С треском сучьев, охая и чертыхаясь, из лесу вывалилась  на лужайку  странная группа охотников. Вспугнула ленивых «вжж», сонно перелетавших с цветка на цветок и щекотно жужжащих  «ж»- образными крылышками.
  Чумазые, измотанные поисками дичи, охотники рухнули в траву как подкошенные, забряцав  непроливайками, захрустев тисненым картоном ягдташей и шурша бессчетными очиненными перьями на шляпах и за обшлагами камзолов.
– Мальчик, разожги огонь! –  приказала навьюченному как ишак слуге обессилевшая дама в щегольской тирольской шапочке и лосинах облегающих сытый зад. – Видишь, мы подыхаем с голоду?!
  Запалено дыша, она сидела в неудобной позе андерсеновской русалочки. Широкий пояс, формирующий талию, тихонько трещал готовый лопнуть,  но рухнуть  в траву, как спутники было ей немыслимо.
    Слуга, едва свалив в траву запас провизии, бочонок самого мелкого бездымного пороху Times New Roman восьмого помола, и куль картечи из восклицательных знаков,  жирных точек и воющих в полете скобок, кинулся исполнять приказ.

– А ты рифмоплет, пусти рифму, пусть реет. Может он на нее откликнется как глупая утка на манок. – по-хозяйски распоряжалась дама, безусловно повидавшая виды и потому предпочитавшая все держать в своих руках.
  Поэт лениво приподнялся на локте, вынул травинку из надменного рта и,  выписывая ей в воздухе бесконечность (прикорнувшую  на боку восьмерку, как не эстетично думали остальные), принялся  стебельком, словно щекотать свое вдохновение и позывать из себя рифму. Изрядно испытав терпение товарищей, он истерично взмахнул былинкой, словно экзальтированный дирижер, приказывающий оркестру заткнуться  и завыл будто от зубной боли: – Я рассупоню твой турнюр, мне ненавистен твой аллюр, как не несись от нас ты вскачь… – запнулся. – Как не несись, э-э-э…О! Тебе от нас не убежать!
  Все счастливо захлопали.
  Страшненькая рифма задумчиво повисла над вздернутыми лицами, взмахнула раз- другой едва оперенными крылышками и под ободряющие возгласы кривобоко полетел, полетела  и… рухнула в крону березы как подстреленная!
– Ерунда! Погода не летная! – наперебой кинулись успокаивать его товарищи. – Не отчаивайся, дружище! Они ни черта не смыслят!
    Утешив поэта, компания  накинулась на еду. Рвали курятину руками, выдергивали из вороха зелени изумрудные плети лука и хлестали ими друг друга, со смехом колотили вареные яйца о лбы. Слуга задумчиво отщипывал от ржаной краюхи в сторонке и беззвучно шевелил губами. Дама кушала, не снимая замшевых перчаток и дарила надменные улыбки, то и дело покрикивая на мальчишку: «Подкинь дров, подай фруктов!».

– Неплохо бы этого болвана послать на разведку. – предложил рябой грузный мужчина в очках а-ля Двинятин Ф. Н., и в тесном замшевом жилете цвета сухой апельсиновой  корки.
– Он все испортит. – отрезала дама прикусывая персик идеально отреставрированными зубами. – Витает черт те где. Надо наверняка. Фантазер, у тебя неплохо получается. Ну-ка, как там? – ободряющим  жестом  изящной руки она потребовала  цитату.
