Это было давно, это было давно,
                В королевстве приморской земли:
                Там жила и цвела та, что звалась всегда,
                Называлася Аннабель-Ли.

Эдгар Аллан По – Аннабель-Ли(фрагмент)

Как же давно я ждал этот отпуск.
Мечтал, лелеял в мыслях, каждую минуту, каждый вдох – выдох.

А теперь – третий день здесь и настроение безнадёжно испорчено. Вокруг – пальмы, пляж, загорелые стройные тела, крики чаек и шум волн, на фоне торопливой, но плавной испанской речи. А я? Не могу думать ни о чём другом, не отвлечься, ни забыть, всё время в голове крутится эта назойливая мысль – было это на самом деле или нет? Привиделось, показалось, или же всё таки было? Всё говорит о том что было – но ведь так не бывает! И не может быть! И не было! – Или было? Ведь своими руками тащил, своими глазами видел. Было?

И так весь день, будто комариный писк над ухом – не стряхнуть, не убежать, не привыкнуть.

◊

В тот день я решил напиться. Эта была первая сознательная, после случившигося, и самая убедительная мысль. К чёрту всё это – возьму не текилу, а какую нибудь подкрашенную дрянь с надписью «брэнди», да и высосу под сушённые креветки. И дрянь возьму не просто так, а чтобы утром не было сил думать о чём-то. Чтобы отвлечься полностью, со всеми вытекающими.
Взял, уединился в номере с креветками и той самой дрянью, но отвлечься не получилось. Вроде и сладковатая – по льду скатывается из стакана прямо куда нужно, и в голове сразу приятно зашумело - а по жилам потекло тепло, и уже приятная эйфория начала понемногу звенеть в ушах – мол, мы!...
Начала, да перестала. И вкус сразу стал противным, и вместо приятного скатывания горло дерёт, аж скулы сводит, и эйфория вместо приятного звона в ушах ударами сердца пульсировать стала, всё быстрей и громче, а в голове ничего приятного – чем меньше в бутылке плещется жидкости, тем больше боли. Но я допил, бутылку на пол уронил и сижу, тупо смотрю в стену. На стене картина: белокурая, тонкая девушка стоит на прибрежных камнях, высокие волны роняют пену к её ногам, и ветер развевает белоснежное платье. Приторная такая картинка, а в голове всё то же – было? Не было?

