Впервые он увидел её июньским радужным утром из окна. Ежедневно бессмысленный взгляд его блуждал сквозь запотевшее стекло по давно изученной и оттого успевшей надоесть местности: кривая дорога с редкими машинами, аптека, серая обшарпанная стена какого-то здания, одинаковые обезличенные люди, идущие под окном и иногда бросающие на него пустой взгляд. Этот мир гармонично сочетался с его внутренним миром безысходной глухой пустоты и мрачного одиночества. Проходили дни, месяцы, годы и ничего не менялось ни в его душе, ни за окном, кроме времён года: всё та же разбитая дорога, та же старая аптека с выцветшей вывеской, те же чужие далёкие люди, спешащие куда-то. Иногда ему снились живописные картины природы: зелёные долины, густые сумрачные леса, морские пейзажи и горные местности, более красивые и причудливые, чем за окном, где он не был, а может и был, но забыл. И тогда, просыпаясь, он отдёргивал штору и растерянно замирал, обманутый ночной грёзой. Он был безучастным, немым и безвольным и не стремился что либо изменить вокруг. Его жизнью распоряжались какие-то чужие люди, а он просто был: не чувствуя вкуса пищи, ел три раза в день в тесной прогорклой столовой; спал 10 часов в сутки: восемь ночью и два днём; перед обедом сидел на ободранной скамейке во внутреннем дворике, мутно изучая землю перед собой и хлопая тяжёлыми, будто свинцовыми веками; а вечером, загнанный в комнату вместе с другими, смотрел в телевизор на движущиеся картинки с громкими голосами, не понимая их смысла, а смотрел только потому, что все смотрели. Ему нравились эти картинки, потому что они напоминали ему ночные красивые сны, потому что они по крайней мере менялись и не повторялись ежедневно в отличие от его распорядка дня и местности за окном. Санитары называли его "овощем" за инфантильность, угрюмое бессмысленное лицо, отсутствие эмоций и минимум движений. Они забирали предназначенные ему на ужин фрукты, смеясь между собой, что "овощи и фрукты не сочетаются", и вообще обращались с ним как с неодушевлённым предметом.

Однажды он проснулся утром весь в поту, сел, нащупал ногами под кроватью тапочки. Его томило предчувствие чего-то. Ночью снились деревянные фигурки на чёрно-белой доске, будто от внешнего толчка все опрокинулись, покатились на пол, а одна осталась – белая, высокая с шариком на голове, он хочет её взять, тянет руку, но пальцы промахиваются мимо, проходят насквозь, не попадают, а потом вдруг она проваливается куда-то вниз, в глубину, и - пробуждение. Он тяжело встал и по привычке раздвинул сальные помятые шторы. В глаза внезапно ударила ослепительная вспышка солнца. Прищурившись и на миг отведя лицо, он прижал глаза большим и указательным пальцами, помял их и через некоторое время взглянул на улицу. Словно сотворившись из ярких частиц света, возникла обворожительно-прекрасная девочка в жёлтой панамке и юбочке и сквозь туман апельсинового марева проплыла мимо его окна, скрывшись из виду. Жаркая волна ударила в голову, дыхание перехватило. Он бросился левой щекой к стеклу, скосил взгляд и уловил вдали лишь уходящие ножки. Руки дрожали, сердце звонко билось о рёбра, горло свело судорогой. Подкосившись на неустойчивых ногах, он схватился потными руками за батарею, бессильно заскользил, опустился на пол, свернулся, прижав колени к груди и замер, широко раскрыв глаза. Целый день он не мог прийти в себя от этого утреннего происшествия: в голове было непривычно тяжело от копошащихся мыслей, размытых, призрачных образов, знакомых сюжетов, обрывков чужих фраз, странных ассоциаций. Много людей видел он из окна, но ни один не отозвался в его сердце таким волнительным стуком, ни один не впился в мозг такой навязчивой дисгармонией. Что-то в этой девочке затронуло его, затронуло нечто глубинное, подсознательное, о котором он раньше и не подозревал. И теперь оно медленно просыпалось, оживало и мучительно искало выхода. Ему необходимо было непременно увидеть малышку ещё раз. Он был почти уверен, что между ними есть какая-то связь, что видел её когда-то, возможно был лично знаком. Только как найти её? Будет ли она вновь идти утром? А что если нет? 

