Пирифразируя уважаемого сатирика, скажу, што женсчины бывают ужос какие мудачки и прелесть какие тэгэпэшечьки. Есть, конешно, исключения, каторые я называю хтоничезкий пиздец вагинальнава типа иле пиздецкий пиздец. Кагда удаецца выебать такое чюдовисче, аснащенное сочной песдой и куском жеппы вместа галавы, остаюцца неизгладимые впичятления, пириломы хуя, ожоги мошонки или травмы тушки, несовместимые с регулярной палавой еблей. К тому жэ страдаит тонкая, ронимая психека падонка, а это приводит к тижолым запоям. Паэтому, ну их нахуй. Но когда у тибя ф квартире царит безвременье лютава ононизма и кризис перепроизводства семени добра ручной работы, на безбабье можно и самую стремную ебанашку раком.   

    Мы пазнакомились в тиатре юнава дрочера. Я туда по накурке всигда билеты пакупаю. Спиктакли про бабу Ягу очинь люблю и приключения Лунтика пафтыкать. Ф последний раз с аднаво касова и Лунтика миня так расхитрило, што выгнали впесду из зала, так сильна я лыбу давил. Пашел искать чиво бы похавать. В буфете там у них фсякая хуита для желутка вредная продаецца: чипсы, бутеры с икрой, шоколадки. А я такое не ем, кагда ка фсем этим нисчякам приатачено слово «продаецца». Люблю домашнева пахавать, асобинна, в гостях аппетит у миня хороший, не гость, а находка, ниприхатливый санитар кухни нах. Жаль, паследнее время никто чота не приглашаит пасанитарить.

    Забрел я по каким-то лабиринтам в гримерку, а там на столе судочки с котлетками и гречей стоят. Па-быстраму апракинул в сибя кашку и только паследний катлетос точить начял, вошла она. Туловище – ничо такое, стройное, с весьма трогательными сиськами. На хохотальник глянул – ибааать, черноват бывает юмор у прероды. Не лицо, а прыщявое стрецтво предохранения нах, противозачяточное такое ебальце с пупырышками. 
    – А вы кто?
    – Паклонник ваш.
    – Правда? А зачем вы мои котлеты едите?
    Тут я призадумался нинадолга – минут на восемь. В разговоре пависла сильно мхатовская пауза. 
    – Нравитесь вы мне очень. Играете превосходно, перевоплощаетесь естественно. Пластика, моторика, голос – все так подчеркивает образ главной героини, что Станиславский вам бы точно поверил, – миня после дубаса на пиздежь иногда прабивает полуумный, правда, паузы между придлажениями, как у зицпредседателя Фунта. Ни всем удаецца дасидеть до конца излагаемой мысли. 
    – Я вообще-то в массовке танцую.
    – Вот я и говорю, – аперативно, минуты чириз три, отреагировал, – великая актриса не может есть плохие котлеты. Как представил, что вы вашими талантливыми ручками лепили эти чудные комочки, так очень попробовать захотелось. Теперь во мне есть частичка вас, – улыбаюс вежлива, а сам размышляю, удасцо ли эту частичку высрать без приключений – острые очинь каклетки. 
    – Спасибо. Вы очень милы. Но куда подевалась гречневая каша?
    – А что вы завтра делаете? – лофко паменял я тему. 
    – Ничего.
    – А могу я вас пригласить в лес?
    – В лес? Я бы с удовольствием, но вы какой-то странный.
    – Заеду завтра в час дня к театру, буду как нормальный. Это я слова просто долго подбираю, хочу на вас хорошее впечатление произвести.
    – Хорошо, заезжайте, – смилостивилась пальщонная артистка.

    Вот это удачя, думою, каких-то сорок минут патупил и тьолачку склеил. Это вам бля не интернет-динамо: сидишь, клаву дрочишь месяц, думаешь, там такая принцесса, што даже не срет, а потом приходит алчная хуета с прыщом на носу и комплексом неполноцелкости, да еще сука чота квакает пра убогость обстанофки заведения и свой ахуенно богатый внутренний мир. Нет бы, бля, сказать: «Катран, чота тут так все дорого, паехали сразу к тибе». Я бы што, отказал? А так приходицца нахуй пасылать через одну.

