Мы с Вальтером стоим у брусьев за школой, курим сигареты из купленной утром пачки. Мимо пробегают два пацана из восьмого,  кричат на ходу:
- Щас возле мастерских Фомин с вашим Масей стегаться будет!
Вальтер еще раз затягивается, бросает бычок и лениво топчет его ботинком:
- Пошли зазырим, что ли. Хотя какое там стегаться... Щас ему Фомин нащелкает, всего и делов.
У спуска к мастерским дежурят двое салаг из пятого-шестого. Стоят на стреме - если увидят кого из учителей или Диру, шумнут. Возле самих мастерских – толпа. Фомин, который у своих восьмых особым авторитетом не пользуется — авторитетный, хоть из третьего, с Масей драться не стал бы - стоит довольный, с раскрасневшейся рожей, его похлопывают по плечам. Видимо, битва завершилась. Если она вообще была... Маси нигде не видно. Мы проталкиваемся вперед, салаги расступаются. В первых рядах стоит Кировец. Он кивает на какую-то кучу тряпья, сваленную в углу. Эта куча и есть Мася. Он скрючился на цементном полу в позе эмбриона, закрыл голову руками и время от времени крупно вздрагивает – видимо, плачет. Я замечаю, как Вальтер кривится. Конечно, лить слезы в десятом-то классе – это пиздец. Но Мася есть Мася…
- Он Фомину даже не ответил ни разу. Стоял только, глаза пучил и херь какую-то нес, - солидно объясняет Кировец. – Фомин ему и попасть-то толком не мог, прыгал вокруг, а Мася его за свитер хватал да отталкивал...
К Масе своей клоунской, пританцовывающей походкой направляется Ширкун. Он улыбается, типа весь такой добрый. Фикса на переднем зубе блестит. Вообще-то в школе Ширкуну делать нечего, он еще два года назад перешел в каблуху после девятого. Говорят, Дира от радости чуть не плясала. Дежурные знают, что в школу его пускать нельзя, но все равно пускают – кто будет связываться? Ширкун ведь, когда мы еще в начальной школе учились, легендой был. Рассказывали, что он как-то бегал с ножом за физичкой, а еще залез в учительскую, украл классный журнал и насрал на диван. Лет пять-шесть назад он со старшими пацанами вынес таджикский магазин. Старших посадили, а этот остался и долго потом собирал со всей школы деньги на «подогрев» - говорил, что посылал на зону чай, сигареты и все такое. Некоторые у него за спиной говорили, что никаких посылок он не отправлял, деньги оставлял себе… Но все платили, и я тоже, и Кировец. А вот Вальтер так и не отдал ни копейки, за что пару раз сильно огреб.
Ширкун подходит к Масе. Тот скрючивается еще сильнее. На нем старый, вытянутый свитер с вышитым уродским орлом и надписью «Калифорния» - такие уже давным-давно никто не носит, видимо, это ему от старшего брата остался, который года три назад повесился в армии. Говорили, что его там деды замучили, но точно никто не знает. В принципе, он-то нормальный был, не то чтоб очень авторитетный, но уж точно не чмошник, как Мася… Чуханский масин свитер задирается вместе с выбившейся из брюк мятой рубашкой, на тощей спине выступают позвонки. Ширкун с размаху бьет Масю ногой куда-то в центр клубка, но получается плохо – нога подворачивается, удар проходит вскользь. Улыбка исчезает, и на тупой ширкуновской роже появляется злобное выражение, как будто Мася ему что-то плохое сделал, как будто это он виноват, что Ширкун такой идиот, который даже лежащего пнуть нормально не может. Ширкун еще три раза со всей силы, с хэканьем, лупит Масю ногой. Звук удара получается глухой, чавкающий. Мася плачет взахлеб, уже в голос, и, не отрывая рук от головы, и ползет к двери в мастерские. К нему кидаются Фомин и еще один пацан из восьмого. Ширкун вразвалку возвращается в нашу сторону. Оказывается, тут же рядом стоит Калинкина. Она протягивает руки к Ширкуну и обнимает его, отставив одну ногу, как в кино. Ширкун у всех на глазах запускает свою руку под ее короткую плиссированную юбку, хватает за круглящуюся под тканью жопу. Юбка слегка задирается, и я вижу мелькнувшие под блестящими колготками белые трусы. Дыхание у меня перехватывает. Калинкина, не торопясь, одной рукой поправляет юбку, но ширкуновской руки не отталкивает. Потом она вешается Ширкуну на шею, и они начинают сосаться. Непонятно, что там вытворяет ширкуновская лапа, но Калинкина начинает делать мелкие, энергичные движения бедрами. У меня гулко стучить в ушах. Я отвожу от паскудной парочки глаза и вижу, как напрягся Вальтер. Морда у него бледная в красных пятнах, желваки играют, и глаза под очками так выпучились, что, кажется, могут выскочить. Все, и Калинкина в том числе, знают, что Вальтер давно в нее влюблен и бесится, когда видит, как она обжимается с каким-нибудь гопником. А ей то ли насрать, то ли нарочно его злит. Вальтер рассказывал, что пытался к ней подкатить, когда их посылали на олимпиаду по литературе в конце прошлого года, но Калинкина его послала и смеялась потом. К тому же рассказала про это Ряхе – с Ширкуном она тогда еще не гоняла – и Вальтер мощно облюлился.