В этот день ему было удивительно приятно гулять во внутреннем дворике среди горячей летней зелени и наблюдать, как лёгкий ветерок качает гибкие стебли трав, как осы облепляют гнилое яблоко, как божья коровка бежит по лопуху, как больничная кошка подкрадывается к воркующим голубям, как высоко в небе маленький самолёт разрезал небо дымчатым облаком. Он находился в новом состоянии как бы похмельного помутнения от нахлынувших мыслей и образов, над которыми величественно всплывал образ милой девочки. Вечером, когда санитары собирали больных на телепросмотр и распахнули дверь его палаты, он вдруг гаркнул хриплым низким голосом, что хочет побыть один, и остался лежать на кровати. Оторопев от изумления и невольного страха, санитары пугливо переглянулись: овощ, признанный неизлечимым, заговорил! Немедленно послали за доктором. Доктор, благообразный старик с седой бородкой, во время обследования в удивлении вскидывал глаза на показания приборов и повторял "Да, чудеса!" Задал несколько вопросов, на которые пациент ответил бодро и осмысленно. Потом написал в личной карточке значительное улучшение состояния, отменил некоторые препараты, взамен добавил новые, назначил диету и прописал больше гулять на свежем воздухе. Вечером перед сном больной завёл часы, чтобы встать пораньше и не пропустить чудо.
Он не знал, как её зовут, но одно имя самовластно вместе с ярким светом солнца вспыхнуло в глубине его подсознания и затмило все другие женские имена – Людочка. И он стал называть её так. Теперь он видел эту девочку каждый день, она как райская птичка бесшумно пролетала утром мимо его окна, маленькая, загорелая, загадочная и волнующая. Вокруг пламенело её 13-е лето, и раскалённое солнце нагревало асфальт, обжигающий ступни босоногой Людочки, которая утром шла на городской пляж. Мама уже разрешала ей ходить одной купаться на речку и девочка была рада, что, взрослея, становится всё более самостоятельной и независимой.

Тяжёлое психическое расстройство, двадцать лет томившее его в мрачной больничной темнице, таинственным и непостижимым образом исчезало, и состояние его стремительно улучшалось. За несколько недель он очень изменился, похудел, помолодел: бледное, осунувшееся и сморщенное лицо порозовело и приобрело здоровый румянец, глубокие борозды морщин разгладились, наполнились жизнью, счастливая улыбка озарила губы, взгляд стал осмысленным, умным, любопытно всё вокруг изучающим; дряблое, тучное тело преобразилось, лишняя полнота исчезла, подвижные мускулы заиграли под тонкой кожей. Врачи недоумевали и не могли объяснить такой фантастической перемены, столь потрясающей в своей иррациональности метаморфозы, бессильно ссылаясь ввиду недостаточности научного знания на божью волю. И только обречённый на вечность темноты человек, чудом возвратившийся к свету, знал, что послужило причиной его исцеления, точнее, кто. Он видел, как Людочка грациозно плывёт в жарких солнечных волнах, покачивая узкими бёдрами, в жёлтой панамке и такого же цвета юбочке. Он видел, как она останавливается на углу дома, чтобы купить в киоске бумажный пакетик семечек. Ему уже разрешили выходить ненадолго за территорию больницы, и теперь он мог открыто любоваться девочкой, неподвластный преградам окон и стен. Людочка не подозревала о его существовании, а ему нравилось инкогнито наблюдать за ней. Она внимательно глядела под ноги, чтобы ненароком не наступить на что-либо острое, и непринуждённо лускала семечки. Он всегда шёл позади неё, сохраняя необходимую дистанцию, иногда прячась за дома и теряясь в толпе. Впрочем, Людочка, углублённая в свои мысли, редко оборачивалась. 

Каждое утро, проснувшись заранее, через сломанную доску в заборе он ускользал из больницы и ровно в 8.00 ждал её неподалёку от дома, в укромной беседке в тени акаций. И как только она выплывала из подъезда, такая красивая и свежая, в жёлтой панамке, надевая тёмные очки и приглаживая вьющиеся светло-русые волосы на висках, он тайно следовал за ней на пляж, опьянённый её детской прелестью и пленительным очарованием. Он был счастлив, любуясь со спины её плавной, грациозной походкой, как мягко и осторожно её загорелые ножки ступают по земле, как от каждого шага напрягаются мышцы и подрагивают лопатки, как ветерок развевает волосы и задирает поминутно оправляемую жёлтую юбку. И как только они приходили на пляж, она растягивалась на цветистом покрывале, предварительно намазав плечи и ноги кремом, а он садился неподалёку от неё на скамье под тенистым навесом и курил. Неумолимое солнце обдавало загаром голые тела купальщиков, снующих туда-сюда по раскалённому песку. Парни играли в волейбол, высоко подпрыгивая и хлопая по желто-белому мячу, норовившему попасть в лежащих людей. Возле лабиринтообразных раздевалок стояли очереди. Подростки бегали и боролись, валяясь в песке. Людочка блаженно замирала в расслабленной позе, вытянув руки вдоль туловища, и, казалось, спала. Но вдруг поднималась и, разгладив на себе узкие белые плавки, шла к воде, утопая растопыренными пальчиками в песке, и, щурясь и чему-то улыбаясь, бросалась в мутную воду. 

