Людмила Павловна внимательно наблюдала как у нее ладони набухает красная капля. Она только что порезалась ножом для резки бумаги, который обычно использовала при ремонте книг. Капля наливалась как мыльный пузырь когда его надуваешь соломинкой на ровной поверхности и в ней уже начали отражаться стены и потолок библиотеки. Багрово-красная библиотека в капле крови заворожила Людмилу Павловну и она не могла оторвать от нее взгляда.
От созерцания ее оторвал юношеский голос:
- Здрасте. Мне бы почитать что-нибудь.
Она подняла глаза. Перед ней стоял юноша лет пятнадцати.
- Здравствуй, Сергей. - строго, без теплоты в голосе сказала она. - Что именно ты хотел бы почитать?
- Ну.. это, мне бы чего-нить поинтереснее, чтоб стреляли, погони, наркотрафик, все такое.
Она кивнула, отвернулась, аккуратно промокнула багровую каплю на руке салфеткой, успев убрать ее как раз в тот момент, когда она уже готова была превратиться в ручеек. Затем углубилась в проход между огромными, до потолка, бесконечными книжными полками. Отыскала небольшую скамеечку, устроилась на ней и, откинувшись спиной на книги, глубоко вздохнула.
Здесь в полутемной душно-пыльной тишине, среди аккуратных  бесконечных рядов книг на уходящих под потолок стеллажах, она почувствовала себя лучше.
Собственно, она и сама не понимала в чем дело. Жизнь ее со стороны могла показаться скучноватой, но она совершенно устраивала Людмилу Павловну. У нее была любимая работа, возрастные болезни были еще далеко да и внешняя привлекательность ее пока еще набирала силу.
Она была одинока, она уже и не помнила ясно своего последнего мужчину, прибившегося к ней в суматохе студенческой юности и так-же незаметно в ней растворившегося, но она привыкла к затянувшемуся одиночеству.
А недавно у нее появились убеждения, которые еще больше затрудняли ее встречу с судьбой. Дело в том, что к характеристикам, обязательно присутствующих у будущего любимого человека, таких как " без вредных привычек, образованный, начитанный, трудолюбивый" прибавилось "... и конечно же вегетарианец".
Год назад она ходила на какое-то фестивальное кино, и там группа защитников животных прорвалась в будку киномеханика и поставила свой ролик вместо фестивального.
На экране вместо ожидаемых высоких отношений пожилой французской пары, появились мечущиеся в смертельном ужасе молоденькие бычки. Бычки то и дело подскальзывались и падали на мокром от крови полу, затем безуспешно пытались подняться, а камера тем временем показывала крупным планом их выпученные от страха, полные отчаяния глаза. Потом этих же бычков с перерезанным горлом, бьющихся в агонии, подвешивали вниз головой и кровь хлестала из раззявленной раны и стекала по неестественно болтающейся голове.
Много чего еще успели показать в тот день защитники животных до тех пор пока охрана кинотеатра не прорвалась в забаррикадированную комнату и не отключила киноаппарат. Такого, что Людмилу Павловну стошнило в пакет с подарком матери, на день рождения которой она собиралась после фильма. Стошнило мясным рагу, которым Людмила Павловна обедала днем.
Кроме безнадежно испорченной лавандовой блузки матери, огромный ущерб был нанесен душевному спокойствию Людмилы Павловны. Злополучное рагу, так и не прошедшее "путь еды" до конца, стало последней мясной пищей, употребленной Людмилой Павловной.
Сначала она полностью исключила мясо, затем перестала есть яйца и молочные продукты. Ограничения в еде принимала смиренно, считая это частичным искуплением вины человечества перед животными. С одеждой было проще, кожаные и меховые вещи были и раньше недоступны для нее, простой работницы библиотеки, ей не пришлось отвыкать от них.