◊

Второй день я толком и не помню. Шатался целый день по городу и за пределами, помню только плеск волн и шум прибоя. Где был, как в номере очутился – не помню. Утром встал и сразу на набережную. Чувствую – надо туда, прибежал, чуть сердце по дороге не выскочило – ноги дрожат, дыхание как из порванных мехов на кузнице, свалился на бетонный парапет, отделяющий пляж от тротуара. Сижу, пялюсь в туман над морем. Тоска смертная. Хоть волком вой. И весь день точит, точит навязчивая мысль - будто комариный писк над ухом – не стряхнуть, не убежать, не привыкнуть. Пока солнце не стало краснеть, опускаясь к воде, отражающей кипящий свет мне в глаза. Не выдержал, отвернулся. Сел спиной к морю. И увидел.
Я сразу понял - это она. Не подумал, вовсе даже и не понял, просто сразу знал, как только увидел – это она. Стоит девушка, невысокая. Светлые, почти пепельно-белые волосы немного не достают открытых плечей. Короткое белое платье открывает колени совершенной формы и над ними – немного бёдер. Совсем немного, но так, что дух захватывает. Стоит она неловко, слегка подогнув одно колено и держит туфельку в руке. Другая туфелька, та что на ноге, белая, лаковая, на невысоком тонком каблучке. Та же, что у неё в руках, какая то сероватая, будто замызганная, а каблучок болтается на тоненькой полоске. От этого лицо девушки недоумённо – печальное, и губки надуты, как будто она сейчас же скажет «тьфу» и нахмурится. Никогда в жизни не видел я такого лица. Точнее видел наверное – потому что испытал то самое чувство. Чувство, когда просыпаешься и сон ускользает, и очень хочется вспомнить, что же это было, такое прекрасное, совсем рядом - но нет, вот он рассеялся, а ты остался, и осталось чувство какой-то утраты, неведомой, но горькой.
Очень красивое лицо. Самое красивое лицо.
Я тут же вскочил и направился к ней. И пока шёл – вдруг понял, комариный писк, истязавший меня третий день, пропал. Была только она. От этого моё лицо посетила вероятно очень глупая  победная улыбка, потому что она смотрела на меня вопросительно и с какой-то тревогой. Я протянул руку – она,  сжав губы, отступила на шаг назад, её лицо как то мучительно исказилось и дёрнулось, наверное наступила босой пяткой на камешек.
- Извини, я... я просто хотел посмотреть..., что, каблучок сломался? – и подумал – отличный ход, браво! Ты теперь ещё и спец по каблучкам?
Она спрятала туфельку за спину.
- Это шпилька.
- Что?
- Шпилька. Шпилька сломалась. Неважно. Ничего.
- Неудобно?
- Ничего, справлюсь. – она очень изящно подняла ножку, переступив и согнув колено, не глядя завела руку за спину и сняла уцелевшую туфельку.
- Смотри осторожно, здесь камушки, а может быть и стёкла.
- Здесь? Нет. Откуда? Тротуар метут каждый день. Да и откуда тут камешки? Песок если только.
- Да? Ну и ладно.
Я представился, но руку протягивать не стал, помня о её реакции.
- Тебе туда или туда?
Она посмотрела на меня и намёк на улыбку промелькнул по её лицу, а рука слабо махнула в сторону города, прочь от набережной.
- Мне тоже – важно сказал я.
- Я Анабель – намёк на улыбку продержался в этот раз чуть дольше.

◊

Мы сидели возле какого-то невнятного канала, метра в три шириной. Вода в нём была мутная и выглядела так, будто должна очень неприятно попахивать. Но не попахивала. Даже наоборот, воздух здесь был прохладным и свежим. Я рассказал кто я, откуда и чем занимаюсь. Что это мой первый отпуск за длительное время, который я так долго ждал. Мечтал, лелеял в мыслях, каждую минуту, каждый вдох – выдох. Почему именно архипелаг, и как я из самолёта разглядывал очертания островов сквозь пёрышки облаков... А она молчала, но молчала доброжелательно и заинтересованно, так что я говорил и говорил, не испытывая ни малейшего стеснения, и это было приятно.
Так и подошёл к тому, что меня так мучило. И я решился. Расскажу ей, и будь что будет. Не таскать же это в себе до скончания веков.
- Закинув вещи в номер я тут же переоделся и направился на пляж – начал я.