    Так вот. На следусчий день в час дня я торчял у тиатра в ажидании сваей пассии. Вдрук сматрю, выбигаит какая-то ведьма в зеленом мешке и пиздатенной шляпой с мяхкими полями и вприпрыжку скачит в мою сторону. Ну, я не стал рвать на сибе белье от ахуения. Щяс обоссу, думаю, Бастинду эту ебаную, она превратицца в лужу или накрайняк убежит мыцца. Уже изготовилсо, ширинку начал расстегивать, как тут она реско остановилась и шляпу приподняла. Селедочный триппер! Это ж моя знакомая вчирашняя. Припрыгала. 
    – Привет!
    – Ну, привет.
    – Я думала, ты на машине будешь.
    Ахуеть мыслитель.
    – А маршрутка уже не машина?
    – Допустим. А как мы в лес попадем?
    – Какой лес? Степи кругом. Я ботанический сад имел в виду.
    – Ну, в сад, так в сад.
    – А чо ты так нарядилась? Ради меня? – с любопыцтвом лохмотья куртуазные осматриваю.
    – Да нет. У нас репетиция была, а костюмершу в больницу с аппендицитом увезли. Вот я платье свое и не успела забрать. Я Снусмумрика играю. Будешь моим Муми-троллем?     
    – Не, я поющим гандоном быть не хочу.
    – Да не тем. Из сказки.
    – Тогда ладно.
    – Ура! Я буду называть тебя Мумик!
    Да хоть похуюмик. Чему так радовацца-то?
    – А тебя как зовут? – спрашиваю.
    – Инесса.
    Заебись, думаю, Снуснумрик Инесса блеать.

    Дошли до сада без приключений. Прахожие, канешна, таращились на мою зильоную спутницу, но это мелочи. Папиздели па дароге ниачом. Идем, па «лесу», она ржот пастаянно, всьо ей пиздосмешинки и хуехаханьки. Децкий сад на выпустили попастись на травку, старшая группа нах. Скачет, на растения разные пальцем тычет и названия все знает: типо это – херолист залупаглазый, а это – хероглаз залупалистый. Сматри, грит, не перепутай. Мне на эти трафки ваще похуй, чуйскую от укропа отличаю и ладно. А сам скамейку укромную ищу. Полвторого, а у миня ва рту ни освижаюсчей капли, ни висьолава облачка. Нашел лавочку. Присели. Я фляжку с коньячком достал, пару живительных глотков сделал и спутнице передал.

    После выпитого, повеселей как-то стало, да и хазяйка монструозной шляпы посимпатичней паказалась. Дальше пошли шляцца. Приударяю за ней патихоньку – то за плечи обниму, то патстрахую сзади кагда, ана цвиточки нюхает, ну и развликаю как могу, естессно. Вопщем, нормально было б фсе, если б не ее чирисчур васторженная пизданусть. Свирнули на какую-то аллейку заброшенную, где люди не шароебяцца. Погуляли там чуток, и тут она как патпрыгнет:
    – Смотри, какое дерево!
    А там не дерево, а толстенный огрызок, высотой метроф пять и в нем здаровое такое дупло в человеческий рост. Она внутрь залезла, через дырку ебало наружу с другой стороны высунула и ржот. Ебать тибя в костылики! Если бы лешие сусчествовали, то они должны были бы выглядеть именно так: агромное гнилое полено в сучьках, а пасеридине ушастый харетон с прысчявыми зубами наружу. Это, я вам скажу, такой леденясчий крофь ужос, что мне па съебатору обеими ногами ударить захотелось.

    Я кругом обошел, а там савсем другая картина. Фигурка-то великолепна. Прецтавил, што там впереди лицо от Джессики Альбы, хуй сразу в штанах признаки жызни подавать начял. Приобнял сзади полухфею эту одуплившуюся и в шею аккуратно пацеловал. Не вырываецца, притихла какбэ. Стал нашептывать фсякие рамантичные слова, и попутно пад мешок руки запустил. Она жопку оттопырила и трецца об миня. Сагласна, значит. Трусы вниз потянул и пальцем в песду залез. Хуяссе, она влажная фся, и клитор скользкий, как грибок. Не тот, што на ногах, а маринованный, фкусный. Давненько, поди, не еблась, сучька.