Но что-то  продолжало беспокоить  Людмилу Павловну. Что-то связанное с увиденным год назад не давало ей покоя, заставляло томиться душу. Может быть она еще не до конца доказала свою приверженность идеям вегетарианства? Может, она что-то упустила? Сегодня же она покопается в специальной литературе. И еще откажется от меда. Она долго с этим тянула, она испытывала слабость к его сладости, но нужно прекращать его есть. Хватит себя обманывать, люди отбирают мед у пчел точно так же как отбирают молоко у коров и яйца у кур.
Людмила Павловна очнулась от раздумий, затем вспомнила об ожидающем свою никчемную книжку мальчишке и со вздохом поднялась со скамеечки.
Вечером кое-как скоротавшая рабочий день Людмила Павловна брела домой. Вечер был ветреный и строгое черное пальто Людмилы Павловны почти не защищало ее от холода. Она зябко ежилась памятуя о том, что ей еще нужно было зайти в мясную лавку и для этого придется сделать небольшой крюк по дороге домой. Мясо ей нужно было не для себя, разумеется, а для Кисы. Киса была единственной ее сожительницей последние пять лет. Черная ласковая кошечка была отрадой Людмилы Павловны. Уже с  порога, когда тугое тельце бросалось ей в ноги, завывая "Я соскууучилась, я соскуууучилась", в груди ее разливалась нежность. Они были практически неразлучны долгими послерабочими вечерами, когда Людмила Павловна смотрела телевизор или читала книгу, или возилась на кухне, верная ее подруга вертелась рядом или, положив голову на ее колени, громко мурлыкала, подчас заглушая телевизор.
Единственно, что Людмила Павловна нкак не могла принять и понять - упорное нежелание Кисы отказаться от убоины и есть здоровую пищу. Киса не желала становиться вегетарианкой хотя Людмила Павловна давно старалась перевести ее на вегетарианские корма. Покупала самые лучшие, заказывала через интернет, перепробовала все, однажды еле дотянула до следующей зврплаты - корма, сплошь состоящие из бобов и зерна, стоили удивительно дорого.
Более того, как будто в отместку за слишком ретивую заботу о своем здоровье и,  конечно, в первую очередь о здоровье вкусных коров и свиней Киса перестала есть даже обычный кошачий корм. Теперь она требовала исключительно свежего мяса, неважно какого, главное чтоб мясо это бегало еще пару дней назад.
Так или иначе Людмиле Павловне теперь приходилось по дороге домой заходить не только в овощной магазинчик, но и в мясную лавку - за мясными обрезками для Кисы.
Киса вынуждала ее заходить в мясную лавку, и она стояла в очереди, которая собиралась там к окончанию рабочего дня, слегка отвернувшись от витрины, чтобы не смотреть лишний раз на части тел несчастных загубленных животных. Она просила завернуть обрезки в несколько слоев бумаги и потом несла пакет  отставив его от себя, морщась, если пакет все-таки задевал бедро.
Люди в очереди  просили положить им то филе посочнее, то мозговую кость, то свиных ребрышек. Они унесут их домой, натрут приправами, запекут в духовке до румяной корочки и сьедят, тщательно пережевывая мышцы, жир и сухожилия несчастного животного, которое вообще-то стоило по-хорошему похоронить, жалея о жестоко загубленной, пусть и несознательной жизни.
Мясник, дюжий молодец лет сорока с румянцем во всю щеку, коренастый, широкогрудый, с развитыми бицепсами, быстро обслуживал очередь, его толстые волосатые пальцы то и дело деловито шлепали куски мяса  на весы. Тощий помощник сновал рядом, на подхвате.
