Все мы грешники. Кто-то больше, кто-то меньше. Все мы знаем про десять заповедей, и вроде как в глубине-то души понимаем: воровать нехорошо, желать своим врагам буйного поноса – ещё хуже, смотреть порнуху и фантазировать о содомии – вообще стопроцентный билет бизнес-класса в ад, к демоническим чертям. Но, тем не менее, все продолжают пиздить с работы бумагу для принтера, шептать в спину своему начальнику «Да чтоб ты просрался, лепрекон простатитный», и дрочить на Сашу Грей, представляя себя вон тем, шестнадцатым сверху, восьмым слева от края.

В дверь моей квартиры сначала позвонили, потом постучали, и тут же, без перехода, предприняли попытку выбить её ногой. Открывать не хотелось: кто бы это ни был – они незваные гости и невоспитанное говно.
- Лидооооос! – За дверью утробно завыли голосом Ершовой. – Худо мне! В глазах темно! Руки заняты! Открываааай!
- А в дверь ты чем звонила? – Я открыла дверь, и впустила в дом зарёванную Юльку, две бутылки вина Лыхны, и подпорченный с одного бока ананас, который Ершова держала между щекой и левым плечом.
- Тебе показать, чему меня научили в восемьдесят девятом году в школе спортивной гимнастики? – Юля выгрузила пузыри в мои руки, а от ананаса откусила огромный кусок. – У меня прекрафная растяфка.
В доказательство Ершова задрала ногу, и помахала ей у меня над головой. С подмётки её сапога что-то упало, и скатилось мне за шиворот.
- Спросонья я туплю. – Призналась я, и спросила: - Ты на такси ехала?
- Пешком, Лида. – Юлька проглотила ананас. – Как Моисей. Сквозь бури и непогоды. По хлябям развёрстым.  По землице сырой.
- То есть, через собачью площадку? – Моя рука, уже нырнувшая к себе за шиворот, зависла в воздухе.
- Там у меня был привал. – Ершова тяжело вздохнула.  – Бутылок изначально было три.
- Я в ванную. А ты иди на кухню, и готовься отвечать. Вернусь – спрошу со всей строгостью. Расскажешь плохо – осенью придёшь на пересдачу.

Когда я вышла из ванной – бутылок стало ещё на одну меньше. А подгнивший бок ананаса гордо лежал на праздничном блюде, которое я достаю по большим праздникам. Скатерть была мокра от слёз, которые лились из Ершовской головы.
- Тварииииии! – Рыдала Ершова. – Твари и орясиныыыыыыыыыыыыы!
- Начало хорошее. – Я села рядом. – Видно, что вы учили этот билет. Продолжайте, барышня.