    На этом придваритильные ласки завершил – харошева панемножку. Хуй достал и загнал воробышка в гниздо. Застонала.
    – О да! Мумик, я так давно тебя хотела!
    Какое нахуй давно? Второй раз видимся. Но решил падыграть:   
    – О, Снусмумрик, сын Мюмлы, наконец-то мы фстретились! – сказал, присунув, и подумал, што это ж ахтунг. Как-то ни по сибе стало. На фсякий случяй за сиськи схватил, а то ат этих сказочных пирсонажей фсиго можна ажидать. Слава Джа – персики на месте и сосочки затвирдефшие имеюцца. Нормальный такой Снусмумрик, правильный.   
    – О-о-о! – стонет еще сильней, видимо, понравилось, как я в роль вжился.

    Стал я ебать этава гиганцкава термита, аж дерево трясецца. Заодно размышляю, вот если, не дай Джа, дети пайдут, как я сыну скажу, што ево в дупле, как дятла, зачяли? Но всиравно шатаю эту елку ва фсю, за сучки держусь по бокам, как за руль матациклетный. Со стороны дажи магло показацца, что какой-то полуголый древоёб насилует высокий пенек, а он кричит чилавечезким голасом фсякую странную акалесицу:
    – Давай, Мумик, давай! Я так рада угодить тебе... Я готова спасать тебя от каракатиц по несколько раз на дню.
    Я, не обращая внимания на всю эту мультяшную ахинею, делаю свае нехитрое дело. И только сабрался вынуть и по традиции кончить на спину, как паслышался страшный треск, и я вместе с деревом – хрусть – и на спину йобнулся. Нана, блять! Каг жи жестока я уебался! В спину каменюка какая-то впилась, дышать тяжело, а сверху Инесса нидаебанная арет. И нихуя ни как застенчивый гирой децкой сказки, а как макака-резус из зоопарка, каторую сторож лишает анальной дефственности. Блядь, вот нахуя ты в это дерево палезла? Папробовал скинуть с сибя груз – хуй там, тижоло пиздец, да и ослаб я от удара чота. Через пару минут краем глаза сандалеты чьи-то увидел рядом с нами.

  – Эй, гражданинчик! А ну подь сюды. Привалило тут нас мал-мала. Будь любезен, подмогни, – хотел сказать я, но вместо этава заарал ва всю глотку:
  – Памаги, сука! Чо стоишь, смотришь?!
  Слышу, кряхтит, упираецца. Раскачал бревно нимнога, оно с меня и скатилсь. Лежу, не шевелюсь, ащущение такое, бутто я слониху за песду пасчупал, а она на миня села. Штаны на коленях, хуй дымицца после низавиршонных стрельб, а из бревна голая жопа торчит. Спаситель, дидуля с бародкой,  сначяла в ступор фпал, а потом как заорет:
 
  – Вы что наделали, извращенцы?! Это же самое старое растение в нашем саду! Это местная достопримечательность! Ему почти тысяча лет! – кудахчет, надрываецца. Сторож, видно, или фееричный флороёб какой-та. Вот жэж еблан тупорожий. Тут чилавеку плохо, а он са сваим трухлявым гавном лезет. Развели блядь дендрарий с антикваром, а мне претерпевай. 
  – Я вызываю милицию! – кричит и за мобилой лезет.
  Тут у миня сразу силы нипонятно аткуда взялись. Я встал кое-как, Снусмумрика из дупла выковырял и ф сторону выхода стал щемицца. Спаситель на мне павис с криками «Стоять! Кто платить будет?». Настырный, сука. Я иво с локтя вежливо так па бараде ф пыль струсил и дальше уже на лихке пабижали. 

    За варота выскользнули, осмотрелись. У Инессы глоза пирипуганные, сама грязная, шляпу проебала, страшная – чума. Не везти же ее к сибе. Потсоны на районе не паймут такова крокодила. Скажут потом, што я самых страшных в городе бомжих ебу. Так бы хоть шляпой прикрыл. Розозлился пиздец с такова расклада. Тут сматрю моя маршрутка едет:
    – Ладно, – говорю, – пока. Поехал я лечицца.
    – Мумик, а мы еще увидимся?
    – Конечно. В аду нахуй! Досведанья!
    Приехал домой. Пиваса выпил, остыл. Надо было сразу к себе везти, падумал. Позвоню ей на недельке – фсе-таки талантливый чилавек, артистка. Надо хоть каплю уважения иметь. Да и ебаццо ахуеть как хочецца. Главное, штоб ребра нормально срослись.