Сумрачную тишину кельи нарушало поскрипывание кровати и редкие, но очень сладостные стоны. Спертый воздух вместе с ароматом секса заполнили собою каждый уголок небольшого, тесно заставленного помещения. Этой ночью он любил ее. Страстно и методично, меняя позу за позой. Огромная деревянная кровать с белыми простынями едва слышно подпевала в такт его уверенным движениям. Сильные, но нежные руки сжимали ее грудь и ягодицы, ласкали обнаженную плоть. Картина возвышенного экстаза - громкие вздохи, слюна, пот и жар двух тел, постепенно сливающихся воедино… А далее взрыв! Деревянная дверь кельи за секунду превратилась в труху, будто ее снесло выстрелом бомбарды. В комнату вошел человек в доспехах. Его смятый нагрудник с крестом искажает в себе отсвет зажженных свечей и двух возлюбленных, извивающихся в кровати.
- Не остановились! Будто меня нет!
В глазах крестоносца отражается безумие. Испустив бесшумный вопль он вскидывает длинный двуручный меч и обрушивает его со всего маху на любовников. Кружева окрашиваются в красное… Кровать с грохотом ломается на две части, что-то черное и липкое мгновенно растекается по полу. Он так и остался в ней... Навсегда. Точнее его нижняя часть осталась в ее нижней части. Карикатурные конвульсии разрубленных пополам тел напоминают половой акт. Когда ледяной океан сомкнулся над моей головой, в ушах продолжает звенеть вопль крестоносца. Его голос подозрительно похож на...
Боль. Первое, что ощущаю, когда открываю глаза - боль. Подавляя чувство безысходности, пытаюсь вытащить тело из мокрых простыней. Сгибаюсь пополам от очередной судороги. Умолять некого. Никто не придет. Я это знаю. Потому встаю, упираясь ватными ногами в пол и иду. Стены коридора пульсируют в такт моим шагам, где-то на полпути меня догоняет приступ гиподинамии. Увидев меня человек в зеркале пытается перерезать себе глотку. Здравствуй, реальность. Ты гораздо хуже моих снов.
Поблескивая в лучах солнца мимо пролетает тонкая паутина. Округа пока зеленая, но скоро это будет не так. Усталый взгляд неподвижно сверлит багровый диск сквозь подрагивающую на ветру листву деревьев. Город пуст, всего его жители захлебнулись в высококонцентрированном формалине. Я не спеша бреду по улочкам. Глубокое синее небо над головой. Редкие облачные всполохи совсем не портят его. Весь этот пейзаж можно уместить в одно слово – холод. Создается впечатление, что он проникает в этот мир через мои бесцветные глаза. Я не знаю что делать. Не понимаю куда мне идти. Ничего не чувствую кроме всепоглощающей ледяной пустоты. Хочется смеяться от осознания того, что все окончательно и бесповоротно проебанно. Обесцветилось, обессмыслилось. Я разбит. И теперь знаю, что в аду холодно.
В предрассветный час из лесной чащи выбегает волк. Останавливается перед ручьем, всматриваясь куда-то за горизонт. Потом жадно преподает к быстротечному потоку, лакая розовым языком. Первый луч света прорывается из под сизых облаков. Над сонным лесом висит дымка, слышны редкие выкрики птиц и шелест травы. Догнали... Со склона за ним безмолвно наблюдает стая. Несколько пар холодных неподвижных глаз. Волк отходит от ручья и ощеривается. Из его раскрытой пасти капает вода. Он знает, что первым пойдет самый старый и слабый, а может наоборот. Через мгновение с обрыва неуклюже спускается юный волк. Слишком молодой и неопытный, чтобы нанести какой-либо значимый урон. Ощериваясь навстречу, он медленно сокращает дистанцию, а потом резко бросается в атаку. И уже через секунду лежит мертвым около ручья. Перехватив в воздухе, я смыкаю челюсти на его загривке и одним резким движением сворачиваю ему шею, прежде чем он успевает коснуться земли. Секунда и тебя уже нет. Еще четыре волка спускаются, чтобы покончить со мной. Догнали… Со склона невозмутимо наблюдает сталеглазый вожак. Он не отводит взгляд даже когда наши глаза встречаются. Так же холодно продолжает смотреть куда-то глубже меня. Тем временем они окружают... Я чувствую, как дрожат мои лапы. Предвкушаю быструю расправу, смерть. Резко дернувшись в бок, вгрызаюсь в морду заходящему за спину волку. Над ручьем поднимается сумасшедший гвалт из рычания, возни и скулежа. Они рвут меня на части. Метаясь из стороны в сторону я успеваю заметить из мелькающей перед глазами мясорубки свой отгрызанный хвост, лежащий в стороне. От слабости ноги подкашиваются, и вот уже одна из них, перебитая, висит на одном сухожилье. Мир переворачивается - принимает горизонтальное положение. Острые тиски сжимают мое горло, из пасти вырывается стон, заливая мокрую почву вокруг карминовым потоком. Сквозь выбитые клыки слышится сдавленная мольба о милосердии. Они не слышат. Продолжают рвать меня, грызть, жевать. Когда агония  кончается, вожак бесшумно спускается на берег. Запыхавшиеся сородичи с окровавленными мордами выжидающе смотрят на своего предводителя. Он подходит к изуродованному телу и поднимает заднюю лапу…
- Ты такой молчаливый… - она проводит указательным пальцем по моему плечу и слегка улыбается. Фальшь. Я вижу тебя на сквозь, сука…
- Ты всегда такой молчаливый или только с девушками? – ее рука переходит к моей груди и начинает плавно скользить вниз. Когда до члена остается пара сантиметров, я поднимаю глаза и смотрю прямо в накрашенное ебло. Что-то в моем взгляде заставляет ее остановиться. Она одергивает руку.
