Содержание предыдущих частей одной фразой: опуская тему баб и пьянства, свежеуволенный чувак из офисного планктона ухватил от кореша бизнес-идею и пытается кореша подвигнуть на совместную реализацию; суть идеи в создании в американских жопенях собственной церкви.

Три года нашей деятельности в Юте теперь вспоминаются как странный сон. Концепция Йохана работала как прекрасно смазаный часовой механизм. Полагая, что отправной точкой может быть что угодно, Йохан перевернул на сто восемьдесят градусов идею моей приятельницы и назвал наше предприятие «Церковь Закрытого Сердца». Пафос наших проповедей сводился к тому, что все – общество и государство, бизнес и религия – требуют от нас вовлечения в свою деятельность и через это пытаются контролировать наши личные дела, а это все противоречит как человеческой природе, так и истинному божьему промыслу. Получалось, что в этом люди слышали каждый свое, но большинство слышало то, что хотело бы услышать. Например, некоторые считали, что ударить по рукам с соседом за наличные – их с соседом личное дело, из чего оба заключали, что налоговую инспекцию дяди Сэма об этой сделке информировать не следует. Они, конечно, несознательные граждане, зато – очень правильные прихожане, их прибыли вырастали, а их десятины нам, естественно, нравились.

Но самым показательным примером был, пожалуй, случай с геями. Местные активисты объявили о проведении «парада гордости» в нашем городке (о да, мы таки уже считали его нашим). Объявили по местному телеканалу. Сразу после их рекламы на канале шла наша еженедельная десятиминутная проповедь. Йохан и я, оба такие благообразные, в аккуратных стрижках и с чинными бородами, заявили, что распоряжение собственной задницей есть сугубо личное дело каждого человека, и поэтому как воспрепятствование этому, так и публичная демонстрация этого – оба суть действа богопротивные. Геи услышали, что церковь их не осуждает и гонения на них не приветствует. Остальные же люди, в большинстве своем убежденные мормоны, расценили это как выступление против гей-парада. В результате геи на парад не пошли участвовать, а прочий народ на парад не пошел смотреть, все сидели по домам или по пивным, ибо «смотреть на пропаганду – поддаваться пропаганде», копирайт формулы мой. По главной улице нашего городка прошли полтора пожилых гея (организаторы парада) и две негритянки-лесбиянки. Их проводили глазами полдюжины молчаливых полицаев, поскольку служба такая. Ни одна местная газетенка это событие никак не осветила.

Было несколько неприятных моментов, но мы успешно их отбили. Сначала ко мне на исповедь пришел мужик, местный маляр, просивший отпустить ему грех – за несколько лет до этого он убил свою совсем-совсем неверную жену-безбожницу (он повторил это очень внушительно), труп закопал в укромном месте, а сам ухитрился не попасться. Я сказал, что грех очень тяжелый, ему надо пойти в полицию, все рассказать и вернуться ко мне с копами и в наручниках, тогда я ему смогу этот грех отпустить, и он пойдет в тюрьму прощенным. К этому я добавил, что даю ему на это два дня, и что выбора у него нет. Мужик перешел на уголовную лексику и начал качать права насчет тайны исповеди. Тогда я тоже перешел на язык попроще, и сформулировал ему, что мы тут люди новые, и кто он такой – черт его знает. Может, он тут засланый казачок от конкурирующей церкви свидетелей Иеговы? Я ему тут соблюду тайну исповеди, а он меня заложит, потом церковь закроют, меня посадят, короче, пастве это не надо, а я за паству, ты понял, мужик, я за паству хайратник порву. Ну, что верующий маляр без образования может возразить циничному экономисту с докторантурой?.. Не скрою, ночь была тревожной, но назавтра его привели ко мне копы, пришлось устроить исповедь вне графика.

Где-то на втором году работы поползли слухи о нашем стяжательстве. В ответ Йохан разразился речью о том, что доходы – личное дело каждого, и гореть в аду всякому, кто заглядывает в карман ближнего своего. Я тоже заявил, что мои доходы – мое дело, как хочу, так ими и распоряжаюсь, вот хочу – и вывешиваю в церкви свою налоговую декларацию. Не потому вывешиваю, что мне нечего скрывать или есть чего скрывать, а потому, что мои деньги есть мои деньги, хочу и вешаю отчет. Не вам, а просто так хочу и все тут, пусть висит. Йохан сделал то же самое, и, удивительное дело, очень немногие из прихожан рассматривали наши декларации. Не их дело, реально...