  Полноватый  молодой неряха, с траченным молью  пухом над губой, с угреватыми висками  отложил  полукольцо краковской  и вздохнул, переводя дух. Как поп, заученно и равнодушно вывалил:
  –  Стальной лес Пандоры был пристанищем бродячих железных крыс. Они рыскали в нем днем и ночью, ища поживы. Косморазведчик десятой галактической дивизии Хью Стилман – бывалый малый, испещренный шрамами и бластерными ранами заклепанными биозаклепками, повидавший сотни галактик и испытавший  любовь экзотических красоток с далеких звезд, намеренно посадил свою вооруженную до зубов шлюпку в эти блистающие крупповской сталью джунгли. «Джессика здесь!» – пульсировала у него одна мысль. «Я обязан спасти девчонку!» – сверлила она его мозг с апгрейдом памяти, пока он натягивал экзо-турбо-космо-костюм. «А крыс, я разнесу бластером с атомной накачкой!» Стилман  с презрительной ухмылкой презрительно похлопал себя по  кабуре из крокодавра с планеты…
– Браво! – прервала дама и лишь кончиками лайковых пальцев изобразила аплодисменты.  – Тебе и карты в руки. Ты запросто выследишь его, у тебя не может не получиться!
– Почему я? – просто спросил Фантазер. – У меня блин ишемия, одышка…Пусть вон Романтик. Он моложе и шустрее. И баба от него без ума.
– Еще чего! Это не мой профиль. Потом, – я леса не знаю и не люблю. – наотрез отказался юноша с глуповатой и самодовольной, но смазливой мордочкой. – К тому же, он меня за версту учует, зверь не познавший настоящей любви.
  В голосе  Романтика прозвучала  обида.
– Можно подумать он меня любит… – Фантазер грузно поднялся и побрел в лес не забыв прихватить краковскую. На опушке он остановился: – А в какую сторону иди -то?
– Уверен, он будет  путать следы, переходить ручьи в брод, перебираться с дерева на дерево как чертова макака, пока не найдет самое укромное место – малину одним словом – переждать, перегаситься короче. Такой иначе не действует. Тут жанр, со своими законами, а не … – затараторил рябой,  едва не подавившись вареным яйцом.
– Ты городишь чепуху, милый Знаток! – надменно усмехаясь, прервал его Романтик. – В пасторалях его ищи, в пасторалях.
  Фантазер обреченно и обиженно махнул рукой и скрылся в лесу.

  Закончив трапезу, все разлеглись в траве и решили пока суть да дело – вздремнуть. Полегшая, сочная трава, душистый воздух смешанного, воспетого в веках леса,  располагал что называется…
  Фантазер тормошил их что было сил. Лицо его горело и лоснилось от пота. В волосах болталась паутина мыслей и  галочки еловые. На штанах, точно репьи, гроздьями висели  слова-паразиты, цепкие как черт те что. Обыкновенно утопающие в отечных веках полуночника блеклые  глазки,  дышали  восторгом и ужасом и были пронзительно синими.
– Короче! Типа нашел! В паре километров. Все честь честью – речка, бережок, цитаты в небе розовеют, опушкин чернеет, как... – он нетерпеливо прищелкнул пальцами. – Вроде как в предзакатный час. Во. И он – зверюга бля! – благоговейно выдохнул Фантазер. – Вот значит. Вроде все. Как говорится,  надо валить его! Ох блядь и здоровый! Чуть не обосрался  я… – честно признался разведчик, но его уже не слушали.
  Поднялась необъяснимо страшная суматоха. Сталкиваясь и бранясь, круша ботфортами остатки натюрморта на траве, охотники кинулись за оружием. Хрустели под каблуками бокалы, звякали бутылки, чавкал паштет и чвыркали помидорки, но им было плевать – напали на зверя!
  – С собой только оружие! Идем налегке! – приказывала дама. – Мальчишка, остаешься на хозяйстве!  Ну зверюга, теперь не отвертишься! – страшно прищурила она глаза отвергнутой  женщины и многообещающе подтянула раструбы замшевых перчаток…
  Фантазер осторожно отодвинул ветку и дрожащим голоском  просипел: – Вон он.

