с криком «Убивают!», но мне сразу стало стыдно от этой мысли.



- Ты чо здесь, гадёныш? Стучишь уже?

По его тону я сразу понял все. На самом деле он хотел сказать «Блииин, вот это жопа, братан, куда же мы с тобой попали,  а?»

И этот тон сразу вернул  мне спокойствие.

- Да вот, дал подписку стучать и купон получил. Там всем дают. Ага. Тебе тоже выпишут. И чего бы им тут на месте наликом этот купон не развести, я ща на автобус половину суммы истрачу пока доеду.

- Купон? Покажь!



Я благоговенно продемонстрировал полиграфическое воплощение щедрости великого юртбаши.

- Тыща сумов? Да они обдолбались.

Он, видимо, поймал себя на мысли, что первый раз в жизни мы не обмениваемся словесными тумаками, а довольно дружески беседуем, и сразу нахмурился.

- Что маловато тебе хозяева выделили, а?

Я развёл руками - чего уж там, не густо.

- А где кабинет Ходиматова, не по курсам?

- Казематова? Да вон - под черепаху дверь разделана. Там. Тебя чо, дождаться, что ли, внизу?

- А есть темы? Так с тобой, козлом, разве же отмутишь чего серьёзного?

- А вот, между прочим, со мной как раз и…

- Вали! Увидимся ещё.



Мне показалось, что расставались мы если не друзьями, то уж точно близкими товарищами по несчастью.

                                                                            ***

В «центре реабилитации», расположенном в здании бывшей стоматологической поликлиники Менахема Йоффе,  добрая маленькая кореянка сразу же дала мне целую тысячу сумов, и почему-то спросила, не собираюсь ли я в ближайшее время жениться.



На шее у кореянки была толстая рыжая цепочка с хищным лобстером. Алик-нарколыга на этапе делился, как работают эти излишества туалета.

Ты идёшь ей навстречу в развал, а подельник бежит на терпилу сзади.

Пробегая мимо, больно толкает её под лопатку. Цепь надо рвать в этот самый момент. Пока жертва воздух от возмущения набирает. Рраз – быстро и не больно, как хороший стоматолог- без раскачки.



Я оторвал неприлично задумчивый взгляд от корейских сисек с лобстером.

Сказать честно – ещё как собираюсь жениться. Прямо сегодня, думаю, и подженюсь. Потому что пока ехал в «сороковом» в этот раздолбанный центр реабилитации, вокруг были самые красивые на всем свете девушки, и мне хотелось только одного. Унизительная зависимость. У меня ничего нет, столько забот и проблем, а волнует только одно. Секс. Секс это наверное и есть самое главное. Паспорта, прописки, военкоматы – шелуха это все, ребята.

                                                                        ***

Я обменял купонь на сверхмягкую, как туалетная бумага узбекскую валюту и двинул к Леди Ди.

Надеяться, что в личной жизни Ди ничего не изменилось, было бы, по меньшей мере, наивно. За два года в Зангиоте я не получил от неё ни строчки. Просто некуда больше было пойти. Сладкая тётка моя вернулась домой в Девять Пёзд, а слушать вздохи матери о моей погубленной жизни быстро надоело.

На большую часть «денги на первое время» я купил в будке две банки популярного тогда у подростков коктейля - в алюминиевой банке АЛКО. Пока торгаш карабкался по полкам к указанной банке, я резко выдохнул и быстро сунул запазуху два банана и сникерс.

Это для Ди. Вместо цветов.



Жёсткий лимонад с отвычки сразу шибанул мне по мозгам. Поэтому, проходя в переулке между Чайкой и торговым центром,–– я, убедившись, что вокруг нет ментов, поднял голову вверх и заорал:

Швобода!!!

***



Леди Ди снова, как ни в чем не бывало, открыла мне дверь. На мою удачу, она решила посвятить себя ребёнку, и тёплое местечко в её румынской кровати оказалось незанятым.



Я сразу же решил на ней жениться.

- Ты, Шурка, это, завтра давай, перевези ко мне все свои вещи, ладно?

- Какие вещи? У меня вещей вон - усы да хвост. У тебя побриться-то есть чем?

-  А ничего, что у меня станок розового цвета? Он совсем новый!