◊

Закинув вещи в номер я тут же переоделся и направился на пляж. Ещё бы, каждая минута на счету. Не взял ни полотенца, ни покрывала, только нос намазал солнцезащитным кремом. Чтобы быть ближе к природе, так я считаю. И не думать о лишнем. Вместо того чтобы беспокоиться о том, как бы не натащить песка на покрывало, просто рухнуть в горячий песок и хорошенько повозиться. Вместо того чтобы таскать с собой дурацкий зонт, привалиться спиной к шершавой пальме. Это если солнце в зените. А если нет, то преследовать её тень по дуге.
В общем - первым делом бросил майку на шлёпки и нырнул. С маху. Побултыхался, потом произвёл ту самую операцию с горячим песком. Красота! Второй раз уже не спеша, заходил в воду, наслаждаясь пощипывающим холодком, непроизвольно втягивая живот и сжимая кулаки. Потом нырнул. Поплавал туда – сюда, не отдаляясь, впрочем далеко от берега – лень. Вода прозрачная, голубовато-зелёная, но дна не разглядеть. Решил нырнуть, попробовать – достану дно? Нырнул, открыл глаза и двинулся вниз, радуясь ощущению растущего давления и более холодной воды. Не достал. Вынырнул, пофыркал, сделал пару гребков к берегу, и отдышавшись попробовал опять. Сразу понял, что достану – дно видно. И прямо подо мной – не то большой камень, не то куст водорослей – не разобрать, видно что-то бесформенное. Я подплыл, осторожно рукой провёл, непонятно, что такое. Вынырнул, следя за тем, чтобы двигаться ровно вверх, набрал воздуха побольше, попутно пожалел, что очки плавательные не взял, и нырнул снова. Ровно вниз. Пятно своё тёмное увидел, руку протянул и сразу ухватился за что то мягкое, податливое, но крепкое. Интересно стало, что за штука, и, главное, безо всяких неприятных мыслей – ну нащупал что-то, ну-ка дёрну. Дёрнул, оно поддаётся, достаточно легко, ну и решил я вытянуть, посмотреть что на дне морском в наше время найти можно. Воздуха как раз хватило – вынырнул, вдохнул, и свою добычу наверх, на воздух тащу, посмотреть. Вроде тряпка в руке, потом волосы увидел, и лицо! Человеческое. Меня как током пробило – я даже толком испугаться не успел, не то что осознать, что именно я вытащил, тут на этом самом лице глаза открылись, потом рот. Один глаз подмигнул, а рот в улыбку сложился – пацан, лет двенадцати. Дружелюбно улыбнулся, повернулся и поплыл к берегу. Неторопливо так. Я от изумления подгребать перестал и с головой под воду ушёл. Да ещё и хлебнул, выскочил, закашлялся, а он уже по дну идёт. Ну я за ним, догнал только когда ему уже вода только по пояс была. Он в рубахе с длинным рукавом, я ещё думаю – что-то рубаха как то странно выглядит, не так, как должна. Схватил его за рукав, а рукав сухой. Совершенно сухой, как будто он не из воды выходит а по полю идёт. Он на меня посмотрел – устало как то, у меня рука сама по себе разжалась, а он дальше идёт. Вот шорты показались – и с ними то же самое, что мне ещё в рубахе странно показалось – не облипают тело, а нормально сидят. Сухие шорты, светло-коричневые. Я рот разинул и за ним машинально иду. Он из воды вышел и на песок шагнул – кроссовки на ногах, тоже сухие, песок не налипает. И идёт себе, уверенно так – никто не малейшего внимания на него не обращает. Хотя нет, обращает один, и очень даже обращает. Глаза безумные – подбежал и звонкую затрещину пацану залепил, с размаху. А тот пошатнулся, головой только помотал и дальше шагает. Мужик за ним:
- Ты где был? Ты мать пожалей, зараза! Три дня где то пропадал! Ты меня слышишь или нет? Ты ведь через полчаса хотел вернуться! Мы с матерью места не находим, ночей не спим! – и вдруг, внезапно повесив голову, ссутулился, сгорбился, весь как то опал и сел на песок. Пацан не глядя шёл дальше, прочь от воды.