Он снова любил. Но не эту загорелую, хрупкую девочку, разбивающую руками пенистые волны. А любил другую Людочку, именем которой он и называл её, о которой она напоминала ему. На которую она была поразительно похожа, совсем как две капли воды. Казалось, будто настоящая Людочка как феникс восстала из пепла и перенеслась фантастическим телепортом сквозь мрачные годы его болезни и одиночества, чтобы порадовать его своим удивительным возвращением. Тёмное, беспросветное существование короля, потерявшего королевство с королевой, вдруг озарилось светозарной вспышкой воскресшей королевы-близнеца, которая теперь полностью возродила его королевство – разум и память. И пока девочка плавала, отдаваясь своенравной прихоти течения, он грустно смотрел на волнистую реку и, предаваясь прояснившимся воспоминаниям, курил и плакал. Со стороны можно было видеть, как лысый солидный мужчина в чёрных шортах и яркой рубашке с пальмами, сгорбившись, смотрит вдаль, курит и иногда подносит платочек к глазам. Можно было подумать, что у него случилось горе. На самом деле горе случилось намного раньше, а теперь ему вновь стало хорошо. Те смутные образы, ассоциации и обрывки слов, восставшие из подсознания, которые подняла на поверхность его травмированного мозга своим чудесным появлением Людочка, с каждым новым днём добавлялись кусочком прошлого к мозаике воспоминания и теперь окончательно соединились в стройное полноценное полотно былого.

Он вспомнил себя веснушчатым кудрявым парнем, студентом четвертого курса, весёлым и беззаботным повесой. Он не слишком старался учиться, отдавая дань чувственным наслаждениям, приветствуя шумное веселье, пьянки и развлечения. За жильё и учёбу приходилось дорого платить и, чтобы заработать, пришлось взять свободное посещение и устроиться в школу на полставки учителем шахмат. Это была престижная частная школа, где внимание уделялось многим дополнительным наукам, не ведомым обычным государственным образовательным учреждениям: риторике, астрономии, этикету, музыке, танцам и шахматам. Он с детства неплохо играл, участвовал в соревнованиях, имел 1й юношеский разряд. Но давно уже не брал в руки шахмат и смутно помнил те хитрости, ловушки и термины, которыми владел раньше. Пришлось купить учебник и заново открывать для себя тонкости шахматного искусства, дебюты и защиты, эндшпили и миттельшпили. Прежний, постоянный учитель (друг его отца) слёг от тифа, и, будучи его бывшим тренером и помня школьные успехи своего ученика, предложил ему до выздоровления заменить себя. Чем не работа? Вечером он выучил в учебнике нужный параграф, на котором остановился 8 "А" класс – "Защита Каро-Канн" и утром с гремящей шахматной доской под мышкой отправился в школу.

Он прекрасно помнил тот свежий майский день, когда впервые увидел её. Солнце заливало ярким теплым светом кабинет. Была перемена: ученики шумели. На второй парте сидела красивая девочка и играла с зеркальцем. Ее русые вьющиеся волосы пышно разливались по узким плечикам. С помощью круглого надтреснутого зеркальца девочка управляла солнечным зайчиком и запускала его по потолку и стенам. Хрустальные блики света отражались в её раскосых лазурных глазах, придавая им волшебный блеск. Увлеченная забавой, она мило приоткрывала маленький рот, обнажая сверкающие белизной зубки. Маленькое круглое солнце игриво скакало, перепрыгивая с одного места на другое, послушно следуя движению верной руки. А потом вдруг глаза нового учителя вспыхнули ярким светом, и он на миг ослеп. Мир вокруг запестрел зыбкими огненными кругами. Отодвинувшись и защищаясь рукой, он не сразу восстановил помутненное изображение, а, придя в себя, увидел, как она простодушно улыбается. Дерзкая школьница тогда ослепила его не только зайчиком света, но и собой, своей очаровательной детской прелестью. После томительного урока, с тайной помощью мальчугана с последней парты, в классном журнале среди списка учеников 8 "А" он с замиранием сердца нашел её имя. Ему казалось, что оно должно быть какое-то таинственное и необычное, но, узнав его, он ничуть не удивился. И с новой, очаровательной значимостью зазвучало для него это простое имя.