И барышня продолжила.
Случился в жизни Юли смертных грех, похлеще пижженой с работы канцелярии: полюбила она женатого. Ну, как полюбила… Не то, чтоб, вот, прям полюбила как Джульетта Ромео, но какая в тридцать-то лет может быть любовь, скажите? После двух разводов и одного неудачного сожительства с человеком по имени Вахтанг Кончадзе? Никакой, конечно, любви. Одна только похоть животная, строго по пятницам в 10 вечера. И всё было хорошо, пока законная супруга Юлькиной радости не прознала про Юлю, и не начала вести себя как дрянь.
Не, ну казалось бы: узнала ты, что у твоего мужа есть Ершова. Нет, не любовница, а Ершова, что вообще нельзя считать за любовницу: я в курсе Юлькиной привычки засыпать на второй минуте секса. Вахтанг рассказывал. Перемежая свой рассказ возгласами «Вах, Лидок, она убила во мне джигита!» Ну так вот. Ну, узнала ты, что у мужа есть Ершова. Ну так пойди, да наподдай ей как следует. За волосы оттаскай разлучницу. Ноги ей вырви, чтобы ей потом нечем было в дверь звонить. На худой конец, наври ей, что умеешь делать куклу Вуду, и умертвлять потом своих врагов страшной смертью. Для пущей правдоподобности, вырви ей клок волос, и скажи «Ахалай-махалай, ляськи-масяськи». Чтоб, значит, показать ей, что ты шутить не намерена.
Но нет. Нет, блять. Эта неумная женщина решила не выбирать лёгких путей, а поэтому где-то раздобыла номер Юлькиного домашнего телефона, и давай туда перманентно названивать. С периодичностью один звонок в минуту, круглосуточно. Опять же, всё б ничего, но дома у Юльки живут десятилетняя дочь, и девяностолетняя бабушка Настасья. Вот им-то рассерженная и обманутая супруга весьма доходчиво и регулярно объясняла, что их мама и внучка охоча до чужих пипись. Жадна до тестикул окольцованных. Нападает на них по пятницам прям своим развратным ротом – и не оттащишь! Далее шло подробное описание того, как именно Ершова нападает ротом на чужие гениталии, и сыто урчит.
Разумеется, после такой психической атаки Юлькина дочь разрыдалась, и потребовала у Юли объяснений.  А глухая бабушка Настасья, последние лет двадцать слышавшая только голоса у себя в голове, и шумы в собственном правом ухе – вдруг исцелилась, и начала мучить Юлю вопросами на предмет подробностей: а у неё волосы между зубов не застревают, после таких-то экспириенсов?
Это была полная катастрофа. Юлькина психика находилась на грани срыва, и это было видно по той нечеловеческой жадности, с которой она зубами выдрала пробку из второй бутылки, опрокинув её сразу себе в рот.
- Вы прекрасно изложили материал. – Я встала и вытащила из Ершовой бутылку. – А теперь  перейдём к факультативным занятиям. У меня есть план, но мало информации. Давайте совершим равноценный обмен.
Через полчаса я знала, что:
1)    Паскудную супружницу зовут Мадонна Константиновна
2)    Мадонна Константиновна старше своего супруга на двадцать лет
3)    В следующую пятницу ей стукнет пятьдесят
4)    Отмечать юбилей Константиновна будет у себя на работе
5)    Работает Мадонна на этой работе генеральным директором
6)    Выглядит юбилярша ярко: метр пятьдесят, короткие, кудрявые, ярко-рыжие волосы, выкрашенные шестидесятипятирублёвой краской Импрессия Плюс, и давно уже мучается половой холодностью.
С последним пунктом мне потребовалось уточнение:  отсутствие в её жизни дозы мясных уколов  – это у тётки приобретённое по собственной воле, или же молодой супруг, не желая потерять последний рассудок – избегает половой активности в отношении Мадонны Константиновны?
Ершова на минуту задумалась, и призналась, что, вот, не в курсе. Свечек она не держала. Всё может быть. И то может, и другое. Главное – пусть звонить перестанет, гадина. А мужика Юлька ей с удовольствием отдаст обратно. Он, скотина, научился засыпать ещё раньше Ершовой.
- Я поняла вас, барышня. Утрите лицо, выбросьте гнилой фрукт, и постирайте скатерть. – Я встала из-за стола и пошла одеваться. – У нас мало времени. Мы уезжаем.
- Куда? – Юлька перестала рыдать, и откусила тухлый ананасий бок. – Я сегодня плохо выгляжу, и без макияжа смоки-айс.
- С ним ты выглядишь ещё хуже. – Я уже натягивала куртку. – Что стоишь? Одевайся. Едем в Митино, на Блошиный рынок.