◊

В тот день я решил напиться. Эта была первая сознательная, после случившигося, и самая убедительная мысль – договорил я и посмотрел на неё. Она молчала, отвернувшись и исподлобья глядя вдаль. Я видел закушенную губку. Почему то у меня сразу потяжелело на сердце. Я понял, что хотя мне и стало легче от того, что я наконец рассказал кому-то всё, и это отогнало тень безумия, таскавшуюся за мной всё это время, но только временно. А потом она, тень, вернётся вновь, и как это бывает, будет намного ярче, чётче и явственней.
Какое то время мы молчали. Становилось темнее. Багровая полоса неба наливалась неприятно-фиолетовой тяжестью, как синяк.
- Пошли к морю – предложил я.
Она покачала головой.
- Там красиво.
Она снова покачала головой. Я стал смотреть на небо, дожидаясь, когда появятся светлые пятнышки звёзд.
Послышались шаги. Я опустил взгляд и увидел как из соседнего к нам переулка вышел несуразный мужик. Какой-то грязный, неопрятный, рубаха серого цвета и брюки, порванные и разлохмаченные у босых щиколоток. Он подошёл к воде канала и занёс одну ногу над ней, да так и застыл. Нога стала медленно опускаться, пока не коснулась поверхности воды. Какое-то время казалось, будто он перенесёт свой вес на эту ногу, постоит в раздумье, да так и пошагает по воде, как по-суху. Но вот он снова поднял ступню над водой и так же медленно вернул её на потресканный асфальт. Мгновение ничего не происходило, я даже подумал что он нас не заметил – мы сидели молча, не шевелясь. Потом он заговорил.
- Океан. Он знает тайны. Страшные тайны... Все тайны. Человек ничтожен. Даже когда океан показывает, человек не понимает... Ты не понимаешь.
Я понял что он обращается ко мне, хотя смотрел он совсем в другую сторону. Я посмотрел на Анабель. Она сидела всё так же закусив губу, только взгляд её совсем опустился вниз. Мне стало очень неуютно, как будто я оказался именно в том месте, где меня совсем не должно быть. Никак не должно. А мужик продолжал:
- Человек принадлежит океану. Все люди. Даже те, кто не были в нём - так... Сначала он зовёт тебя, и ты стремишься всегда возвращаться к нему. Ты приходишь к нему и он держит тебя, сколько хочет, а потом отпускает... Пока отпускает. Но однажды он не выпустит тебя, и ты остаёшься в нём. Навсегда. И даже если ты выходишь потом, то лишь временно. Одежды твои сухи и глаза открыты, но внутри тебя океан... И суша не примет тебя. Ты можешь пройти ногами, ты можешь даже вспомнить, как было, но отныне место твоё – океан.
Тут мне стало по-настоящему жутко. До звона в ушах, до одури, и чтобы забыть свой ужас, я вскочил, протянул руку Анабель и сказал:
- Пойдём отсюда, ну его, пришибленный какой-то! – и звучало это фальшиво, и я знал об этом. Она поднялась, не обращая внимания на мою руку и прошептала: – пошли.

◊

Мы шли по людным вечерним улочкам. Всюду было шумно, весело, слышались музыка, смех, топот танцующих ног и звон бокалов, когда мы проходили мимо открытых дверей. Город отдыхал. Город жил. Город был звонкий, яркий, пахучий. И чужой. Мы были отдельно от него. Мы шли молча, отдаляясь от суеты и людей. Мы - были вместе. Мне хотелось обнять Анабель, прижать её к себе, погладить и даже поцеловать,  и я знал, что я могу это сделать. Что она не будет сопротивляться и ответит на все мои ласки и будет смотреть мне прямо в глаза. И в глазах её будет печаль и тоска. Потому что тогда мы уже не будем вместе. Мы будем тоже отдельно.
Мы шли, а людей вокруг становилось всё меньше, пока дорогу нам не преградили три молодых парня. В общем-то они просто стояли на дороге и не двигались. Но то, как они стояли, и как смотрели мимо меня на неё, я сразу понял, что просто пройти мимо не получится. Все трое в ярких разноцветных кожанных куртках, несмотря на тёплую погоду, очень наглого и вызывающего вида. Тёмные - таких в фиьмах называют латиносами. В памяти откуда-то всплыло слово: хомбре. Я выступил вперёд и встал так, чтобы Анабель находилась позади и левее меня. Один из них как то уж совсем лениво качнул плечами, как-то очень оскорбительно переступил на месте ногами и проговорил, уставившись в землю: - Анабель, ты не должна быть с ним.
Я шагнул вперёд, но он даже взгляд не поднял: - Анабель, ты знаешь, чем это кончится.
- Чем же, интересно? – спросил я, чувствуя, как ярость, клокоча, поднимается из живота и выходит из горла сдавленными словами.
Тут он поднял взгляд чёрных глаз на меня: – парень, не вмешивайся, тебя это не касается.
- Ещё как касается! – водоворот ярости теперь глубже и выплёскивается громче.
- Нет, не касается. – он стоит расставив ноги, и смотрит набычившись. Я делаю совсем маленький шажок вперёд и вбок, так, чтобы его подбородок был чуть ближе моей вытянутой руки, вздумай я поднять её, а сам он находился ровно между мной и ближайшим из дружков. От локтей к ладоням двигается горячий зуд и кулаки из-за этого получаются очень крепкими и увесистыми.
В этот момент она называет меня по имени, тихо, мягко и как-то буднично. От звука её голоса водоворот, нет - циклон ярости вдруг угасает, кулаки разжимаются и мне снова кажется что я нахожусь совсем не там, где мне следовало бы. Она просто говорит: - пошли отсюда, - и я понимаю, что нужно идти. Я поворачиваюсь к хомбре спиной, совершенно не волнуясь и не думая об этом факте, и шагаю к ней. Мы уходим. К своему удивлению мне совершенно не хочется оглянуться.