Когда подошла ее очередь она, совсем истомленная ожиданием в ужасном этом месте, так что даже немного побледнела, слегка задыхаясь, прерывистым голосом попросила обрезков мяса. "Животное требует", - как бы оправдываясь, обьяснила она. Мясник с интересом осмотрел ее ставшее томным от изнеможения лицо, заглянул в отворот небрежно запахнутого пальто. Потом пожал плечами, "Обрэзки там, в кладовой", - мясник был кавказец, и, судя по всему, начальная школа где-то высоко в горах, была его последней альма матер. Чудо еще, что он вообще мог хоть как-то выражаться на русском языке. Он махнул рукой куда-то назад. "Набэри сама, дорогая каких захочишь, у меня тут очередь большая, если ви не против". Она хотела было потребовать чтобы он сам пошел в кладовую, но оглядела очередь страждущих и, вздохнув, пошла в кладовую на ходу раскрывая заготовленный заранее пакет, чтоб быстрее со всем этим покончить.
Но стоило ей переступить порог маленькой дверцы кладовой как пакет выпал из ее рук и, кружась, медленно опустился на пол.
Вместо ожидаемой маленькой тесной комнатушки, где на полках были бы уложены завернутые в мешковину куски мяса, перед ее взором предстала огромная, с высоченными потолками, холодильная комната.
С блестящих металлических жердей на потолке, пробитые острыми крюками, напоминая казненных через повешение  свисали туши коров и свиней. Обезглавленные, освежеванные, лишенные копыт, они тяжело свисали сверху, вытягивая вниз обрубленные передние ноги как будто им было больно висеть и они протягивали их в беззвучной мольбе.
Разверстые грудные клетки зияли пустотой, больше не охраняя таинственно шумящую жизнь. Под слоем подкожного жира, местами отсутствовавшего, виднелось багровое мясо, как земля  в разрывах облаков. Влажно блестели уже ничем не сокрытые от взглядов сухожилия.
Целое стадо, которое недавно еще паслось на сочной траве, висело здесь мертвое, на крепких мясницких крюках.
В ступоре, стояла она и оглядывала отчаяным взглядом эту внезапно открывшуюся перед ней мертвецкую. Из него ее вывел щелчек закрывшейся сзади двери. Она вздрогнула и обернулась - перед дверью стоял мясник, прижимая к губам толстый палец.
- Тихо, нормально, там мой помощник управляется. Никто не помэшает.
Она в ужасе попятилась и  прижалась спиной к боковой, голой цементной стене. Тем временем мясник подошел к столу, на котором были уложены три свиные туши, выпотрошенные, с широко раскинутыми ножками. Розово-белая шкура на туше обрамляла багровую полость в разрезе от шеи до низа брюха. Мясник подошел к столу, по-очереди небрежно спихнул туши. Они глухо шлепнулись на твердый пол. От этого звука у нее закружилась голова, ей пришлось закрыть глаза, чтобы не упасть. Мясник тем временем подошел к ней, сунул лапищу за отворот белой атласной блузы, небрежно сжал грудь. Подтолкнул к освободившемуся столику.
- Нам нужно поторопиться, красавица, я сейчас очэн занятой.
Не отдавая себе отчет в своих действиях, она шагнула к столику, затем, спохватившись, повернулась к нему. Стараясь не смотреть  на громоздящиеся вокруг в полутьме туши, она попыталась его вразумить.
- Послушайте, вы что-то не так поняли.. Мне действительно нужны от вас только обрезки. Я вовсе не собиралась... Я..
В ответ мясник шагнул вперед и мягко толкнул ее на столик, прижался к ней мускулистым телом, мышцы эти, она знала, накачаны были вовсе не в спортзале. Они были накачаны тогда, когда он тащил бьющуюся в смертельном ужасе скотину, замахивался над ней тяжелым топором, подвешивал исходящее кровью тело... Мышцы были накачаны убивая и расчленяя, они были накачаны смертью, смерть поддерживала их в таком прекрасном состоянии. Она всхлипнула.
- Вы.. Вы.. Убийца. Неужели вам никогда не было их жалко, ни разу?
Он понял неправильно ее бормотание. Тискал ее все настойчивее, говоря успокаивающе:
-Тихо, тихо все нормально, никто нэ знает, нэ волнуйся, все путем..
