Наверное, у каждого в школе был какой-нибудь чувак, не похожий на остальных, эдакий несуразный шапокляк с огоньком долбоебизма в глазах. Недавно я встретил такого знакомого, с которым проучился до девятого класса. Хотелось бы приколоть пару реальных случаев с этим беспезды уникальным кадром.

  Сашу Глика я знал еще с детского сада. В то славное советское время он был сопливым опарышем и пел со мной в детском хоре картавые частушки про Ленина. Горланили мы в ансамбле «Колосок», который гастролировал по тюрьмам, собесам, поликлиникам и домам престарелых. У главного солиста ансамбля Глика была одна особенность – когда он нервничал, то начинал чесаться, как блохастый тузик. А так как жизнь юного артиста сопряжена с волнением, то короста почти не сходила у него с ебальника и прочих частей расчухонного втрипесды тельца. Честно говоря, такой себе бонус от матушки-природы. За приступами фантомного педикулеза следила его родная сестра и, если певец начинал шорхать на сцене яйца или жепный отсек, по инструкции должна была незаметно его толкнуть.

  Как-то раз на день милиции мы выступали в областном управлении МВД. Мелкий Глик, которого всю жизнь пугали милиционером, начал ссаться такого количества дядек по форме уже за кулисами. А когда вышли на сцену, вообще чуть не похудел в колготы на пару килограммчиков. Заиграла музыка. Только нарядная пиздюльва раскрыла ебальнички, чтобы исполнить перед уважаемой публикой «Крылатые качели», как у Сашеньки зачесались жопка, ходули и оба яичка одновременно. Все эти суканах недоразвитые органы он стал теребить в таком отчаянии, будто его грызли термиты. «В юном месяце апреле…» – неуверенно затянул он с остальными, яростно шкрябая свои неоперенные орешки и ковыряя пальцем в анусе. Старшая сестренка среагировала оперативно, и то ли от волнения, то ли оттого, что эта чесотка ее в край подзаебала, выписала мальцу мощный и ахуеть какой заметный пенальти по сраке. В зале заржали. Саня перестал чесаться, развернулся и лягнул родственницу в пузо. Ржач усилился. Сестра повалилась набок и подкосила пару поющих кеглей. Кегли решили, что началась куча-мала, и стали жестоко опездюливать друг друга. Родители выступающих обормотов, в том числе и мои, метнулись разнимать их на сцену. В общем, картина говном и маслом: менты ржут, дети орут и дерутся, Глик стоит по центру и в одиночку поет про качели.     

  Дворовым корешем у Глика был Витя Грушевая голова. Папа Вити был пиздоватый однорукий бандит, который гнал жуткий шмурдяк на балконе, а зимой напивался до эпидерсии и катался во дворе на коньках по замерзшим лужам. Люди, видевшие инвалида на коньках посреди дороги, сильно ахуевали. Видимо, однорукий Плющенко зачал Витю под сильнейшим действием сивушных масел, потому что сынок вышел немного кривоватым. У Вити была огромная грушевидная голова сорта «бера», и хриплый прокуренный голос, как у маленького Джигурды. «Дураки!» – каркал Витя, когда его угощали обоссаной конфетой или пытались скормить раскрашенные гуашью козьи какашки под видом драже, и съедал все без остатка. Мощнейшего интеллекта был паренек.

  Однажды два этих пятилетних гения посмотрели какое-то пендосское кино с погоней, где машина красиво прыгала с моста. И они решили воплотить эту красоту в жизнь. А во дворе у нас было овощехранилище с плоской крышей, торчащее из-под земли метра на полтора. Хуй знает, как они затащили туда детский запорожец-кабриолет. Витя уселся в машину и стал крутить педали. Сзади его толкал Глик, который должен был запрыгнуть на багажник и тоже полететь. Они нихуево разогнались по крыше, и у самого края хитрожопый друганя отпустил дюшесного астронавта в свободное плаванье, а сам остался стоять на крыше. Витя действительно красиво воспарил на доли секунды, но тут грушевидная аномалия перевесила, и машинка со страшным грохотом уебалась с полутораметровой высоты об асфальт. Хуякс – и у Вити четыре передних зуба как хуем выбило. После этого, когда он улыбался, его называли Витя Червивая голова.   