  Людочка, Людочка, Людочка! – с ударами сердца в промежутках слов шептал он эту чудную молитву, - и слышал в первом слоге неясное начало, намек пронзительного, еще неведомого чувства. И теперь так странно было вести уроки, зная, что она смотрит на него и ловит каждое слово и движение. Это смущало и прибавляло уверенности и силы одновременно. Он не обращался к ней по имени и не делал замечаний. Боясь встретить испытующий взгляд, он пробегал по ней только вскользь или боковым зрением. Когда же их взоры встречались, она смущенно улыбалась и кокетливо отводила глаза. Приходя домой, он не мог найти себе места: мысль о ней не покидала его. 
Между тем на улицах города сладко пахли цветущие каштаны с грушевидными, изъеденными майскими жуками, листьями. Весенний "грибной" дождь косыми лучами шуршал по деревьям и пузырился на асфальте, влажной прохладой обдавая лица спешащих людей. Утром по пути в школу его глаза приятно слепило от блестящей чешуи извилистой реки, поросшей у берегов жёлтыми кувшинками.
  Людочка казалась ему особенной, таинственной и недоступной среди прочих невзрачно-серых учениц. Он робел и боялся, не зная, как так мимоходом заговорить и познакомиться с ней, чтобы сразу не выдать своей пылкой симпатии, тем самым не спугнув её, нежную и проницательную девочку, взрослыми замашками опытного самца. Не испытывая раньше трудностей в сближении с людьми, он недоумевал, смеялся и злился на себя за то, что такая простая вещь вдруг обернулась камнем преткновения. Репетиции перед зеркалом еще более усугубляли его немощность.

По настоянию бывшего учителя каждую неделю ему требовалось проводить, записывая ходы, сеанс единовременной игры с учениками класса, чтобы потом разбирать их ошибки. Он ходил с блокнотом между рядами парт и, не слишком задумываясь, уверенный в собственных силах, переставлял фигуру на каждой из 20-ти досок. Берясь за самый верх фигур, Людочка двумя пальчиками аккуратно переставляла их, и улыбалась ему так обворожительно, что он волновался и ходил невпопад, стараясь поскорее уйти. "Вам шах от королевы", - вдруг промолвила малышка, весело блеснув глазами. Он прищурил глаза и вгляделся в доску. Так и есть, от белой королевы! Ему так хотелось крикнуть в тот миг: "О, моя светлая королева, я, чёрный король, с радостью готов сложить у ног твоих своё королевство и сам склониться ниц перед твоим гибельным очарованием!" Но смолчал. Он тщетно пытался сосредоточиться и разобраться в хаосе фигур: глаза невольно смотрели поверх доски на кружевные локоны девочки, которые она в раздумье накручивала на тонкие пальчики с нежными прозрачно-розовыми ногтями. "Что же это? Неужели я проиграю?" – скользнула мысль. Собравшись и сделав над собой усилие, он выровнял игру: закрылся и успешными ходами перенял инициативу, заняв центр доски. Теперь игра шла только между ними, потому что остальные ученики, очевидно мало способные к шахматам, либо проиграли, либо сдались. Но малышка, казалось, не собиралась делать ни того, ни другого. Дети встали с мест и робким кольцом окружили игравших, внимательно следя за противоборством. В классе становилось душно. Зрители шёпотом переговаривались и глухо покашливали. Людочка совершила неверный шаг, прельстившись выгодной позицией, и он убил её королеву, потеряв слона и коня. Атмосфера накалялась. Чёрный король стал уязвим. Теперь он почти ненавидел эту девочку, дерзнувшую посягнуть на его статус учителя, обязанного по смыслу обладать большими знаниями и умениями, чем его подопечные. Иначе, какой из него учитель?

Надо признать, что Людочка играла мастерски. Глубоко задумавшись, она трогательно выпячивала губки и двигала бровями. Лазурные глаза её стремительно бегали по доске и находили единственно верный вариант, таящий опасные ловушки для соперника. Растерянный, раздавленный, он напрягся, призвав на помощь всю силу своей логики, и воспользовался безопасным уютом рокировки, чтобы спрятать короля за стеной пешек и вывести ладью. Её прелестные щёки покрыл лёгкий румянец, непослушная прядь прилипла ко лбу, но испытующий взгляд безошибочно находил бреши в его обороне, а пальчики уверенно сжимали фигуры и делали нужные ходы. Рокировка не исправила ситуации, а только усугубила её. Ладью он тут же потерял, удовлетворившись конём. Людочкина пешка под надёжной диагональной защитой слонов неуклонно двигалась вперёд во владения чёрного короля, запертого стеной из своих пешек, стремясь достичь последней клетки. Он уже не мог предотвратить это победоносное шествие, и вскоре малышка провела превращение, воскресив на место пешки белую королеву, недавно убитую им. Он пытался подкараулить королеву, загнать в тупик, но она сама затейливо заманила чёрного короля в западню, ускользнув обманчивым призраком сквозь его натиск. Хихикнув, девочка подхватила королеву и, стукнув фигурой о доску так, что его король закачался, проговорила: "Шах и мат!" Этот деревянный глухой звук ещё долго отзывался в ушах, звуча в унисон с нервно трепещущим сердцем. В горле появился неприятный осадок, туман застелил глаза. "Позравляю!" – с трудом разлепил он губы. Людочка улыбалась, лаская и жалея его утомлёнными, чуть припухшими глазами. Он пожал протянутую ручку, несильно сдавил пальчики, и это прикосновение, эта улыбка, этот взгляд стоили его поражения и позора.