В огромном полутемном помещении была единственная лампочка на одной из стен, от этого слегка покачивающиеся на крюках туши отбрасывали движущиеся, причудливые тени.
Ей вдруг начало казаться что огромные, пахнущие кровью туши вокруг уже не просто покачиваются от сквозняка, они начали шевелиться, извиваться на своих крюках. Она беспокойно оглянулась. В полутьме холодильной комнаты она вроде бы увидела как некоторые туши начали тянуться кверху обрезанными на кости передними ногами, силясь освободиться от острых мучительных крюков.
В ужасе, она плотно зажмурилась, краем сознания отмечая как лязгнул ремень мясника, упав на пол вместе с брюками, как задралась ее блузка, почувствовала тепло круглого плотного живота, прижавшегося к ее животу. Она отмечала все это походя,  в основном она была сосредоточена на том, чтобы не слышать, не обращать внимания на звуки, нараставшие вокруг - вот раздаются тяжелые, мягкие удары о пол, это некоторым телам удалось освободиться от крюков и они падают вниз. Вот послышались постукивания костей о пол, это туши пытаются подняться на разьезжающиеся без устойчивых копыт ноги. Они мотают безголовой шеей и ошметки сала разлетаются с них в разные стороны.
Мясник тискал ее тело, задирая юбку и блузку все выше, но она, оцепенев от страха, этого почти не чувствовала.  Мясник уже добрался до трусиков, приспустил их, сунул внутрь палец. "Да ты уже совсэм хочэш", - пробормотал он и отодвинулся чтобы быстро спустить трусы, но она вцепилась в него, как будто он был ее последней надеждой. Она крепко обнимала его, не в силах остаться одна посреди того ужаса, что творился вокруг, почти повисла на нем.
Вот она уже слышит как, медленно, покачиваясь на неустойчивых голых ногах, постукивая торчащими из мяса костьми, бредут к ним, убийцам и пожирателям плоти, безголовые туши - тук-тук, тук-тук..
Мясник, приняв крепкое обьятие за проявление страсти, пробормотал: "Сэйчас, сэйчас... " и приспустил трусы не нагибаясь.
Чувствуя, что вот-вот лишится чувств от ужаса, она начала представлять что она посреди зеленого лужка, под ней зеленая мягкая травка, жужжат пчелы, собирающие нектар с каких-то делтых и голубых цветов.. Кажется это были куриная слепота и василек. Вокруг мирно пасутся коровы, отмахиваются хвостами от мух, дергают шкурой, когда какой-нибудь овод кусает их в надежде пристроить потомство под толстую шкуру. 
Недалеко под деревом сидит пастушок, юный симпатичный парень, и наигрывает красивую грустную мелодию на свирели. Коровы медленно поворачивают тяжелую башку, жуют, шумно выдыхают теплый воздух.
Она тоже одна из них, крупная красивая корова, светло-коричневая с белыми пятнами. Она чувствует тяжесть своего округлого тела, его инерционное покачивание когда она переступает крупными светлыми копытами, чтобы добраться до следующего сочного пучка изумрудно-зеленой травы. Внутри шумит мощное сердце, перекачивает пол-центнера крови. Утро только занялось, внутри пусто и гулко, как в бочке и пустые кишки звучат торжественно как орган. Но она заполнит брюхо, не будет и полудня, вокруг море травы, разной, сочной, одуванчики, клевер, люцерна. Большие зубы методично хрустя перемалывают траву. Вдруг грустная мелодия прерывается. Она оглядывается на пастушка и видит что он поднялся и смотрит с плотоядной ухмылкой на коров. Свирель в его руке вдруг оказывается огромным зазубренным топором. Он поднимает топор, на секунду задерживается, утренние косые лучи солнца не отражаются от ржавой, тусклой поверхности топорища.. И с силой опускает топор. Слышится мучительное, полное ужаса мычание, и она видит тугой фонтан крови, бьющий откуда-то сбоку, потом черно-белая корова, пошатываясь, выходит в поле зрения и, фонтан крови все бьет, не утихая, сколько же в ней крови! Потом, через долгие, тягучие секунды фонтан начинает ослабевать, корова тяжело падает на колени, прямо в лужу собственной крови, скопившейся под ней, алые брызги разлетаются в стороны. Корова еще несколько секунд раскачивается на коленях, фонтан крови теперь превратился в сплошной поток, текущий по груди, и, вяло мотнув башкой, заваливается набок.