Года три назад враги спиздили у меня телефон. Безусловно, у них после моих проклятий отвалились руки, но это меня мало утешало. На новый телефон денег особо не было, а вот на бэушный можно было наскрести. Так меня занесло на митинский радиорынок, где боковым зрением я успела заметить, что у входа сидит куча разнообразных бабушек, которые приторговывают различной хуйнёй: книжками Бонча-Бруевича «Детство Ильича», болотными сапогами своих дедушек – оба на левую ногу, и старыми плюшевыми игрушками – результатом пятилетки в четыре года: косорылыми, страшными, и неопределённой породы. Бабушки сами, в общем-то, затруднялись объяснить: а кого они продают под видом зайца Степашки? Это вполне мог бы быть и пёс Петя, и черепаха-ниндзя, и даже чупакабра. Вот эти бабушки и были нам с Юлькой так нужны.

- Ну, которая из них похожа на Мадонну? – Я выпихнула Юльку на середину узкой дорожки, вдоль которой длинными рядами сидели бабушки, и нахваливали Бонча-Бруевича.
- Да все похожи, вроде… - Юлька растерянно смотрела на старушек. – Вот особенно эта – ну вылитая Мадонна. – Ершова некультурно ткнула пальцем в одну из бабушек, и та расцвела:
- Да я ж, доченька, в тридцать первом в церковном хоре пела. Так прихожане часто вскрикивали: «Матерь Божья?! Что это?!»
- Да я не про вас! – Юля поморщилась, а старушкина улыбка погасла. – Я про вашу обезьяну. Это ж обезьяна?
Ершова ткнула пальцем в плюшевую поебень, лежащую перед бабушкой на перевёрнутом ящике. Бабушка крепко задумалась. Потом предположила:
- А не заяц ли? Уши-то вон какие.
- Лида, - Юлька повернулась ко мне: - Нужен твой свежий взгляд. Это вот кто? Заяц или обезьяна?
Я взяла в руки кусок плешивой тряпки, набитой опилками, и прикинула удельный вес.
- Не, это лошадь Анжела.
- Да какая ж это лошадь, ты что, дочка? – Бабка увидела в нас потенциальных покупателей, и принялась нахваливать свой товар. – Продукт – первый сорт! Ты посмотри, какие уши! Породистые, стоят! Реют гордо на ветру! А ноги? Ты на ноги-то глянь! Это ж не ноги, а два кипариса! А руки? А, не. Рук у него нету. Зато хвост, хвост какой, а? Чистый горностай!
Я посмотрела на Юльку. Та внимательно разглядывала плюшевое нечто, что-то явно прикидывая.
- Ну, в целом-то схожесть имеется? – Я решила помочь Ершовой. – Смотри, какая у неё на голове рыжая шняга.
- Вот она-то мне и нравится, Лида. Шняга  что надо. Но лицо больно уж милое. Прям аж жалко зверюгу.
- Юля. – Я сунула игрушку ей под нос. – Ты тоже милая, если без смоки-айса своего. Чуешь, к чему я клоню?
- Ты хочешь меня оскорбить? – Юлька вяло возмутилась.
- Я хочу тебе сказать, что лицо можно нарисовать любое. Ты Серёжу Зверева без косметики видала? Хорошенький такой гомункул. А как накрасится – смотреть нельзя. В глазах темнеет, и сетчатка рвётся.
- Так что? – Бабка уже поняла, что без покупки мы сегодня не уйдём. – Берёте зайчишку-то?
- Заворачивайте вашего бабуина! – Юлька полезла за кошельком. – Только в три слоя газеты упакуйте. Не ровен час, увидит кто. Я не хочу быть причиной чужого инсульта.
- Самое главное у нас есть. – Я сунула газетный свёрток на дно своей сумки. – Теперь нам нужен любой переход метро.
- Ты с Мадонной побираться решила? – Юлька посмотрела на меня с уважением. – Это хорошо. Но там же нищенская мафия в метро. Нас с тобой отпиздят, а Мадонну заберут.
- Нам нужна тётя с коробкой, набитой трусами, на которой написано: «Всё по 10 рублей». Это вторая часть моего плана.
- Была б верующей – я бы перекрестилась, Лида. – Ершова покачала головой. – Страшные вещи ты говоришь. Ты что, телевизор не смотришь? Я передачу видела про те трусы по десятке. Говорят, их по всем моргам собирают, а потом в метро продают. Это плохие трусы, Лида. Не бери.
- Ты ещё про третью часть моего плана не знаешь. – Я потрепала Юльку по головушке. – Потом мы идём в секс-шоп.
- Я звоню знакомому экзорцисту. – Юлька полезла в сумку. – Мне всё это очень не нравится.
- Мне тоже. – Я забрала у Ершовой сумку. – Но так надо для дела. Идём.