После того как бреешься в секторе холодной водой и тупым лезвием, мало волнует что пенка для бритья пахнет вишней, а станок вызывающе женский. У бритв нет половой принадлежности.



С трудом дождавшись, когда её юркая дочурка уснёт, мы разделись донага, и долго, долго стояли, крепко прижавшись друг к другу. Это был самый волшебный момент за последние лет семь. Я идиот. Нужно было набраться терпения и простоять так вот, не двигаясь, всю оставшуюся жизнь. Но я начал возиться и сразу все испортил.

***



Когда, наконец, перед самым утром я оставил Ди в покое, и мы просто лежали на её огромной удобной кровати, я впервые испытал сильнейшее желание обо всем рассказать. С первого дня и до последнего.

- Знаешь, Ди. Знаешь, я ведь сидел не совсем так… Ну… как бы это сказать… Не совсем так, как принято в приличных домах.

- А разве в приличных домах принято сидеть?

Ди рассыпалась горстью серебряных монет, и тут же уснула.

***



Афганский альбом. Авиабаза К2  «Ханабад».

В 1979 году на базе ВВС СССР «Ханабад», недалеко от узбекского города Карши стали базироваться советские бомбардировщики Ту 16 перемещённые сюда 184-м гвардейским тяжелобомбардировочный авиаполком в  Прилуках.

С первых дней афганской войны база «Ханабад» была задействована во всех крупных операциях ОКСВА -ограниченного контингента советских войск в Афганистане.

На момент распада СССР в Ханабаде находилось 18 боевых самолётов.

В день, когда на ханабадский аэродром ступили ботинки первых подразделений американской десятой горно-стрелковой дивизии - огромная территория базы служила для откорма личных бараньих отар , принадлежащих новоиспечённому командованию каршинских военно-воздушных сил.

Дорогущая инфраструктура приходила в упадок. Обсыпались перекрытия подземных ангаров, трескался бетон ВПП, в запущенном состоянии находилось радиолокационное и светотехническое оборудование,  дальние стоянки были просто разобраны на гаражи.



Настоящим экологическим бедствием стал подземный склад ГСМ - горючка и смазочные материалы нашли дорогу в грунтовые воды. Это было крупномасштабное экологическое бедствие. Стоило только копнуть на метр- другой вглубь ханабадской землицы- и с дуру можно было решить, будто под аэродромом находится нефтяное месторождение.



Американцы быстро воздвигли забор из контейнеров поставленных друг на дружку. Теперь в дополнение к внешнему рубежу обороны - довольно солидному бетонному забору советских времён, в течении нескольких часов возник внутренний - стальной. Поднаторевшие в оккупациях - Джи Ай действовали слажено и чётко.

Выставив посты и КПП - солдаты быстро натянули гигантские полевые палатки, расставили био-туалеты и протянули первые метры оптоволокнистого кабеля для интранета.



Следующие гости были представители диспетчерской службы ВВС США. Эксперты с ноутбуками из которых торчали спутниковые антенки прошли каждый метр полученной без единого выстрела территории и составили длинный список материалов необходимых для скорейшей модернизации аэродрома.



В одинокой башне диспетчера, который в последнее время наблюдал за стратегическим передвижением баранов по полю - появились шумные крепыши-сигнальщики из войск связи, которые быстро начали монтировать американское диспетчерское оборудование.

Позади диспетчерской быстро раскрылись зонтики гигантских спутниковых тарелок.

На башне появилась табличка К2 - база ВВС США «Оплот свободы». К-2 - потому что по-английски название начинается с двух К: «Karshi-Khanabad»



В Ханабад стал прибывать основной контингент - а именно сами представители ВВС США. Как и во всех армиях мира  лётчики и их обслуга - ребята  с привилегиями. Но тут им пришлось слегка нахмуриться - общее командование осуществляли офицеры 164-го подразделения военно-интендантской службы Армии.



Хотя вскоре количество лётчиков и аэродромной обслуги значительно превышало личный состав армейских горных стрелков - летунам все же пришлось подчиняться более жёстким армейским правилам, а это значит не щеголять в футболках с короткими рукавами, несмотря на узбекскую жару, не баловаться пивком, и не крутить романов с солдатами в юбках, коих в Ханабаде было превеликое множество.