Охуительно  пиздатые мысли ебали  мозг вот уже третий блядский день Варфоломея.  Этот прибляденыш имел наглость выебываться накануне в институте ебанных литераторов им. А.М.Горького, сблевывая все свои идеи на их светлые ебальники.
- Твари! – пиздил Варфоломей. – Ебанные твари! К вам, говно, обращаюсь. Нахуя, скажите мне, срать таким неебическим сводом правил, приемов и прочей классической хуйни, заполняя эти м говном жбаны быдла, когда самый что не на есть чмошный запиздреныш, не имея и толики понятия о говнонаследии и пиздасловесности , может хитрожопо выебнуться и, радуясь успеху, засовывать ебанное бабло во все свои дыры.
- Ты хуйло!  Заткни свою пасть! Хуесос! – восторженно отвечали ему кандидаты наук и прочие пидорасы.
Восхищаясь собой, Варфоломей  продолжал уходить в ебеня:
- А хуле так, то предлагаю всем распиздяям и прочей нечести, считающими себя охуенным пиздаделами, вот такую хуйню. – И он раскрыл перед всеми присутствующими мудаками охуенный лист бумаги формата а два. - В одну жопу три хуя не всунешь! Так вот, я предлагаю Ю…!  – кончил он.
Аудитория ахуела на секунду.  Затем от первых рядов к задним покатилась такая волна оглушающего рева, что, казалось, в пизде самой последней блудницы было ароматнее , чем вони в зале от уважаемых литераторов, или попросту гондонов.
Это был провал, к которому Варфоломей был готов. Он съебался. И решил во, чтобы не стало, закончить свой труд, выполнив просветительский долг и посвятить его потомкам. Блядь.

ХХХ

- Ты что хуем подавился? – спросил Варфоломей своего старого коллегу,  сидя на летней веранде кафе «Ля Манда» и разливая по бокалам какое-то дерьмовое пойло десятилетний выдержки .
- Знаешь, а мне нравится твоя хуйня насчет Ю..., - пиздил, листая бумаги мудазвон Иннокентий Павлович, -  только, прости, я не разделяю той части, в которой сказано об эвтаназии и насильственном отрубании хуя.
- В этом же, ебать, и состоит главная мысль моего Манифеста. Если говнодепутаты из говноДумы примут это  законодательно, вы только подумайте, уважаемый ебанат, сколько разной хуйни мы вычистим. Какие под страхом смерти появятся шедевры!  Да это ж, блять, золотой век… К хую! Бриллиантовый век русской литературы начнется!!! – и Варфоломей радостно пернул.
- Ну не знаю, не знаю. Где будет лежать та грань…  А судьи кто? В Москву! Карету мне, карету! Мцыри.
Варфоломей резко схватил лежащую на столе книгу Джорджа Мартина «Игра престолов» и три раза пизданул по ебалу старика. Тот очнулся:
- Да. О чем я?  – И продолжил. – Так вот, например, Дарья Донцова. Я бы лично накалил кочергу и заебенел бы ее ей в пизду по самые уши, но народу-то нравится.
- Народ?! – воскликнул Варфоломей, хуячя изо рта  брызгами чечевичного супа, - это не тот ли народ, который, блять, Пушкину положил в постель шлюху Захара Прилепина, а Саше Белому и Мариенгофу засунул  в рот дряхлый член какого-нибудь Эдуарда Хуилова.? Назовите мне хоть одну достойнейшею фамилию? Что, блять?! Не можете? И нехуй! Нет и еще раз нет! Только революция, только кровавый бунт и расправа над этими пиздатворцами!
Иннокентий Павлович от услышанного громогласно блеванул на стол.
ХХХ
          Дальнейшие события последних трех дней Варфоломея косвенно описаны в «Трактате Желтого Императора о внутреннем». Поэтому нет никакой надобности рассказывать про те злоключения, которые обрушились на нашего героя, попытавшего и выступить перед депутатами в чем даже мать не смогла бы додуматься родить, и устроить телевизионные дебаты на канале «Культура» с  потомком Льва Толстого  Гариком Мовсисяном, и даже спеть в церкви с запрещенными в России мормонами . Так или иначе за эти три дня революционер наделал столько шуму, что Жириновскому пришлось  сильно напрячь своих криейторов. Но. Остановимся лишь на его последних часах.
          В двеннадцать дня в квартиру Варфоломея позвонили. Когда он открыл дверь, то увидел на пороге очень милую и стройную девушку лет двадцати пяти.
- Я Аннушка.  – Представилась девушка. - Представляю Лигу истинных почитателей классической литературы. Мне очень хочется с вами познакомиться.
- Проходите, пожалуйста. –  Улыбаясь, произнес Варфоломей.
Она прошла в комнату, и как только следом за ней вошел Варфоломей, она руками схватила его за рубашку и бросила на кровать.
- Поговорим о Бальмонте? – произнесла Аннушка и начала раздеваться, страстно и с нескрываемым выражением читая по памяти отрывок:

Я был желанен ей. Она меня влекла,
Испанка стройная с горящими глазами.
Далеким заревом жила ночная мгла,
Любовь невнятными шептала голосами

Варфоломей не растерявшись, стянул с себя брюки, рубашку и трусы, и, подыгрывая девушке, продолжил:

- Альков раздвинулся воздушно-кружевной.
Она не стала мне шептать: «Пусти... Не надо.
Не деве Севера, не нимфе ледяной
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»

Аннушка, не снимая нижнего белья, кинулась на лежащего Варфоломея, задев на столе аккуратно сложенную стопку бумаг. Листы веером летели на пол, пока обольстительница стягивала лифчик. С последним упавшим листом бумаги Аннушка, подняв ноги, освободилась от трусиков и, раздвинув колени, присела на живот Варфоломея. Из ее томного влагалища торчал кинжал восемнадцатого века. Резко подпрыгнув, Аннушка всем телом опустилась на его грудь, и вогнала свой кинжал в район сердца Варфоломея. Затем, разжав те самые губы, она спрыгнула с обмякшего тела,  подобрала одежду и, словно бабочка, выпорхнула из комнаты, бросив на пол визитку - «Книги Татьяны Устиновой. Недорого. Быстро». 

            Варфоломей, словно Жан-Поль  Марат, лежал на кровати.  Со свисавшей с кровати его руки  капля за каплей стекала кровь на разбросанную по полу кипу бумаг.  На первом листе красовался рукописный текст  Варфоломея Никодимовича Подсысоева под названием «ЮвАнальная  диктатура или Манифест для гения».  На другом автор сделал небольшой набросок карандашом.  Герб нового времени – подлетевший петух клюет в член старика со спущенными штанами с пером в правой руке и большим листом бумаги в левой. На листе была надпись - виновен.