Тут она замечает промелькнувшую тень и поднимает глаза как раз для того чтобы увидеть стремительно опускающееся лезвие топора...Раз, другой, третий... Всякий раз топор глубоко вонзается в ее плоть, она чувствует какой он твердый и неумолимый. Боже, хватит, хватит, она больше не вынесет этого, хватит.. и ее кровь широким теплым потоком, толчками начинает литься по шкуре.
Она кричит, кричит и вдруг обнаруживает себя сидящей голой задницей на металлическом холодном столе, содрогающейся сладкой дрожью, потной, с задранной юбкой и блузкой, а между ног у нее блестящий от пота, тяжело дышащий мясник. Он зажимал ей рот и бормотал: "Тихо, тихо, понятно, хорошо, но тихо, напугаешь мне весь бизнэс,  молчи".
Обслюнявив ей напоследок шею, мясник начинает обстоятельно неторопливо одеваться. Людмила Павловна,  все еще в трансе, механически, спускается на пол с железного стола, поправляет блузку и юбку. Одевшись, мясник подходит к лежащей рядом со столом свиной туше, наклоняется над ней, начинает энергично отрезать от нее что-то. Из-за спины мясника ей видны торчащие свиные ноги, они двигаются в такт движениям мясника, как лежащая на спине собака, дергающая лапами от удовольствия когда хозяин чешет ей живот.
Она стоит, прислонивший спиной к столу и безмолвно смотрит на мясника. Затем подходит к одной из туш, при жизни огромному быку, осторожно кладет ладонь на тушу, закрывает глаза, замирает. Ничего. Она глубоко вздыхает, внимательней прислушивается к себе. Снова ничего. Нужно кое-что еще. Она поворачивается к мяснику.
Он наконец встает, отрывает кусок бумаги от висящего на стене рулона, заворачивает что-то в нее. Мясник идет к ней, сует ей в руки влажный сверток
- Это тэбе, дарагая, свежий, сегодня утром сам зарэзал, положишь на сковородку, он хрукать начнет, наверно еще нэ умэр.
Мясник добродушно смеется, затем мягко подталкивает ее к двери.
- Иди, иди, время рабочее, людэй много, все кушать хотят.
Он снова смеется и она решается и поворачивается к нему:
- А можно мне еще... Можно я еще приду?
Она всматривается прищуренными близорукими глазами в его румяное, откровенно провинциальное лицо, ждет, нервно переминается с ноги на ногу.
Он хитро смотрит на нее, затем подмигивает.
- А что, приходи, красавица, мой помощник поработает, а я тэбе опять своих зверушек покажу. Он кивком показывает на висящие туши, делает пальцами  "козу" и мычит: "Мммууууу", - снова смеется. Она не разделяет его веселья, серьезно кивает, открывает дверь и выходит в магазин.
После, в распахнутом пальто, с растрепанной копной волос, брела она домой, глядя перед собой мечтательными, ничего не замечающими глазами.
К груди она прижимала бумажный сверток, что дал ей мясник. Бумага совсем пропиталась кровью, и на белоснежной ее блузе, в которой она так пристойно выглядела всегда в библиотеке, расплывается ярко-красное пятно.
Похоже, мясо и в самом деле совсем свежее. Сегодня ее Киса останется довольна.