Четвёртый раз за день на это место выхожу! Что за чудо такое или сглаз дурной? Сплошь пни торчат из земли, словно плахи.

  В паутине зловонных болот второй день к ряду плутал служивый рекрут Семеновского полка. Мужичок лет пятидесяти. Чин имел низкий, так как часто понижали и секли прутьями за пьяные скандалы с начальством, которые он был не дурак устраивать. Но вот в бою менялся до неузнаваемости, дурнея головой от терпкого запаха крови. Рубил, не чуя ран. За это и держали подле себя да закрывали глаза иной раз на его проказы.

  Имел с рождения уродство одно любопытное – круглую, сильно увеличенную голову. Но самая разительная деталь пряталась в его лице. С такими габаритами головы, расстояние между глаз должно было быть не меньше двух пальцев, а он имел лицо обычного человека его лет. Всё: от подбородка до бровей сконцентрировалось в центре головы, словно уменьшенная копия. Только уши были на своих местах, большие, завсегда черны от серы. Звали солдата Иваном Миртинским.

  - Эй, солдатик юродивый!

Раздался с полянки тихий, но отчетливый мужской голос.

Иван беспокойно закрутился на месте. Он боялся не увидеть хозяина, той глотки, которую он, безусловно, со страха перережет. 

  - Солдат императора Петра Великого ничего не боится! Ну-ка выходи, потешный. Только хуже тебе и будет, если смеешься надо мной.

Русые брови Ивана, как два волосяных тарана грозно столкнулись вместе, ровно над переносицей.

  - До трёх считаю. – Иван снял с плеча длинноствольное ружьё, перетянутое ветхой бечевкой с узлами на стволе и прикладе. Постоял минут десять в тишине, целясь во все вокруг.– Что за нечисть?! Голоса мерещатся. Устал я, видимо, до безумия.

Трижды сплюнув через плечо и перекрестившись, Иван достал из набедренной сумки, забитой доверху, кусок жареного мяса и мигом отправил его в рот.

Посижу немного, силушки-то и не осталось. Да и подумать надо...

Широкий пень с бледно-жёлтым оттенком торчал из земли по диагонали, представляя собой идеальный порт для прямой спины и согнутых в отдыхе ногах.

  - Эй, солдатик, встань с меня, мне тяжело.

Голос раздался из-под Ивана, из пня!

  - Э, братец, а тут и впрямь нечисть обитает. Пойду-ка своей дорогой.

Надкусанный кусок мяса Иван бережно положил обратно в сумку, встал с пня, поправил ружьё и с нехорошим предчувствием побрел наугад, в сторону бурелома.

- Куда пошёл? Погоди, не торопись.

- Ну, всё! Вывел ты меня из себя, упырь! Убью и с глаз долой!

Маленькое лицо Ивана приобрело черты небывалой отчаянности. Пред живым никогда не робел, а пред неизъяснимым робел вдруг сердцем Иван и сам дивился тому.

  - Не пугай ты меня, милок, ружьём. Я и не такое видывал.

Скрипучий голос без сомнений исходил от пня.

  - Ты, что такое? – кричал Иван, бешено вращая глазками по сторонам.

  - Не что, а кто! Меня Саврасием звали. Шёл здесь лесом от татар, не помню даже, как давно это было. Так и сложил здесь голову.

Иван не верил своим ушам, не верил своему разуму, что такое в миру бывает.

  - Ты дух бестелесный, али живой ты?

  - Дух? – спросил пень и вдруг изошелся хрустом сухой древесины, словно его выкорчёвывают. – Давно я так не смеялся, солдатик. Да я такой же, как и ты. Понимаешь, о чем я? – Загадочным голосом протянул Саврасий.

  - Да как же мне русскому человеку, - Иван набожно перекрестился, - понять, что нечистая сила говорит?

  - Ляг на землю, солдатик. Так и проще понять тебе будет.

  - Пасть земляную раскроешь, и сгину я в болотных недрах?!

  - Ложись, тебе говорят, упрямец! Хоть и имеешь ты голову большую, а носишь ее на плечах зазря. Людей только своим видом обманываешь. 

Иван немного колебался, но лег-таки на сырую землю, правым ухом упёршись в грязь.

  - Ты думаешь, солдатик, я не видел, что ты здесь сделал прошлой ночью?

Иван испуганно подскочил на месте, словно из проруби вынырнул. Снял ружьё, взвёл промасленный спусковой механизм, нацеливаясь слезившимися глазами в пень.

  - Да, я тоже видел!

  - И я видел!

  - Мне отсюда неудобно, я только убиенных и видел!

  Вокруг Ивана заговорили разные скрипучие тембры голосов.

  - Изыди, изыди! – с ледяной испариной на лбу, Иван невидящими глазами смотрел перед собой, а дрожащие пальцы сдавили на курок. Картечь беззвучно впилась в мокрую землю.

  - Не злись, солдат. Сам виноват. Лучше покушай мясца, ведь забудешь, небось?

