Незнайкой его прозвала мать, еще в первом классе. На равнодушные вопросы уставшей от беспросветной  жизни, скукоженной женщины: о школе, приятелях  он  блекло отвечал: «Не знаю, ма.» 
  И ведь вправду – не знал. Веселье и игры бойких детей, равнодушных  в своей сытой, насыщенной любовь обоих родителей жизни, проходили мимо. А Незнайка вечерами помогал скоблить пивные  и с жалостью – лимонадные этикеты с бутылок, которые мать не брезговала  подбирать украдкой – зарплаты санитарки – только с голоду не помереть.
    В двадцать, Незнайка остался геометрически - идеально - круглым сиротой и хозяином однокомнатной московской квартиры окнами во двор - колодец, который летом заливала зелень старых тополей. В двадцать шесть его  сократили с завода. Семьей не обзавелся, а к тридцати, – и думать про это забыл.
  Перебивался грязной работой, сторожем два на два, день через день, ночным.  Сходство с литературным Незнайкой ему придавала прическа, вернее просто волосы – вечно не стриженные, они превращались спросонья в маслянисто отливающий ирокез, который он закидывал пятерней назад, а тот настырно топорщился сквозь весь день. 
  Само собой, - Незнайка пил, но ровно в меру своих слабых денежных возможностей, потому присутствовала даже и обстановка: бессистемно и нервно вибрирующий  холодильник, телевизор, диван и кое - чего в кухне.  Другой бы от такой жизни пропился в дым – да иди она прахом! – но, не он. «Не воровать же, и тем более не вкалывать на пропой.» – думал Незнайка. 
  Еще он был аккуратен, как это нередко бывает с опускающимися людьми. Они находят в чистоте отголосок прошлой жизни и хватаются за нее, как утопающий за огрызок доски.  Настойчиво брился каждый день и чистил  щеткой бессмертные  брюки и пиджак из чего-то блестящего и черного, как антрацит.
  Так бы он и жил, пока не нашлись добрые люди и не помогли … водкой. Очень скоро, он уже подписывал у нерусского нотариуса с безобразным золотым перстнем бумагу, - по которой залихватски сменил столицу на безукоризненно - русскую глухомань с  роскошным, завораживающим  названием Дурниха. Водка тут же  кончилась, зато образовались на лице синяки. Дали по зубам и несколько дней на сборы, пока готовятся документы. Все, привет!
    Незнайка  очнулся. Завтра вечером приедут и отвезут на вокзал! Хорошо если не прибьют.
    В ужасе от содеянного, он не находил места в квартире и второй день бродил по центру выбритый, с затравленным взглядом, ожесточенно засадив руки в карманы брюк. В карманах пусто и даже нет обыкновенного мусора: соринок, крошек табаку. Раз в час он останавливался и оторопь прокатывалась внутри и снаружи - волосы шевелились  от полного осознания своего положения и тут же возвращалось тупое, свинцовое безразличие. Про милицию нечего было думать. Верная могила, – объяснили.
  Вот за густые  волосы  судьба его и  ухватила  в обеденный перерыв для работящих людей, в Нижнем Сусальном переулке.
  Женский голос окликнул: «Мужчина!» –  и заспешили за спиной: быстрее-быстрее к нему каблучки. Он не слышал – словно и не мужик. Хотя чего там - вся интимность свелась к отстраненно-презрительным взглядам продавщиц вино - водочных отделов.
–  Мужчина! Я Вам кричу. – цепко придержали его за локоть.
  Незнайка испуганно обернулся. Женщина. Высокая, красивая, быстро облизала толстые губы  –  только из кафе.
–  Чего? – недовольно спросил он и мягко высвободил из когтистой руки локоть.
–  Да не пугайтесь. – чутко  уловила она нервный  настрой. – У Вас густая шевелюра.
–  Ну?
  Оказалось: завтра, в одиннадцать, в секции № __ГУМа – конкурс экспромт - причесок. Нужны головы с волосами, с густыми и пышными. Чтобы безумцы с ножницами могли изуродовать  их  на свой вкус. Еще и заплатят.
–  А сегодня нельзя? – с надеждой спросил Незнайка. Он  готов был отдаться под ножницы немедля, лишь бы не бродить,  маясь  страшной неизвестностью по отвратительно-солнечным улицам.
–  Нет, завтра. – отрезала  женщина и приказала. – Голову обязательно вымыть, побриться.
Окинула костюм и пристально взглянула в глаза:
– Да Вы, не пьете ли?
– Пью. – честно признался Незнайка. Хотя о водке  не помышлял третий  день кряду.
– Отлично. Завтра в одиннадцать! И чтоб, как штык!
  Негромкая, лилась  музыка. За огромную, туго натянутую клеенчатую ширму, отделявшую  шоу-зону  от  «подсобки»  цирюльни, долетали оживленные голоса  и волнующие, женские запахи.
  Жирный и вертлявый иностранец с подведенными веками, вздрюченными волосами, обряженный в малиновые шаровары и расползающуюся по женоподобному торсу майку, схватил Незнайку за морду, как щенка и оглядел густо заросшие виски. Довольно хмыкнул  и приказал: «Переодеть!»
