Это так – зарисовка простым карандашом, в пику цветастым  рассусоливаниям о каре молодого барана под трюфельно- мятным сиропом  да под бу или божоле, я не знаю как правильно, да и не хочу. Еще  мой рассказ прост, он просто черно-бел, как ночная Прага, куда высадился около полуночи наш десант: я, жена, ребенок. Я по делу – за пивом, а эти двое поглазеть, поковырять в носу.

   Любите ли Вы пиво, как люблю его я?  Все подымут руки, а у тех двоих не поднявших, я спрошу безотносительно и горестно подняв глаза к небу: «Господи, почему эти двое не летают как птицы, как все?»

    Когда заселись в отель, был уже второй час ночи. Жена безропотно выдала 50 евро и благословила на разврат. На стойке разбил евро на кроны и  вырулил из парадного, весь такой прям бодрый, упруго-задорный как пружина на охуенно тугом взводе. Давление в системе играло и скакало, прям  блядь подбрасывая меня над брусчатой мостовой. Я прыгал  веселым мячиком, что -то там напевая.

    И…жестоко наебнулся. Я то думал, пиво здесь  варят и шарашат  на каждом углу двадцать четыре часа кряду. Вот прям под мостовой идет процесс ферментации. Отодвинь люк и черпай. Однако – хуй! Пара тройка  заведений которые я обнаружил по ходу – закрыты. Тогда я взял одинокого, припозднившегося языка. Тот, вернее та, с трудом им ворочала. Пожилая пани была крепко навеселе и на мой по- русский простой и понятный вопрос: «Верис ве старомесски сквеар?»,  она лишь виновато разводила руками и лопотала что-то на своем. А старомесски сквеар был где-то совсем рядом, я знал.  В центр, там туристы, там -то напоят.

     Ну я понял, что пани это тот же москвич. Слыхать слыхивал за Красную площадь, да не захаживал. А может, мы просто оба не владеем английским в совершенстве еще со школы. Короче оставил я ее кудахтать  и просто  побрел по узким, пустым улицам. Не хватало только консервной банки, чтобы пинать с досадой. Еще пара заведений по пути закрыты. Было немыслимо лечь спать не промочив горла в это Мекке! Не -мыс-ли -мо!

    Вдруг вижу, маячит  неприметное заведение. Открыто бля! Прохожу, а  внутри сосем небольшое, невзрачное, обшарпанное помещение. Ну ни хуя, ни разу не храм божественного напитка! Нету пивного фонтана посередке и кучи веселых толстяков с ожерельями колбас и сосисок  на шее.  Не звякают наперебой кружки.  Забегаловка на вскидку. Стоило хуярить в этакую даль…Понурый, прохожу  к стойке, еще не ведая подвоха.

    Сажусь это я и уныло гляжу перед собой и вижу себя отраженного в медной здоровой трубе  унизанной сверху тем, что я от двери не разглядел – круглыми медальонами или хуй знает, как они называются, с марками пива. Разнообразного! Их было тридцать! Тридцать! А с обратной стороны трубы, преданно глядели на бармена тридцать же крантелей! Тридцать! Я все посчитал! И если дернуть рукоятку, каждый собака  приятно шипел и выдавал порции! Вот товарищ из бара их и дергал в произвольном, по желанию клиента порядке – пришепётывая, органчик  хуярил на ура! Работа у них значится такая.

    Вообще я прихуел. Это тебе не два гнилых зуба: «Клинское» и «Клинское темное», уныло торчащих над стойкой в соседней рыгаловке, как в старушечьей пасти. Тут блядь, образцово показательный рот, полный отборных, ядреных зубов, посаженных крепко как зерна в кукурузе! Неожиданно!

    Я прям откис товарисчи  и размяк как булка в сливках. Утер скупую мужскую слезку и открыл рот, но осекся. А какое же заказать? Бес песды, я растерялся други. 

  Я прихуел, благополучно  раздавленный вопиющим, пивным, разнузданным развратом обнаружившимся прям вот в подворотне. С первых можно сказать несмелых шагов… Этот блядь сутенер-органист  несколько высокомерно  уставился на меня с явным выражением гордости за свой бордель и надроченные до блеска, рабочие пипы. Ему видимо не впервой видеть таких заезжих высоколобых ценителей и наблюдать слетевшую махом спесь.  Тогда он сжалился и кинул мне карту, чтобы я подробнее ознакомился, с кем предстоит иметь дело. Там было разжевано за градусы, скус, обороты, плотность и прочие прелести. Хошь – вздрачивай если нет денег, а у меня были…

   Еще я хотел жрать. И непременно аутентичное – сосиски, рульки-хуюльки. Но грифельная досочка над баром указывала, что колбаса тока до девяти. Где девять и где я! Однако, я несмело намекнул. Пан -органист успокаивающим жестом поднял руку – мол щас, не бзди. Пнул подмастерье и тот сорвался куда-то. Через десять минут передо мною лежала румяная, крепкая, упругая, как надроченный  хер  колбаса. Я невежливо ткнул ее вилкой и она брызнула соком! К колбасе полагался ломоть черного, горка тертого сырого хрена. Сырого! И горчица. Все!

   Колбаса была  душевная – жирная, но более мясная,  а пиво холодное, а хрен кусачий, а Прага за окнами ночная и апрельская, а люди вокруг разные, но все разом курили и пиздели за свое, засаживая кружку за кружкой. Я тихонько гудел от удовольствия, как запутавшийся солнечным деньком в траве-мураве  шмель. Шесть кружек я освоил тогда. Пошел до дому. Попытался объяснить жене про красоту здешних палестин, но был послан.