Через несколько дней он встретил её, когда вечером гулял по берегу, луская семечки и любуясь, как закат отражается в зеркальной глади реки, расплываясь на воде алой дорожкой, подрагивающей от лёгкого течения. Людочка бежала к нему лёгкой трусцой, равномерно сгибая и разгибая ноги, обтянутыми белыми шортиками, достающими до колен, в толстовке с капюшоном, подпрыгивающим на бегу вместе с затянутыми в хвост волосами. Он остолбенел и растерялся, не зная, что делать. Она поравнялась с ним, остановилась и весело поздоровалась, в шутку предложила пробежать с ней. Он хотя и не любил спорт и забыл, когда последний раз бегал (кажется неделю назад, когда догонял уезжающий автобус), сразу согласился, боясь потерять такую удачную возможность познакомиться, и, волнуясь, потирая вспотевшие ладони, затрусил рядом с девочкой. Пробежав метров 500, он остановился от боли в ногах и правом боку и предложил встретиться и продолжить завтра в это же время. Она, кивнув и издав сдавленный смешок, побежала дальше в вечерний сумрак. С тех пор они ежедневно встречались на закате у реки и, болтая, бегали вдоль травянистого берега, перепрыгивая через крапиву и поваленные деревья, пугая рыбаков, разгоняя руками тучи мошкары, прихлопывая друг на друге комаров. Вскоре они пробегали вместе уже по 3-5 км каждый вечер. Это трудоёмкое занятие укрепило его мышцы, дух, сердце и сблизило его с девочкой. Сейчас он бы отдал всё, чтобы вновь увидеть её движущиеся на бегу лопатки и локти, содрогающиеся бёдра, натягивающиеся шортики с мокрой полосой посредине и проступающий контур трусиков. Именно там, под сенью плачущих ив, опустивших в воду свои ветви, он, будто обжёгшись, впервые сорвал лёгкий поцелуй с её губ, покраснев как мальчишка.

А спустя неделю они уже гуляли по тенистым, пустынным аллеям парка и безумно целовались. Под ногами хрустели сосновые шишки, а вокруг томно пахло горячей зеленью и смолой, желтой тягучей слезой сползавшей с раненых стволов. Проворные белки на тонких когтистых лапках карабкались по ветвям и недоверчиво спускались на землю. Прозрачные, дрожащие нити паутин от недавнего дождя, одетые капельками воды, искрились на солнце янтарным блеском. Он прижимал Людочку к дереву и, громко дыша от исступлённого возбуждения, ласкал под платьицем её горячие, отзывчивые бёдра и целовал тонкие, слегка выпирающие ключицы. Она слегка постанывала, прикусывая губы, закатывая томные глаза, и отдавалась ему с кроткой покорностью. Их пылающие страстью тела подрагивали от пронзительного удовольствия. Возмущенно кричали спугнутые птицы, с шорохом проносящиеся в вершинах деревьев. И краснопёрый дятел поднимал клюв с зажатой личинкой и, всматриваясь, переставал на время стучать. 

  Какой удивительно милой она запомнилась ему! Людочка была настоящей красавицей. Все в её внешности было прекрасно: и немного раскосые, будто татарские, глазки цвета неба, и маленькие волосики над верхней губой, и изящные по своему изваянию губки в виде бантика, и дугой изогнутые брови, и узкие мальчишеские бедра, и маленькая округлившаяся грудь. Она казалась ему настолько кристально-чистой и девственно-юной, что он, потрепанный сатир, с трудом верил своему счастью в обладании ей, маленькой принцессой. Эта тринадцатилетняя девочка имела такое покоряющее обаяние, какое он никогда не встречал в среде своих ровесниц. Детское простодушное кокетство и жеманность ничуть не портили её, наоборот, украшали невероятно. Он был от неё без ума.