Ширкун отрывается от Калинкиной, и его взгляд падает на Вальтера, который, не скрываясь, таращится на свою ненаглядную шалаву. Одной рукой Ширкун продолжает мять Калинкину под юбкой, а второй показывает на Вальтера:
- Э, очкарик! Хуль шнифты вылупил? По ебалу захотел?
Ширкун Вальтера «не переваривает». Потому что отличник, потому что дохлый, потому что ходит с «дипломатом», и, главное, пытается вести себя независимо. Калинкина держит руку на ширкуновском загривке, улыбается и тоже смотрит на Вальтера. Ей все это интересно, глаза блестят. Ширкун отталкивает ее и делает шаг к нам. У меня вдруг резко сводит живот. Все вокруг затихают, только из угла, где мучают Масю, слышится возня. Ширкун снова нацепляет на рожу дурацкую ухмылочку. Щас будет...
Вдруг вперед шагает Кировец и прикрывает Вальтера собой:
- Ширкун, харэ… Он ниче тебе не сделал. Смотрит и смотрит, че ты… Все смотрят.
Ширкун делает удивленную морду, но останавливается:
- Хуясе… Это кто такой тут смелый, а?
Ширкун, конечно, гонит. Он прекрасно знает, кто такой Кировец. И не просто знает – боится с ним схлестнуться по-настоящему. С тех пор, как Кировец стегался с Карасем – он сейчас тоже в каблухе – и уработал того за десять секунд, сломав нос и два ребра, его знает вся шпана. Конечно, Карась – это все же не Ширкун, уровень не тот... но еще за полгода до этой драки Кировец на Карася и взглянуть косо не посмел бы. Просто совсем недавно как-то неожиданно выяснилось, что Кировец - уже не застенчивый приторможенный увалень, которого по вечерам толстая мамаша таскает в занюханный спортзал на окраине города, а здоровенный, как трехстворчатый шкаф, спортсмен, обладатель коричневого пояса по каратэ, который запросто может голой рукой сломать как крепкую доску, так и не очень крепкую челюсть. Кстати, вскоре после той самой драки с Карасем Кировец и получил свою кликуху. Вечно бухой трудовик Мозоль, разглядывая сломанный черенок лопаты, выдал: «Ну и здоров ты, парень! Как трактор… Былинный, бля, богатырь Илюша Кировец. Ума бы еще немножко к такой силище…». Кликуха быстро прижилась и стала произноситься шпаной с уважением. В общем, Ширкун гонит.
Тишина становится глубокой и гулкой. Все ждут. И все прекрасно понимают, что, если дойдет до драки, Кировец в минуту вдолбит в пол жопастого, но узкогрудого Ширкуна. Правда, понимают и то, что Кировец первым его ни за что не ударит – страх, копившийся многие годы, не позволит.
Они стоят и смотрят друг на друга пару секунд. Потом Ширкун снова растягивает угрястую рожу в ухмылке:
- Ладно, пиздуйте отсюда. Еще увижу – по ебалу получите, понятно?
Естественно, он нас очень скоро увидит и не вспомнит о своем обещании – во всяком случае, по отношению к Кировцу точно не вспомнит. Но показать, что он не испугался, ему нужно, чтоб не терять авторитета. Кировец заметно расслабляется — отлегло. А то, что Ширкун послал — ну, от него не стремно такое перетерпеть. Вальтер смотрит в пол, по нему не поймешь, устраивает его такой поворот или нет. Меня слегка мутит и продолжает болеть живот — крепко перепугался. Ширкун отворачивается, грубо хватает Калинкину за шею и ведет ее к выходу, шепчет что-то в закрытое кудряшками ухо. Калинкина повизгивает и хохочет. За парочкой тянется хвост из ширкуновских шестерок. Народ рассасывается.
Раскрывается дверь мастерских, в коридор выбегает Мозоль с краснющим носом – видимо, «лечился» во время перемены. У него в руке молоток, типа весь такой свирепый. Сам-то, наверно, слушал под дверью, когда все начнут расходиться, боялся раньше выбежать, чтоб не нарваться на Ширкуна или подобных.
- Че вы тут собрались опять, долбоебы? – орет он, размахивая молотком. Младшие с довольными визгами бегут к выходу, те, кто постарше, шагают неторопливо, типа ничего не боятся. Мозоль смотрит на Масю, валяющегося на полу под дверью. Поднимает его за шиворот, потом брезгливо вытирает руку об зачуханный синий халат – видимо, на Масю плевались, и он схватился за харчок.
- Машенцов, ебты! Не мог, чтоль, уебать разок? Раз бы ебнул в морду – уже никто не полез бы. Че ты как опущенный-то, а?
Мася не отвечает, поворачивается и, прихрамывая, идет вслед за всеми. Свитер, и так дурацкий, растянут, на брюках отпечатки ботинок салаг, которые топтались по нему лежащему, в волосах плевки. Под носом – подсыхающая коричневая кровь. Он смотрит на нас, ничего не говорит и проходит мимо.
- Э, Кирильчук! Максименко! Че стоим? Директора позвать? – напоследок орет Мозоль и, не дожидаясь ответа, захлопывает дверь.
- Алгебра щас? – спрашивает Кировец. Я киваю.
- Ну ее на хер! – сдавленным голосом говорит Вальтер и зло шагает к выходу. Мы с Кировцем плетемся за ним.