Надо сказать, что наши личные доходы были очень и очень скромными. Церковь получала уйму денег, но это церковь, себе же мы выписывали зарплату, весьма средненькую по масштабам нашей дыры, а объективно говоря, совсем никакую. Темных манипуляций с наличными мы не устраивали, как предприятие церковь процветала и без жульничества. В первый год мы выплатили ипотеку за здание церкви, во второй – прикупили за наличные без кредита ранее арендованное ранчо. Мы по три-четыре раза в год по очереди ездили в отпуска по месяцу и больше, оформляя их как миссионерские визиты. Летали, естественно, первым классом, жили в хороших отелях и жрали в дорогих ресторанах. Раз в месяц, или около того, мы вместе летали в Монреаль на день-другой, чтобы посидеть у МакКиббина, вспомнить времена тяжелого наемного труда на японский империализм. Собственно зарплату мы тратили на мелочи, типа еды и прочих повседневностей, остальное оплачивала церковь. У нас с трудом хватало денег на обслуживание кредитов под монреальскую недвижимость. Йохан через год закрыл свой вопрос, продав свое кондо и выплатив кредит, а я никак не мог решиться, что-то мешало. В первый год я сдавал свой дом в наем через посредников, но до меня от арендной платы доходили только какие-то брызги. На второй год работы мы останавливались в моем доме в дни пивных набегов на Монреаль, а потом сочли, что пятизвездочный Хилтон и удобнее, и ближе к МакКиббину.

Вообще, высокого русоволосого и русобородого Йохана местные мормоны – потомки скандинавов и немцев – приняли как родного. И меня вместе с ним. С их стариками Йохан говорил на хорошем датском или немецком, мой акцент – а я поднимал свой английский в Швеции – им тоже был близок. Примерным благообразием мы соответствовали запросам публики, а всякие излишества позволяли себе подальше от службы.

Йохан завел себе профили на русских сайтах знакомств, откуда выцеплял смазливых девок в путешествия за его счет. За счет церкви, конечно. На обучение будущих проповедниц, ага. Каюсь, я делал то же самое, правда, старался иметь дело с украинками или белорусками, и Йохану советовал – мало ли кто проверять будет, меньше стрема, когда по фамилии не определишь пол приглашенного. Выбор был большой. Йохана особенно прикалывали особы, лыка не вязавшие по-английски, уж не знаю, что в том он находил эротичного.

Последняя поездка заставила Йохана немножко поостыть. Он вывез на любимые им Гавайи двух теток из России, депутатшу одного из областных законодательных собраний и ее молоденькую помощницу. Он арендовал там здоровенный военный Хаммер, завез этих двух к озерам и водопадам, в дикие джунгли, куда только раз в году мог забраться какой-нибудь сумасшедший турист. Там эта компания учинила разнузданный разврат с забубенным пьянством. Йохан (гигант!) выдержал добрые две недели, потом выпихнул обеих недоудовлетворенных дам обратно в Россию, а сам принялся лечить цветистый букет из гонореи, герпеса, хламидиоза и еще какой-то дряни.

Моя предыдущая поездка тоже оказалась не очень удачной. Я полетел в Австралию. Спутница – назовем ее так – оказалась еще большей авантюристкой, чем я. Она в своих белорусских болотах приобрела какое-то странное представление о кенгурином континенте. Ей захотелось прокатиться на машине к географическому центру Австралии, где, как она прочитала в интернетах, торчит посреди пустыни камень удивительной формы и страшной магической силы. Ну, магия – наше все, тут я отказаться не смог, я ж служитель культа как-никак. Я немедленно сказал, что таки да, про этот камень все знают, он излечивает от всех болезней, мужикам приносит деньги, а послушным девушкам – порядочных богатых женихов. Она ответила, что послушания от нее не дождешься, сама кого хочешь построит, а в богатстве и порядочности своего жениха она и так не сомневается. Я струхнул, но быстро взял себя в руки и сделал вид, что намек про жениха не понял.

Вообще, с самого начала в Австралии все не предвещало ничего хорошего. Хмурый пограничник в аэропорту напутствовал, что тут, мол, тебе не Канада, на переходах смотри в оба, ибо у водителей приоритет, а пешеходов тут давят, как бесправных клопов. Я его заверил, что пешком ходить вообще буду только по номеру отеля, от кровати до сортира, но и за рулем там оказалось не легче. На первом же светофоре мне снесли бампер. Выезжаю из аэропортовой парковки на улицу. Пять полос, разрешенная скорость полсотни. Я полсотни и ехал, ну, может, пятьдесят пять, но никак не больше, чтоб меня черти взяли! Зажигается желтый, я плавно притормаживаю. Зажигается красный, останавливаюсь у черты. Тут мне в зад въезжает такси. С размаху въезжает, смачно так. Таксер-китаец – я думал, ты проедешь! Какой проедешь, был же желтый! А он мне, с тем же пафосом – так ведь был же желтый! Это в Северной Америке желтый – сигнал затормозить, в Австралии он – сигнал ускориться, как выяснилось. Достаю сотовый – руоминг не работает. Включаю спутниковый – ищет спутники, гад. Стоим в среднем ряду оживленной пятиполосной магистрали. Пешеходов тут давят, вспоминаю, бежать к автомату сразу как-то расхотелось. Копов вызвать не могу, китаец линять намылился, пассажиры у него...