  Им было хорошо вдвоем, наедине, без людей. Часами они гуляли по близлежащим меловым горам, спускаясь с опасных крутых уступов, поднимаясь по почти отвесным обрывам, разгребая колючие кусты терновника, вороша ногами свежие росистые травы. Вокруг шумно шелестел на ветру дубовый лес, на верхушках деревьев которого играли солнечные блики, а в глубине чащи царил влажный таинственный сумрак. Уставшие от долгой ходьбы, они садились отдыхать, вставляли травинку в зубы и, откидываясь на спину, тонули взором в густой синеве неба, следя за полетом птиц. Потом доставали взятую из дома еду и весело ели, голодные и уставшие. У них имелось уютное местечко на траве в тени деревьев, где они отдыхали и занимались любовью: расстилали старое, местами рваное покрывало, ложились и забывали себя друг в друге. Место было выбрано так, что оттуда открывалась взору большая территория, и они могли спокойно наблюдать за всеми перемещениями и не бояться быть застигнутыми врасплох.

  Иногда они забирались в пустующие дачные домики. Там часто было навалено много старинного, порой интересного хлама: поросшие пылью и паутиной старые книги, разбитая мебель, посуда, украшения. Всюду пахло запустением и древностью. Они стряхивали пыль со скрипящих резных кроватей и устраивались там как у себя дома, пока свет вечерней зари не плавил мутные окна рубином и медью (украшения из которых они находили в ящиках столов), напоминая о том, что близится вечер, и пора идти домой. По пути неизменно останавливались около извилистой речки, окаймлённой по берегам плачущими в воду ивами. Если место было дикое и безлюдное, то они купались прямо без одежды. Её загорелое тело со светлыми островками в его любимых местах переливалось янтарным блеском бегущих капель в последних лучах заходящего солнца. С мокрой прядью на щеке, смеясь и обнажая влажные зубки, Людочка зазывала его в воду. А он всегда боялся холодной воды и, переминаясь с ноги на ногу, долго топтался на берегу, прежде чем зайти. 

Каждый день на светлом балконе его съёмной квартиры они играли в шахматы. Людочке нравилось сидеть, подобрав ноги под себя, и непременно что-нибудь есть: семечки, яблоко, леденцы, виноград. С умилением и внутренней дрожью восторга, сходного с влиянием от прикосновения к великому произведению искусства, он наслаждался безмолвным созерцанием её тонких загорелых рук, нежных розовых пальчиков, выщипывающих изюм из булки; красивого детского лица с маленьким волевым подбородком, слегка выдающимися скулами и белесыми волосиками над верхней губой. Он восхищался искусной и безупречной работе природы, когда любовался сладостными ямочками на её горящих от жары и напряжения щеках, и подвижными лазурными глазами, своей прозрачной синевой не уступающими безбрежному океану нависшего над ними неба. Людочка проявляла себя талантливым стратегом, заставляя его подолгу ломать голову над своими запутанными комбинациями. Они играли почти на равных, но её превосходство было очевидным. Серьёзный, в минуты глубокой задумчивости облизывая кончиком языка верхнюю губу и раздувая ноздри, он выигрывал лишь в силу возраста и больших умственных способностей. Они разбирали партии чемпионов: Карпова, Алёхина, Капабланки, Ананда, Спасского и других. Его кумиром был Фишер, она восторгалась Каспаровым. Он помогал Людочке готовиться к предстоящей городской шахматной Олимпиаде среди школьников: читал ей учебники по теории шахматной игры от великих гроссмейстеров, разыгрывал популярные дебюты и защиты, объяснял коварную жертвенность гамбитов, учил хитростям и ловушкам. Девочка мечтала стать шахматисткой высокого уровня. Она послушно внимала его советам и схватывала всё на лету. К концу лета малышка уже легко побеждала его, и пришлось выставлять ей в противники шахматные программы, большинство из которых также оказались безнадёжно разбиты. 
 Однажды, после напряжённого дня они лежали, обнявшись на кровати в его комнате, и он, мучаясь участившейся в последнее время от переутомления головной болью, вдыхая волнующий запах Людочки, старался заснуть, как вдруг чей-то голос ядовито шепнул ему: "А что если сейчас взять и отшвырнуть её?" В недоумении он огляделся по сторонам: никого не было рядом. Голос, казалось, шепнул изнутри. "Показалось, - успокоил он себя. - Просто мысль" Но что за мысль? Откуда она? Ему бы никогда такое не пришло в голову. Бред какой-то. Он посмотрел на прекрасное, безмятежно раскинувшееся тело девочки, которая, уткнувшись в подушку, равномерно дышала. Заснула. "Не делай вид, что ты любишь её", - вновь прозвучал голос. "Кто это говорит?" – он поднялся, огляделся, сжал руками голову, потёр виски. "Это ты говоришь!" – ответил голос. Чертовщина какая-то. Он подошёл к зеркалу, внимательно посмотрел на себя: что-то чужое сквозило во всём его облике. Неестественно горели воспалённые глаза и лицо казалось помятым и имело нездоровый цвет. "Видишь меня?" – "Я вижу себя", - ответил он. "Ты и есть я". Что за… "Кто ты?" – с раздражением спросил он. – Что тебе надо?" – "Того же, что и тебе. Взгляни на Людочку: хочешь посмотреть, что у неё внутри? Вот я хочу" – "Заткнись", - гневно, сквозь зубы процедил он. – Уйди прочь, оставь меня" – "Я не могу уйти: ты сам создал меня. Я нужен тебе" – "Неправда. Я не знаю, кто ты. Это какая-то ошибка" – "Ошибка – это ты. Я помогу тебе преодолеть себя" – "Но я не хочу" – "Хочешь. Возьми нож и посмотри, что внутри у Людочки!" – повелительно рявкнул голос. Мёртвенно бледный, с расширившимися от ужаса зрачками, лихорадочно дрожа, он разбудил Людочку, сказал, что заболел, должен побыть один, дал денег на такси и попросил скорее уйти. Горячая, сонная, она недоумённо моргала слипнувшимися глазами, не понимая, что случилось и к чему такое волнение и спешка. 