  Тут же, под взглядами взволнованных пышноволосых дур, спешащих обкорнаться постраховитей и пары отрешенных мужчин, Незнайка краснея от стыда накинул  поношенный, но добротный костюм.
  Спустя десять минут, под  вспышками камер кучки  ротозеев, с его головы веером полетели  клочья. Задорный иностранец, пританцовывая и подбадривая себя вскриками, с жуткой болью (аж слезы набежали) повыдергал ему за пять минут пол головы, сдернул покрывало и развернул ошарашенного Незнайку навстречу аплодисментам и смешкам набежавших на музыку бездельников. Грубо подтолкнул прочь с кресла  и потребовал следующего барана.
    За ширмой его повертели, поохал, поахали и вернулись смотреть из-за ширмы и волноваться  за свою голову. Униженный  кособокой, вздорной прической,  Незнайка  растерянно постоял - постоял и, не дожидаясь платы, в отместку унес на себе костюм и прихватил рюкзак, который  приметил  заранее.
  Вылетев из ГУМа,  заспешил с напряженным  затылком (страшась обернуться) в толпу туристов,  слоняющихся по Красной площади.  Запустил руку в рюкзак – так и есть, камера –  тяжелая, с большим объективом. Радостный он не замечал, как на него оглядываются  и улыбаются  вслед русские  туристы и ноль внимания: вальяжные, неспешно фиксирующие  звезды и разноцветные купола Блаженного интуристы.
  Он спешил убраться прочь, как вдруг его сильно толкнули и  невежливый, коренастый гражданин обогнал его и зашагал впереди. Незнайка обидеться не успел, как у нахала, неуловимо  и тяжеловесно  выпала на брусчатку  пачка денег. Замирая вспомнил, как давным-давно,  воровато и жадно щупал в подъезде пьяную,  едва знакомую бабу, а та лениво сопротивлялась, -  так же вдруг стало сладко-тревожно.
  Туристы  всегда глазеют по сторонам, вверх, но не под ноги. Незнайка мигом отметил, что никто не в курсе и устремился к цели,  невзначай присел и подхватил пачку. Тут же подскочил радостный паренек:
– Эх, я первый увидел! – смеясь глазами, с досадой выпалил он.
  Незнайка растерялся.
– Вон он! – указал парень на удаляющегося  богача. – Давай быстрее! Может денег даст!
  Незнайка прилип к брусчатке и не знал, куда деть глаза.
– Эх! – парень сокрушенно потащил его за руку как тряпичного, приговаривая. – Такая пачка! Он тебе много даст если не жмот, а ты мне чутка. – и окликнул коренастого.
  Тот как по команде обернулся и смотрел спокойно и выжидающе.
– Вы потеряли. – залепетал Незнайка под уверенным, с веселыми искрами взглядом. – А мы вот…
– Оо! – вытаращился мужчина и похлопал по карманам. – Как же это! Спасибо! – горячо благодарил он. – Я Ваш должник. Секундочку, секундочку!
  Он сдернул с пачки резинку и вдруг врезал в лоб:
– А где деньги?! Здесь не все! Э!
  Парень бросился в толпу, а Незнайка был схвачен железной рукой и поведен к васильевскому спуску. Он и не думал сопротивляться.  Потеря жилья, дурацкая прическа, и вот теперь это – сломили его. Он покорился. Мужчина звонил кому-то.
  В конце спуска уже ждала машина. Не церемонясь, втолкнули внутрь.
– Откуда приехал? Турист? – взял его за шкирку коренастый словно приобнял. Он нависал, давил, заглядывал в глаза.  Он заполнил собой все. Незнайка даже не удивился, что и машиной управляет он – с заднего сиденья, – так был напуган.
–  Местный.
– Бля! – вырвалось у него с досадой. – Как  возвращать будешь, ворюга? Тачка какая? Ты дружку своему  успел скинуть… – тут он  озвучил такую сумму, что Незнайка потек с сиденья.
– Нет машины, ничего нет. – всхлипывал он.
– Один живешь? Паспорт свой давай!  – не спеша, по-домашнему шарил по карманам коренастый.
– Нету. Потерял.
– Где живешь? Квартира твоя? Родственники… – не давал он опомниться  и встряхивал за ворот ворованного пиджака. Через пять минут он знал о нем все, а еще через шесть, машина  въезжала  под липы родного двора. 
  В квартире бандит осмотрелся, поуспокоился и миролюбиво спросил:
– Как зовут-то тебя, прыщ?
– Незнай…ка. – заикнулся тот. – Валентин.
– Хы-хы. Слышь, Пончик? Это судьба. – обратился он к приятелю.
  Низкорослый, сумрачный  Пончик открыл в улыбке на треть золотые, а на две трети порыжелые зубы.
  У Незнайки впервые в жизни отчетливо заболело слева, за грудиной. Сама акула-жизнь показала в пасти Пончика свои жуткие, обнаженные по самые корни  зубы.