Пни дружно заскрипели сухими корнями, так что по всей полянке вздыбилась земля. 

  - Зря к батюшке на Троицу не зашёл, покуда в Твери полком стояли. Нехристь невиданная! Ой, грешен я!

Иван же обладал неким даром от природы: по одной лишь интонации голоса искусно определять уровень своей вседозволенности. Смиренно сев корточки на корточки, достал из сумки такой желанный и недоеденный кусок сочного мяса и принялся набивать пустой живот.

  - Кто вы такие, насмешники? Хворь земли или, может быть, я не в своем уме?

  - Такие же, как и ты - дезертиры.   

- Нет, лесной дух, не прав ты! Я на службе с осьмнадцати лет. Награды имею за героизм! Сам Император хвалу сказывал, да по загривку ласково почесал раз на параде.

  - Все мы здесь, герои. Не злись. Коли будешь покорным, то отпустим тебя из леса, коли, нет, по шею в землю уйдёшь. До прихода Христа с нами будешь здесь свои грехи замаливать.

  - Не надо было у той нечистоплотной старухи ничего пить. Вечно в грязи дом, ещё в водку клопов добавляет. Сука старая! Отравила, отравила!

Доев кусок мяса, Иван, молча, поднялся с земли и неуверенно пошёл в случайном направлении. Уже за полночь, когда стихли птицы и на болоте неистово заквакали жабы, Иван в пятый раз подряд вышел на прогалину с пнями.

  - Не мучьте меня. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

  - Солдатик, это всё пустое. Никто тебе не поможет. – заверил Саврасий.

Все мучившие Ивана тревоги вдруг окрасились красным цветом.

  - Что ты хочешь от меня? – взмолился солдат, утирая ладонями кристаллики соли со щёк.

  - Во-первых, я хочу малафеечки.

  - Чего?

  - Малафеечки. – нежно прошептал пень Саврасий.

  - Ты чего такое говоришь?!

  - Иначе нельзя, служивый.

Под копной рыжих лже-опят, Иван обнаружил и поразился открытому древесному дуплу в середине пня.

  - Суй, немедля, усатый!

Иван лёг на левый бок, расстегнул пуговицы на штанах и засунул вялый член в дыру пенька.

  - Не могу я так! – жаловался Иван, елозя крайней плотью между опилок. Однако через десять минут Иван излился прозрачным протеином в деревянное дупло.

  - Первое условие ты выполнил, солдатик. Во-вторых, ты должен выслушать нас. Почему мы здесь. И запомни: прервёшь разговор или уснёшь – окажешься среди нас.

Ивану на секунду показалось, что его ноги стали врастать в землю.

  - Я слушаю тебя, будь ты проклят, пень.

  - Дело было так…

Иван, слушая бесконечные разговоры пеньков, отвлекался на поедание мяса, все же не теряя бесценной сути разговора.

  - Ты всех нас внимательно слушал, солдат?

  - А как же?! Ты от татар уходил. Рябиновый пень крепостным бежавшим был. Пень тополя жидовский малолетний сынишка. Дуб – цыган ревнивцем убитый. Всё я слышал, понял? Все!

  - А совесть свою ты слышал? Не мешает сладко спать?

  - Я чист перед совестью своей, пень. И мне уже пора. Велено ко двору явится не позднее третьей семёрицы.

  - Не лги, солдат. Нигде тебя никто не ждёт! Ты не уйдёшь отсюда, покуда не исполнишь последнее требование.

  - Что это?

  -Каннибализм. Давай, съешь из своей сумки ещё пару кусочков вкусного мяса с ног и груди твоих братьев! Ты – сгнил изнутри, солдатик.

  - Вы ничего не знаете! Ничего!

Иван заткнул себе уши кулаками и замотал головой, как упертый осел.

  - Знаем, как ты бежал. Половину России на ногах пробежал со своими однополчанами-дезертирами. Где же они?

  - Кто они? Кто?

  - Митрий и Владимир их звали. Где они?

  - Я не помню… Контузило ядром в бою. Провалы у меня бывают все чаще. Помутнения в голове. Голоса…

  - Заткнись, солдат! Не отвечай этому душегубу Саврасию. Он погубил не одного невинного человека. – с края прогалины заскрипел старым голосом пень с серым мхом. – Если дашь малафеечки напиться, то выпущу из леса. Саврасий тебя никогда не отпустит отсюда. Решай, солдат. Хоть и выбора у тебя-то умного и нет.

  - Я не могу! Не могу, не могу… - зациклено повторял Иван, своим примером доказывая пословицу: «Глаза боятся – руки делают».

  - Давай, быстрее, солдат. Скоро светает, тогда будет поздно!

Лёжа на сырой земле со спущенными армейскими штанами, и насилуя старый пень, Иван услышал, словно, откуда-то издалека звонкий ручейный смех.

Вот и оно! Озарение! Не стоило на шашлыках во время встречи одноклассников кушать баклафен 25-го калибра и запивать его дешёвой водкой. Посмешище!