- Я хочу стать психологом. Из нас получаются отличные психологи… – дальше идет какая-то чушь про семью и общечеловеческие ценности. Волчья пасть внутри меня с щелчком закрывается, выдавливая на поверхность паскудную ухмылку. Из украинок получаются отличные проститутки. Но не в твоем случае, сука. Она видит мою улыбку и сердобольно произносит – вот! Знала, что ты меня поймешь.
Каждый раз, когда она открывает свой грязный рот, я вижу ее идеально ровные и белые зубы. Это мосты. Ее настоящие зубы ей, скорее всего, выбили на какой-нибудь трассе Киев – Житомир, когда она отказалась давать в задницу. Потом заботливый сутенер Ашот из многонациональной России вставил ей новые, посадил в золотую клетку и установил почасовую оплату за честный труд. Аморальность рука об руку с гуманностью. Обожаю двойные стандарты.
Глаза поросячьи, алчные. Это веселит. Я нагло разглядываю ее. Коровье вымя трясется в такт глупым смешкам. На боку бабочка. В голове всплывает Бернси из «Ложной слепоты» и ее голографическая татуировка бабочки, которая все порхала и порхала своими прекрасными крылами. Размечтался. Взгляд скользит ниже, к промежности. Она затыкается и сдвигает ноги вместе. Тут я вспоминаю, что в моих глазах сталь. Холодная, острая, безжалостная сталь. Такая же лежит у меня в плаще. Шлюха знает про нож. Она обшарила мои карманы, когда я был в душе. Это веселит…
На словах о супружеской верности я с размаху бью ее ладонью по лицу. Долгожданная тишина. Заткнись, сука, заткнись, заткнись! Пальцы нащупывают нервно сглатывающую глотку и впиваются мертвой хваткой. От внезапности поросячьи глазки широко раскрываются.
- Если закричишь – я убью тебя.

Есть что-то общее с рождением. Младенец появляется на этот долбанный свет и кричит. Кричит, потому что он напуган и ему больно делать первый вдох. Я не кричу, когда открываю глаза. Только глухо хриплю, растирая слезы по заспанному лицу. Фокус заключается в том, что изначально тело онемевшее и нет никаких ощущений, кроме всепоглощающей бессмысленности. Но это в голове. [Все самое интересное в голове] Поднимись, пожалуйста. Ну же! Вставай! Уговариваю себя, будто мертвеца заставляю ожить. И когда система приходит в движение, вместе с этим возникает пульсирующая боль по всему телу… С неба срывается солнце и падает за горизонт на ходу подбрасывая откуда-то снизу луну. Быстрее, еще быстрее, пока в висках не начинается шипение. Светло – темно, светло – темно. Стробоскоп. Усилием воли я замедляю эту пляску. Раннее утро, 6:22, пора идти. Почему?
Говорят, что самые умные мысли приходят в самых глупых местах. Мне кажется это бредом. Ведь место абсолютно не имеет значения. У меня получается сосредоточиться только когда рядом никого нет. Да, все становится по полочкам. Мой мозг делает это за меня, в то время как я с тупой усмешкой запрокидываю голову и пялюсь в этот изумительный вечерний небосклон. Почему он настолько красив? Меня всегда интересовало, как называются те реактивные белые всполохи, которые оставляют за собой самолеты в небе. Сейчас один удаляется в сторону севера, рисуя за собой белый шрам на алом полотне. Я убил человека. Минут двадцать назад, может больше. Теперь сижу на ржавых рельсах с окровавленными руками и просто смотрю вверх. Толи вкус жизни ощущаю, толи наказание от Бога жду. Тело убитого валяется между двух стен прогнивших гаражей в двадцати минутах ходьбы отсюда. Да, сижу недолго. Считай, что только пришел. Каждый из нас виновен. Но по-своему. Не хочу философствовать на эту тему – сплошные вопросы и те Гамлетовские. Зато кое-что понял. Когда шел за ним. Когда он это почувствовал и свернул в гаражный кооператив. Когда я зажал его в коридоре без выхода и вытащил нож. Мы любим убивать. Стоит инстинктам взять вверх и ты уже не ты. Просто нужно обладать определенной степенью честности, чтобы сознаться в этом. Ни одно животное на земле не стремиться так сократить свою популяцию, как человек. Потому мы создали законы, чтобы хоть как-то притормозить это безумие. И вот раз - замешательство, два - сопротивление, три - агония, четыре - смерть… Больше ста ножевых. Сначала я не даю ему вырваться. Потом придерживаю за плечо, чтобы он не упал. Затем, когда его ноги начинают подкашиваться, я опираю его о стену и продолжаю нанизывать на свой нож. С каждым ударом холодная сталь находит все меньшее сопротивление в его грудной клетке. Звук из тугих хлопков сменяется на чавкающий, слегка утробный. Все не могу остановиться…
Перед тем, как умереть сегодня и воскреснуть завтра, я увижу прекрасную ночь. Миллиарды звезд разгораются в черном океане над моей головой. А потом начинают падать, освобождая ледяную пустоту от своих бесконечно далеких объятий.
На черном фоне расцветает огненный крест.