Но это черт с ним, лучше я про спутницу. Об океане она знала не больше, чем о пустыне, и очень хотела проехать по берегу, чтобы еще и купаться «во всех диких местах, но где нет акул». Это получалось удовольствие на четыре тысячи километров в один конец. Она бралась вести машину попеременно со мной, но когда я пару раз застал ее за ездой по встречке... Ну, вы понимаете, в Австралии левостороннее движение... Короче, я рулил один. Про австралийских океанских крокодилов я ей не рассказывал, чисто на всякий случай. Что до акул, мне удалось ей втереть, что британские ученые установили – акулы реагируют на одежду, там, на гидрокостюм, спасжилет, купальник. То есть, достаточно купаться голышом, и акулы не нападут. И на берегу лучше одетым не появляться, если купаться собираешься – акулы они все видят, из воды даже лучше видно, все увеличеным кажется, потому что у воды показатель преломления выше. Умный термин показался ей очень убедительным, и она действительно заголялась в машине на обочине и бегала к морю в одних тапочках. Тапочки, по-видимому, акулы не должны были разглядеть. Зато проезжавшие мимо нас машины выделывали на дороге странные маневры. Особенно доставил переполненый школьный автобус, я думал, детки его опрокинут на бок. Водила правильный попался, и притормозил, и копов не вызвал.

Поначалу меня все эти действа забавляли, но, если честно, через сутки я уже не возражал против того, чтобы ее кто-нибудь сожрал, в конце концов. Нет, я не кровожадный, не хотят – не надо, пусть плавают голодными.

Когда у нас спустило колесо в центре Сиднея, мы ждали техничку два часа. Поставить запаску самостоятельно VIP-компания, сдавшая мне машину, не разрешала, я же типа весь из себя VIP. Я вам не скажу, сколько мы ждали техничку, когда другое колесо спустило, уже в тысяче километров от побережья, в пустыне, при том, что запаска была использована еще в Сиднее. Гомельчанка за это время успела выесть мне мозг. Чайной ложкой, три раза. Главным образом за то, что я ее не отговорил принимать на ходу солнечные ванны. Она закидывала ноги на переднюю панель кабриолета и орала солнцу и пустыне какую-то русскую попсу, при этом размахивала руками, выстукивала ритм пятками на лобовом стекле и периодически со страшной силой хлопала меня по плечу. К закату кожа на ее передней половине густо побагровела. Вся, включая подмышки, интимности и ступни. Белой осталось только полоска тела, которую закрывал ремень безопасности. Ну и еще круги вокруг глаз: она носила чудовищного размера солнечные очки. Вечером, в единственном мотеле какого-то австралийского пустынного учкудука, она обижалась, что я недостаточно сочувственно отнесся к жалобным описаниям ее страданий при отправлении естественных надобностей. Я действительно не понял проблемы: задница же у нее не обгорела и была во вполне рабочем состоянии.
И таки да, на обратном пути ее опять никто не сожрал. В этом я их, акул и крокодилов, понимаю – кому ж травиться охота...

Вот что забавно, не помню ее имени, напрочь. Ведь визу ей делал, все знал. Полгода не прошло, не помню ни лица, ни цвета глаз, ни длины волос. Нет, глаза помню – были красные, когда в последнюю ночь она очень старалась быть послушной, внезапно осознав неотвратимость обратного отлета в свой родной Гомель, к драникам и русской попсе. Да, действительно, очень старалась, но это ей не помогло. Я посадил ее в аэропорту в кресло-каталку, крепко пристегнул и вручил индусу в чалме, серьезному, как на иллюстрации к Камасутре, только в форме авиакомпании. Отдал ему ее паспорт и билет, сказал, что леди по-английски ни бум-бум, и ходить не может из-за ожога промежности второй степени. Индус ее увез и больше мы не виделись и не слышались. Ибо есть мой мозг никто не может безнаказанно.

Крепко подумать – вот была моя домашняя работа на этот отпуск. На банковском счете церкви накопилось четыре с половиной миллиона. Еще почти столько же по нынешним ценам тянула церковная недвижимость. Продолжаться бесконечно это не могло. Надо было придумать некриминальный способ перевода денег в наши руки, как частных лиц. Прямые методы не работали, нанятый мной суперспециалист по финансам штата Юта мозговал месяц за офигенную зарплату, но в итоге спасовал. На нас могла наехать простенькая безобидная финансовая проверка, а в результате, увидев наши документы, дядя Сэм мог решить, что мы не церковь, а коммерческое предприятие, что чревато крахом всей концессии и, не исключено, что выдворением из страны. Риск со временем возрастал, а просто раздавать деньги в той или иной форме нам решительно не хотелось. Хорошо быть бедными церковными мышами только на бумаге, становиться ими в натуре в наши планы не входило.