Целую неделю он не выходил из квартиры. Заперся на все замки, крепко задёрнул шторы. Отключил телефон. Обрезал звонок. В дверь несколько раз стучали, но он не открывал. Голос преследовал его. Он осознавал, что тяжело болен, но стал недоверчив, мнителен, пуглив и не верил, что кто-либо сможет ему помочь. Он старался больше спать – во сне голос не тревожил, но после 10-12 часов сна неумолимо наступало тягостно-длительное бодрствование. У него появился странный сожитель – голый мальчик лет 7-ми, косоглазый, с гнилыми зубами, который всё время прятался в углу, скулил, плакал и просил красный цветок, который приказала ему сорвать его мама и который находится внутри Людочки. Мальчик то жалостливо и горько умолял всхлипывающим голосом, то повелительно кричал хриплым голосом взрослого мужчины и бросался душить. И никуда нельзя было от него деться, в каждом углу сидел его призрачный образ. Он пытался утешить мальчика, но тот злился, оскаливал чёрные зубы, впивался худыми окостеневшими пальцами ему в горло и просил, просил цветок, приказывал пойти и достать его из тела Людочки. Он видел наяву такие чудовищные кошмары, которые не приснятся даже во сне. Из сливного отверстия ванны вылезло ужасное существо с щупальцами, которое стремилось выползти из ванной комнаты и сожрать его, тогда ему пришлось разломать стол и заколотить досками дверь; оно билось и ревело, выламывая дверь, но потом успокоилось. Из зловещей тьмы вырастали уродцы и бродили по дому, исчезая в стенах. Отовсюду шептались. В его теле поселилась какая-то тварь, он чувствовал, как она двигается под надувшейся кожей и съедает его изнутри. Тогда он брал нож и резал те места, где она сидела, вытаскивал, убивал её, но она снова заводилась. Ужаснее всех был тот, кто вылез из зеркала – обладатель голоса в его голове, его близнец и двойник. Он говорил, что Людочка должна быть принесена в жертву ради спасения всех людей, что она – порождение зла, живое воплощение греха, и что если он не убьёт её, то мир погрузится во Тьму. Обладатель голоса утверждал, что это великая миссия, что так гласит древнее пророчество, что он был избран и не должен идти против воли богов. Через несколько дней в сияющем столбе света появился некто на ослепительно горящей колеснице, вручил ему Золотые Доспехи Героя как награду за предстоящее задание и попросил клятвы, что он выполнит то, что от него требуется. Потрясенный божественным видением, он поклялся, принял доспехи и, склонившись ниц, покорно подставил голову для благословления. К концу недели он окончательно уверился в собственной исключительности, необходимости пресечь зло и спасти мир от Тьмы. Осознание собственной болезни и безумия перестало посещать его. Он понял, что всё было нужно для того, чтобы очиститься и переродиться, и теперь корил себя за то, что не поверил с самого начала убеждениям голоса. Счастливый, с безумной улыбкой на худом, осунувшемся, небритом лице, он взял кухонный нож, включил телефон, набрал номер Людочки и, сказав, что болел, очень соскучился и немедленно хочет видеть её, срочно пригласил девочку к себе. А мальчик в углу ехидно скалился и двойник в зеркале одобрительно качал головой.