Через час мы с Юлей сидели у меня дома и рассматривали наши покупки: плюшевая Мадонна Константиновна с милым лицом, гигантские трусы в горошек, такой же гигантский лифчик Козельской трикотажной фабрики ( а может, и из морга, кто ж его поймёт?), и здоровенный синий хуй. Нас уверили, что из экологически чистого силикона.
- И что дальше, Лида? – Ершова не сводила глаз с синего предмета.
- А дальше вот тебе косметичка: крась свою Мадонну. Рисуй ей самый красивый свой смоки-айс, Юля. Не жалей красок. Хуярь с плеча. Про оранжевую помаду не забудь.
- Ей бы волосы ещё покороче… - Юлька начала втягиваться в творческую работу.  – Ножниц бы мне, Лида. И лак для волос «Тафт Три Погоды»
- Вот тебе кухонные ножницы, а вот тебе синий хуй. Всё. Ишь, разошлась. Лак ей, три погоды. Крась давай! – Я уже набирала телефонный номер курьерской доставки: - Алло, здрасьте. Нам бы заказать курьерчика вашего на пятницу. Подарок доставить нужно. У вас есть красивые курьеры? А петь они умеют? Я доплачу! Я тысячу доплачу, что вы орёте? Как вас зовут? Женя? Ну отлично, Женя, приезжай сам.
Я положила трубку, и посмотрела на Юльку. Та, высунув от усердия язык, наносила последние штрихи на лицо плюшевой Мадонны Константиновны.
- Ну, и как там? – Я на всякий случай не рискнула посмотреть в лицо смерти.
- Охуенно, Лида. – Юлькины глаза светились радостью. Пол был усыпан клоками рыжих волос. – Как живая, только мёртвая.
- Я готова. Показывай.
Юлька повернула ко мне Мадонну Константиновну, я коротко всхлипнула, и  потеряла сознание. Последнее, что я слышала, были Юлькины слова:
- Такой макияж я делала Наташке Зайцевой на её свадьбу. Правда, там жениха прям в Загсе парализовало. Так Наташка навсегда в девках и осталась.

В пятницу вечером приехал курьер Женя, и забрал из моих рук красивую подарочную коробку, перевязанную золотым бантом.
- Слова помнишь? – Я поправила на шее Жени розовую бабочку в фиолетовый горох.
- Как на Мадонины именины испекли мы каравай! Каравай, каравай, ты коробку открываааааай!
Последнее слово Женя пропел с элементами швейцарского йодля.
- Господи, он прекрасен! – Шепнула из-за моего плеча Ершова. – Я его уже хочу! Дай мне потом его телефон.
- Если жив останется – дам. – Пообещала я, и похлопала Женю по плечу небольшой пачечкой денег. – Вот за работу, а вот за песню. Споёшь плохо – найду тебя и убью.
Женя ласково улыбнулся Ершовой, Юлька в ответ расплылась улыбкой зомби-мамы из рекламы сока «Любимый сад», я закрыла за ним дверь, и сказала:
- Говорит центр управления полётом. Мы готовы к запуску.
- Паааааехали! – Заорала Ершова, а я её одёрнула:
- Рано. Через полчаса начнём обратный отсчёт.