  Зверь сидел на зеленом бережке  зеркальной речки. Красное солнце садилось за лесом и красило розовым застывшие в небе и воде  облака. Над головой  его вилась неистребима мошкара прозы, порхали бабочки крылатых фраз, приходящих отчего на ум обычно ввечеру. Казалось зверь окаменел, а он как возьмет, да как ебнет звонко комара на шее,  – в кустах так и присели.
  Дама подала знак. Знаток прицелился и воскликнул: – Чебутык тебе в башку!
  Чебутык с жутким воем вылетел из бумажного, испещренными буквами ствола и угодил зверю точно в затылок. Тот как сидел, так и свалился бочком на песок. Все высыпали из кустов и улюлюкая от восторга и страха кинулись к нему. Зверь был силен. Он нашел силы подняться и покачиваясь, исподлобья смотрел на приближающихся людей.
  – Вяжи его, Романтик! – взвизгнула дама.
  Поверхностный Романтик несся первым. Он забрал влево  и огибая зверя по кругу, затараторил брызгая слюной:
– Я отпахал в чертовой тренажерке три часа. Стоя под освежающим душем, вспоминал наш последний с Ланой разговор. Багряное солнце золотило наши лица и плавучую веранду модного ресторана в Строгинской пойме. Как горки снежной ваты, плавали вокруг лебеди и музыкально курлыкали. Благоухали кувшинки, лотосы и лилии. Сверкали на солнце резвящиеся карасики.  Она грустно глядела в мои скучающие, льдистые глаза и нежно оглядывала мое мужественное  лицо. Если бы не стол, разделяющий нас и уставленный романтическим ужином: омарами, икрой, ананасами и сверкающим, как лед хрусталем с рдеющим внутри вековым вином, она бы как кошка кинулась ко мне с обжигающими поцелуями. Да, я был красив. Красив той брутальной красотою, которую так ценят роскошные женщины. Но сегодня был холоден  как лед…
  Словесная веревка неумолимо вязала еще не пришедшего в себя зверя, как вяжут шпагатом колбасу. В какие -то секунды она спеленала ноги и вот уже и руки примотаны к телу по швам.
– Не будем, ладно Лана?  – попытался я перевести тягостный диалог. – Не в моих силах дать тебе то, что ты просишь уже три года. Прости за ту ночь. Я был немного пьян и дурно сыграл на бирже, и разбил свой Рендж лимитед эдишн, ну ты помнишь – требовался банальный расслабон. Если хочешь…
– Хорош! – заорала дама. – Удавишь!
    Романтик залепил неугомонный рот пятерней, иначе беды не миновать – веревка уже охватила  горло зверя. Тот покачнулся и рухнул. Все сгрудились вокруг.

– Ну вот, знакомьтесь дети. – тихо и страшно произнесла дама и невесомо поставила на зверя изящный ботфорт. – Некоторые из вас его сроду не видали. А кто видал, так уж и позабыл каков он – читатель бля!
  Поэт присел рядом и восхищенно потыкал в зверя пальцем: – Хороший читатель. Упитанн…, то есть начитанный. А можно я с ним по душам поговорю? – он поднял умоляющий, совершенно детский  взгляд.
–  Не здесь. Возвращаемся на бивуак. Уж там мы с ним поговорим и по душам и по сердцу… – пообещала дама.
  Восторженно обсуждая охоту, все направились в обратный путь, подталкивая бредущего понуро читателя.
  Удачу отметили на скорую руку, лишь пригубив вина. Кусок не лез от волнения в рот. Дама отхлебнула из горла и отставила бутылку приторной мадеры. Глаза ее блестели:
–  Ну господа, кто желает первым?
–  Я! Я должен быть первым потому как... – вскочил Романтик
– Еще чего! Я его завалил,  мне и быть первым! – орал Знаток.
– Но нашел-то я!
– Первый я! – осадил всех львиным рыком  поэт. Он был поистине страшен в эту секунду. Глаза бешеные – не иначе вдохновение, тщедушная грудь вздымается, стиснутые кулачки посинели. Прорычал:
– Он должен мне поболе всех.