– Ну что, Валентин? – коренастый, как о решенном хлопнул  себя по коленкам. – Квартиру продаем, долг вычитаем, а все остальное тебе. По-честному. А господин Пончик, пока у тебя остановится, в институт - то он провалил, а в деревню стыдно вернуться. Пусть поживет до следующего захода, как ты?
– Пусть. Я ничего. – прошмыгал исподлобья Незнайка. – Только ко мне завтра троюродные братаны  приезжают. Как быть-то?
– Откуда? Зачем?
– Так тоже, – абитуриенты. Деревенские. – устало вздохнул Незнайка.
– Это ничего. – сладко успокоил коренастый. – Я завтра приеду, все утрясем. Если всякий неуч вздумает у тебя селиться, то это наглость, косность и пережиток! Что им, гостиниц нету в Москве? Не переживай, Валя.
  С этими словами он поднялся с дивана, радушно попрощался и предложил Пончику сопроводить  гостеприимного хозяина в магазин за водкой и закуской – отметить встречу.
  Незнайка пил водку  и не хмелел. Сосредоточенно, без вкуса грыз огурец за огурцом, глотал не жуя дешевый сервелат, набивал рот кусками ватной булки. Потом сблевал  в туалете и вернулся  к  истово выпивающему коньяк и  флегматично закусывающему бисквитами и салом,  молчаливому Пончику.
  Завтра решалась его судьба.
  Коренастый прибыл, как и обещал - в шесть. Со смешками выпил пару стопок коньяка и закусил лимоном.  Вежливо уселся подле Пончика на диване, перед теликом – ждать деревенских олухов с соломой в волосах и фанерными чемоданами.
  Незнайка стискивал челюсти, чтобы не клацать зубами и ушел на кухню. С минуты на минуту он ждал прихода Кукарямбы – переезжать в деревню: к парному молоку,  коровам,  речке. Кукарямба  отпер дверь своим ключом. Обмирая, на цыпочках, Незнайка как балерина пропорхал  в  прихожую  и застыл с собачьим взглядом.
  Огромный Кукарямба был с похмелья, злой как черт. Бабы его не любили, а боялись до смерти, притом за его же деньги. Вот такая  ухмылка судьбы. Еще он был агрессивно туп, или тупо агрессивен,  потому занимался утилизацией говна  вроде Незнайки.
– Кто там?! – на Незнайку удивленно уставились из-под шерстяного валика сросшихся бровей, красные глазки. Из комнаты донесся  взрыв мужского  смеха.
– Братаны троюродные. В институт, абитуриенты. Пока не поступят.  – лепетал Незнайка и слегка парил в воздухе от страха.
– Чего!? У меня завтра покупатель! – задохнулся Кукарямба. – Да я тебя, бля!
  Он отшвырнул  с пути  Незнайку,  как котенка и кинулся в комнату.
– Вы хули тут?! – заорал он на братьев на диване и двинул ужасным ботинком по тумбочке сервированной коньяком и лимоном. – Пошли в колхоз, чернозем!
  Кукарямба не мотал, но конечно мог опознать по вторичным  признакам,  что Пончик  мотал за мокрое, да тот был в рубашке. А первичные признаки – взгляд: спокойный и бешеный  и  еще улыбку:  узкую, ржавую щель тонкогубого рта, он – далекий от  духовного, – проморгал.
  Пончик  схватил с пола бутылку и обезумев от ярости кинулся на Кукарямбу. Врезал  по шишковатой, обритой голове.
  Коренастый, оцепеневший на диване, подскочил от звона стекла. В нем не было духа Пончика и  злобы  Кукарямбы, насмерть сцепившихся на полу.
  Кукарямба бил каменным кулаком в лицо подмятого Пончика, превращая его в отбивную. Как под обухом топора, жутко хрустели кости и брызгало. Скованный ужасом, коренастый  диким взором наблюдал смерть товарища и никак не мог вытянуть непослушную руку из кармана.
  Кинуться бежать мимо громилы с окровавленной башкой он даже и не думал, он бы скорее прыгнул в окно.
  Пончик хлюпнул и затих. Кукарямба без промедления кинулся на завизжавшего коренастого и нарвался на нож. Он видимо и не почуял, что проткнут и распорот. Вцепился  в  горло коренастого  и с хрустом сломал.
  Ни жив, ни мертв, притаившийся Незнайка услышал, как грузно упало чье-то тело и все затихло. С безобразно прыгающей челюстью, белый как мел он в пол глаза заглянул в комнату. Три трупа троюродных братьев-абитуриентов  застыли, живописно и жутко в бедной раме убого жилья. Они были на переднем плане.
  Незнайка закрестился, закрестился, прерывисто и облегченно-слезливо вздохнул, и кинулся к соседке, – вызвать милицию.
– Срочно! – кричал он в трубку – Три трупа! Хотели квартиру у меня оттяпать! Да нет,  не я! С ума сошли?! Сами! Жадные вот и перерезались! Кого? Меня? Незнай…Тьфу! Валентин!