Время для доставки нашего подарка на юбилей, мы выбрали удачно. Начало мероприятия было назначено на 6 часов вечера, и мы прикинули, что к шести приедут ещё не все гости. Коммерческий директор ещё не приедет. Десять топ-менеджеров точно опоздают. Восемь приглашённых деловых партнёров вообще в образе: те раньше восьми и не появятся. Но к девяти все точно будут в сборе, и даже частично уже в говно. Вся надежда теперь на Женьку и его тирольское пение.
Ровно в девять Мадонне Константиновне позвонила охрана, и сказала, что тут курьер приехал. С большой коробкой.  Нарядный: в бабочке, в майке с Егором Летовым, и в красном смокинге. Мадонна Константиновна дала приказ пропустить нарядного курьера и его коробку. Жить ей оставалось менее пяти минут.
В шесть минут десятого Женя вошёл в зал переговоров, поклонился гостям, и виртуозно спел про каравай и коробку открывай.

В этот момент мы с Юлей начали обратный отсчёт с десяти до одного:  Десять.. . Девять… Восемь…
Юлька шепнула:
- Господи, как же всё это увидеть хочется… Именины будут роскошные. «Опосля в рояль насрали – чудно время провели». Шесть… Пять…
Мадонна Константиновна, одной рукой прижимая к себе голову своего молодого супруга, обляпанную по всему периметру оранжевыми отпечатками её губ, другой рукой открывала коробку, под прицелом пяти десятков нетрезвых глаз.

… Три… Два… Один… ПУУУУУСК!!!!

Первой из коробки была извлечена наша мёртвая чупакабра, заботливо одетая в трусы и лифчик неизвестного происхождения и неизвестных науке размеров. Мадонна Константиновна всё ещё продолжала улыбаться, вертя в руках нашу куклу Вуду. Первым заржал президент торговой компании «РыбТрестПром». Вторым – заместитель Мадонны Константиновны. Третьим – её собственный муж Виталий.
- Это чья-то глупая шутка! – Кричала Мадонна Константиновна. Но её никто не слушал.
- Тут есть что-то ещё! – Мадонна Константиновна пыталась как-то нивелировать всеобщее веселье, и достала из коробки синий хуй. Большой, небесно-синий хуй, к которому была пришпилена степлером отпечатанная на принтере записка «Если муж ебать не может – синий хуй тебе поможет!»
В зале переговоров зазвенели и лопнули все лампочки.

Неделю спустя я позвонила Ершовой.
- Привет, ну ты как?
- Женя прекрасен! – Шепнула в трубку Юлька. – Он так дьявольски молод!
- Передавай ему привет. Ну а вообще – как? Новости какие есть?
- А, ты про Виталика? Ну, как – новости… Мадонна всё ещё лежит в психушке. А там телефона нету, с выходом в город. Поэтому неделя уже тишина. Дома всё хорошо, бабушка снова оглохла. Виталя, правда, приходил. Побить меня хотел. С чего-то он подумал, что это я всё подстроила. Я ему ответила, что я не при делах – это Лидка придумала. А потом вышел Женька и ушатал его в глаз. Так что ты не переживай, он к тебе не придёт, у него нога сломана. А вообще, знаешь, о чём жалею? Что мы нашу рукотворную Мадонну Константиновну так бездарно просрали. Я даже по ней скучаю немного. А ты?
- И я скучаю… - Я вздохнула. – Я уже даже полюбила её в какой-то момент. Такую трогательную, беззащитную…
- А у меня завтра выходной! – Вдруг выкрикнула Юлька. – Выходной! Понимаешь?
- Нет. Это хорошо?
- Это вообще заебись, Лида. А поехали опять на митинский рынок? Там ещё у той бабки псина была плешивая. Похожая на бабу твоего бывшего. Ох, ну прям вот вылитая, Лида. Вы-ли-тая! Давай её купим?

Вот за что я люблю Ершову – это за то, что она ебанутая. А с другими я дружить как-то вообще не могу.