Ему поставили диагноз шизофрения и биполярное аффективное расстройство. Прописали инсулинокоматозную терапию и кучу таблеток. Поместили в отдельной палате с зарешёченным окном. Ему стало лучше. Галлюцинации исчезли. Но вследствие временной амнезии, стёршей из памяти события последнего месяца, он не отдавал себе отчёта в содеянном. Врачи молчали ради его же блага. Он искренне недоумевал, почему Людочка не приходит навестить его. Ему казалось, что она обиделась на что-то или просто слишком занята. Может быть, бросила его и нашла другого? Нет, он верил её чувствам, верил, что она придёт и заберёт его отсюда. Он помнил эти бессонные мучительные ночи, когда лежал с открытыми глазами и в мельчайших подробностях воображал Людочку, трогал воздух, представляя её тело, целовал пустоту, как будто её губы. От слёз тоски и одиночества его лицо стало красным и опухшим. Он был заперт, окружён каменным стенами и решётчатым окном от неё и мира, что значило для него тогда одно и тоже. Часами он смотрел в прямоугольник лазурного неба как будто в её глаза, и его воспалённому воображению начинало казаться, что нет уже никаких железных прутьев. И рванувшись к окну, он больно врезался руками в решётку и кричал, и бил стены и дверь, и падал в бешеном отчаянии на пол, сворачиваясь клубком, судорожно плача, и скрёб пол, раздирая ногти в кровь. Врывались санитары и сажали его в смирительную рубашку. И он лежал, обездвиженный, и плакал до рассвета тяжёлыми крупными слезами тоски и обиды и звал Людочку. Звал всю ночь до рассвета, а потом засыпал. А когда амнезия прошла, и он понял, что натворил, разум совсем покинул его. Король, погубивший лучезарную королеву, потерял и королевство, позволив заточить себя на долгие мрачные годы в глухую темницу.

Прошло 20 лет, ровно столько, сколько ему было в то баснословное время, когда он впервые встретил Людочку. И вот он сидел, вспотевший, растроганный воспоминанием, на обшарпанной деревянной скамье, вытирая набегающие слёзы и шмыгая носом, и наслаждался чудесным видением, воскресшей королевой, всплывшей сейчас из водной глубины на сверкающую поверхность, как будто через десятки лет из глубины мрачного прошлого на светлую поверхность настоящего. 

Было очень жарко и душно. Ему захотелось освежиться в воде, захотелось проплыть рядом с Людочкой, и, будто нечаянно в суете купающихся, вскользь прикоснуться под водой к её гибкому и упругому телу. Он быстро разделся, сложил вещи на лавку, неуклюже забуксовал в песке и, минуту потоптавшись на берегу, – атавизм юношеской боязни холодной воды, – шумно нырнул в воду. Людочка плескалась невдалеке, и он поплыл ей навстречу. Вокруг было много людей и возможность совершить задуманное, оставшись незамеченным или отделавшись лёгким "извините, я, кажется, задел вас", ласкала его воображение и казалась вполне безобидной и осуществимой. Разгребая в стороны желеобразную толщу воды, он продвигался ближе к девочке, но вдруг увидел, как она резко повернулась, будто почувствовав на себе его взгляд, и, заметив его, жеманно засмеялась и поплыла прочь, подозрительно оглядываясь. Он последовал за ней. Она очень легко и элегантно скользила по воде, и постоянно озиралась на него, развевая мокрые слипшиеся волосы и обнажая в затейливой улыбке влажные зубы. Он ускорил темп в надежде догнать её и узнать, что всё это значит. Но она тоже быстрее заработала руками, поднимая вокруг себя искрящиеся брызги. Он не понимал, чего она от него хочет, почему манит за собой и убегает. И стал грести изо всех сил и вскоре догнал. "Подожди, постой!" – он протянул руку, чтобы остановить девочку, но рука промахнулась, пройдя сквозь тело, пальцы сжали пустоту. Тогда Людочка повернулась и, блеснув глазами, весело объявила "шах и мат", а потом растворилась в воде. Растерянный, обманутый, он исступлённо метался, звал и плакал, ища её, а на зеркальной поверхности воды отражался его двойник, одобрительно качая головой. Тогда он в отчаянии нырнул и, шаря руками в тёмной глубине в поисках Людочки, наткнулся на голого мальчика, который, ехидно скалясь гнилыми зубами, впился в его горло костяными пальцами.