  Когда Глик подрос, он стал выглядеть довольно стремно. Но из-за своей патологической стеснительности все-таки пользовался некоторым успехом у старшеклассниц – его заталкивали в женский туалет и лапали там до истерики. Кроме носатой семитской наружности, по которой постоянно хотелось въебать, у него была странная походка – он передвигался каким-то хитровыебанным подскоком, высоко поднимая колени. При этом сей дрищ так быстро бегал, что в классе никто не мог его догнать. Он носил огромные черные ботинки на толстенной подошве, отлитых на ортопедической фабрике «Одноногий скороход». Я называл их «гады». Глик за один переход от дома до школы приносил на них в учебное заведение от двух до трех килограмм отборной грязищи. В вестибюле, он, как порядочный, переобувался в сменку, а потом ныкался под лестницей или в параше, и снова натягивал грязные «гады». После чего шлепал в класс, разбрасывая во все стороны куски желтой грязи, как трактор, выехавший с поля на трассу. Нахуя он это делал, никто понять не мог.

  На его еврейское счастье в школе работала уборщица баба Зоя, сидевшая когда-то в тюрьме, которая всю школоту называла не иначе как лицами нетрадиционной сексуальной ориентации. Баба Зоя имела в жизни две страсти: зажопить курильщиков в туалете с криком: «Опять курите, мелкие пидорасы!?» и отловить переобувшегося в «гады» Глика. Охота на ведьмака шла на переменах не без помощи доброжелателей. Из класса в класс он передвигался берсерком, но иногда забывался и играл в коридоре вместе со всеми. В самый разгар развеселых забав из-за угла появлялась суровая баба Зоя. Перед ней стояла непростая задача – уебать юркого Глика шваброй по спиняре прежде, чем тот успеет улизнуть. Это ей удавалось редко. Зато праздник на ее улице наступал, когда она ловила Глика, переодевающегося в параше. «Ты что здесь куришь, пидорас?!» – вопила она и хуярила мокрой тряпкой загнанного в угол малолетнего долбоеба.   

  Однажды у нас в школе случилась кулинарная ярмарка. Типа каждый класс что-то стряпает, потом продает и на вырученные деньги покупает там же сладости у конкурентов. Я принес посыпанный сахарной пудрой хворост, кто-то притаранил бизе, кто-то рогалики. Получилось где-то пять тарелок со сладкими ништяками, за которые в начале голодных девяностых любой школьник отдал бы руку. Продавцом классуха назначила почему-то Глика. Это было самой большой ошибкой в ее педагогической деятельности. 

  Пока мы толпились возле других столов, облизываясь и выбирая, какую купим вкуснятину, Глик даром времени не терял. Минут через пятнадцать, осмотрев все сладкие достопримечательности, я подошел к нашему столу с надписью «7-В» и не обнаружил ни хвороста, ни бизе, ни блять рогаликов. Я даже, помню, сильно обрадовался, что так быстро удалось все сбыть. Над остатками печенья стоял довольный Глик и что-то подозрительно дожевывал.
– Сколько наторговал? – спросила классуха.
– Ни фколько, – ответил с набитым ртом продавец и заржал, плюясь крошками. 

  Оказалось, этот носатый уебан вточил почти весь вверенный ему харч и нихуя не продал. Суууука, как же мы хотели отпиздить эту крысу, не отходя от кассы! Но только в его адрес прозвучали первые страшные угрозы, Глик пустился на съебки. Он выбежал из столовой и понесся по коридору. За ним ломанулись одноклассники без особой надежды догнать прожорливую падлу в ботах. И тут из-за угла вышла баба Зоя со шваброй наперевес. Она увидела своего клиента в чумазых «гадах», который выбежал прямо на нее, пропустила его чуть вперед и уебала это проворное хуйло со всей дури по хребту: 
– А не бегай, пидорас! Где сменка?!   

  Глик, получивший такое невьебезное ускорение со знаком вопроса, не вписался в поворот, воткнулся еблищем в стену и стек по ней горбоносой соплей. Тут уже подоспели оставшиеся без сладкого однокласснички и ввалили ему заслуженных пиздов. Однако, переобуваться он так и не перестал. И еще ни раз за ним бегала баба Зоя с матюгами и шваброй.

  После школы я потерял из виду этого фрика. А тут сидел на остановке, пиво пил. Останавливается вдруг бэха модная, вылазит из нее ебало кудряво-носатое. Оказался Глик. Узнал меня. Разговорились. Заводы-пароходы, живет заграницей, в шоколаде все. И тут уже я себя немного фриком почувствовал.