– Кто не согласен, пусть в глаза мне скажет!
– Мы на ножах с ним беспощадных,
– Решим, кто первым кровь его прольет.
– Справедливо! – изрекла дама.
Поэт истязал самозабвенно. Вдохновенно! Читатель корчился и молил о пощаде, но только распалял дьявольское  воображение мучителя.
– Ой блядь мясни-и-ик… – отворачиваясь от страшной картины промолвил Знаток. Не в силах видеть страшную картину, он уткнулся страдальческим лицом в плечо тяжело молчавшего и не сводившего с расправы глаз Романтика. – Как после этого верить его бабочкам и березовым сережкам в росе? Есенин в гробу переворачивается теперь…

  Поэта с трудом оттащили от тела спустя час и обессиленного уложили в траву. Он корчился словно крыса, подыхающая от яду. Следом взялись за страшное дело Фантазер, следом и Романтик. Читатель умолял пристрелить его, но более не истязать: – Проявите милосердие! – рыдал он и охал от нестерпимой боли. – Застрелите, но не мучайте! Сжальтесь, черти!
  Не вынеся мук, он лишился сознания.
– Влейте ему в глотку вина. Мой черед! – дама со вкусом уселась в раскладном креслице, закинула ногу на ногу и с поволокой взглянула поверх образовавшихся на носу очков на читателя. Беззвучно пошевелила губами, как лошадь и вдруг заговорила глубоким, проникновенным голосом, как диктор ЦТ объявляющий о смерти Брежнева:
– Ведьма из бухгалтерии, или руководство по счастью…
  А далее выразительно, умело перебирая интонации, тембры, расставляя акценты:
– Кто бы мог подумать, что за образом серой мышки может скрываться одна из прекраснейших и соблазнительнейших особ нашего,  напрочь лишенного чудес  времени. Наталья просыпалась каждое утро под завораживающего Иглесиаса сына, хотя папа тоже был в ее вкусе, хоть и немолод.  Слушая обворожительный, до мурашек голос, она брела в ванную комнату и обреченно оценивала в зеркале разрушения, нанесенные некогда вполне себе симпатичному лицу годами. Шутка ли – сорок пять! Она пыталась дополнить про ягодку, но выходило скорее не весело, а насмешливо. Какая к черту ягодка – курага сушеная. И вот однажды…
  Слова лились бесконечным потоком. Липким, тягучим медом заполняли они голову, рот, уши и душили, душили блядь …
–… обнаженные мы кинулись в сверкающую под огромной луной лагуну. Юный бог из Катара, подхватил меня за осиную талию и закружил в мерцающей тропической воде. Стальные мускулы играли под разгоряченной кожей. Из кабриолета брошенного на песке (Порш  каррера, 500 л.с., отделка крокодилом и двадцати четырех каратным золотом) доносился  Иглесиас сын.
«Будь моей! – умолял он, и в его роскошных, персидских глазах плескалась дикая страсть. Юноша сходил с ума. Я смеялась и отстранялась от него, взмахивая волосами и осыпая нас солеными искрящимися брызгами, но это было бессмысленно, он держал меня как в тисках. Юное тело обжигало.
«Я буду твоим до скончания дней. Я нахер оставлю гарем!» – горячо шептал он и льнул к моей шелковой, бронзовой  коже. Силы покидали. Таю, просто – таю бля. С небывалой нежностью он овладел мною прямо в лагуне под сияющими как бриллианты созвездиями. Ничего более прекрасного…
– Алле! Он в отключке! Уже пять минут. – вежливо склонился к ней Романтик.
– Да? – дама удивленно взглянула поверх очков на отвесившего губу читателя с мучительно заведенными ко лбу глазами. Ладно. – она бодро захлопнула цветастую книжку. – Завтра продолжим. А вам, мальчики, понравилось?
– Да, да! Отменно! Особенно про лагуну.