◊

И опять можно просто молча идти и ничего не говорить. Но я всё равно говорю: - пойдём к морю? Она качает головой. Но я настаиваю. И она перестаёт качать головой и просто идёт. Мы опять идём по людным улочкам. Пересекаем небольшую площадь, спускаемся по лестнице в какой-то узкий переулок, переходим какие-то подозрительные тёмные перекрёстки. Дома с обех сторон сужаются кверху и почти закрывают сливовую синь неба с блёклыми остриями звёзд.
Я задумываюсь – почему это не вызывает никакой тревоги? Ведь обычно я инстинктивно сторонюсь тёмных, безлюдных мест. Мысль пронзительная, но не пугающая, и когда я наконец понимаю – почему – ноги становятся мягкими, а по спине медленно ползёт вниз холодок. От судьбы не уйдёшь. Можно играть с ней в прятки, но спрятаться хорошо не удастся.
Там, где кончался тёмный переулок, начиналась широкая лестница с низкими ступенями. И на большом пролёте стояли всё те же хомбре. Они стояли молча, глядя в землю.
На этот раз белая, жгучая ярость возникла мгновенно. Мои руки налились свинцом, каждый кулак не был больше частью моего тела - оружием. Я стоял и ждал. Внутри всё жарче разгорался огонь, отбрасывая отбески на пылающие щёки.
Главный опять смотрел мимо меня – на Анабель.
- Ты пойдёшь с нами – сказал он.
- Оставь меня, хотя бы сегодня – с глубокой мукой, но как-то безлико ответила она.
- Нет.
- Последний раз, один только вечер!
- Нет, ты не можешь – он говорил дерзко и нахально, но как-то наигранно, как будто хотел сказать совсем не то. И не так.
- Могу – тихо сказала она, шагнула ко мне и очень легко положила мне руку на плечо.
- Не смей! – зарычал он, бросившись вперёд, к ней, протягивая руки со скрюченными пальцами – как когтями метя ими ей в лицо.
Во мне высвободилась сжатая донельзя пружина. Я переступил, перенёс вес на левую ногу, и качнувшись, легко толкнул его правым плечом, когда он поравнялся со мной. Он потерял равновесие, сбился с шага, инерция броска рванула его вниз по лестнице, а его руки прошли на добрый метр мимо лица Анабель. Он весьма полновесно врезался в стену дома, зубы лязгнули, а рычание усилилось. Он оттолкнулся от стены и снова метнулся вперёд, всё так же стремясь вцепится в неё и игнорируя меня. Я шагнул, предплечьем отвёл его руку в сторону и в этот раз толчок плечём был намного ощутимей, и снова он шатнулся, проскочил мимо, запнувшись о ступени и струдом удержался на ногах. В этот раз он занёс кулак, и предназначался он мне...
Победа далась неожиданно легко. Дружки не пытались вмешаться и я перестал обращать на них внимание. Хомбре раз за разом кидался на меня, но как то неумело, по-детски неловко пытаясь ударить кулаком сверху, высоко поднимая руку и пропуская удары, отлетая поочерёдно вправо и влево.
Когда я осознал что противник из него совсем неважный, раздался громкий голос: - хватит! Ярость как-то мгновенно улеглась, не было больше огня, не было ощущения мощи. Навалилась пустота и тишина. И усталость.
На лестнице, рядом с дружками, стоял высокий красавчик. Тоже латинос, но выглядел он не мелким хулиганом, как они. Он выглядел как суровый папаша, застигнувший своих разгильдяев за мелким хулиганством. И вёл себя так же. Шагнув к стоявшему на четвереньках неудавшемуся бойцу он одной рукой поднял его за ворот куртки. Внимательно осмотрел его, и приблизив своё лицо к его, уже опухшему, сказал:
- Это не наше дело. Он неотсюда. Понял? Даже не надо было начинать, особенно так. В любом случае – он заслужил это. И повернувшись к нам – Анабель снова стояла рядом со мной, легко положив свою руку мне на плечо – процедил сквозь зубы: - поздравляю. Ты победил. По-честному, один на один, - он хмыкнул.
– Можете идти.
◊

Мы шли по променаду вдоль берега. Океан был матово-чёрным и очень спокойным. Только у самого берега волны тихонько перешёптывались, рассказывая песку страшные истории. Вокруг шли люди, беззаботные и усталые, верные и злые, добрые и нечестные, весёлые и завистливые. Люди шли вдоль океана, а он терпеливо ждал...
Я не мог больше идти так рядом с ними. Я остановился и взял Анабель за руку. Она посмотрела мне прямо в глаза. Там чёрной водой плескалась тоска, которую я так боялся увидеть. Я поцеловал её. Дрожь началась в кончиках пальцев, которые прикасались к её спине, и самый сладостный поцелуй моей жизни постепенно терял прелесть, становясь холодным и вялым, обретая затхлость и явственный запах тины.
Она отвернулась и пошла прочь, я неловко шагнул за ней, запнулся обо что-то, посмотрел вниз, а когда поднял взгляд, её передо мной не было. Паника охватила меня и я отчаянно закричал её имя. Впереди поднялась и призывно качнулась рука, и я рванулся туда, отталкивая какие-то неясные серые фигуры, прорываясь вперёд и завязая в них. Поднятых рук было уже несколько, я метался среди безликих людей, протягивающих свои руки ко мне с безмолвной мольбой. Среди серых спин мелькнул знакомый силуэт, и с отчаяньем последней надежды я ринулся вслед, и догоняя, пробиваясь сквозь толпу я узнавал её - и радость надежды поднималась во мне. Она всё ближе – но почему её воздушная походка такая прыгающая? Неловкая, скособоченная? Я смотрю на её ноги – только одна из них обута в замызганную, когда-то белую, а теперь грязно-серую туфельку с обломанной шпилькой, зацепившись за которую, тянется в такт её неровным шагам длинный грязный хвост мокрых водорослей.
Остановившись, я смотрю как она уходит. Её волосы спутаны и серы, как тени вокруг, вода крупными каплями стекает с них на давно потерявшее белизну платье. Вода обтекает её фигуру и струится по ногам, не оставляющим мокрых следов на асфальте...

◊

Я брёл, без мыслей, без цели. Променад был пуст, и только на бетонном парапете, отделяющем пляж от тротуара, сидел хомбре с кровоподтёком на вспухшей скуле и в яркой кожанной куртке. Он горестно смотрел на белую туфельку с длинной шпилькой, которую крутил в руках. Вот он встал, неторопливо пересёк пляж и вошёл в воду.

◊

Океан терпеливо ждал.