У нас с Сашкой на двоих было две бутылки портвейна и ни одной бабы. Когда мы уже допивали первую бутылку, Сашка  сказал:
- Хочешь бабу?
Он сказал это так, словно баба пряталась в шкафу его общежитской комнаты, в которой мы сейчас и бражничали (я жил в соседней комнате).
Сказать, что я не хотел бабы, было бы нечестно. Мне было уже семнадцать, моя половая конституция созрела настолько, что бабу к тому времени мне хотелось всегда. Но если бы я постоянно думал об этом, я бы сошел с ума. Поэтому я думал о вещах менее приятных, но достижимых. О работе своей на ЖБИ, например. О предстоящей получке. О том, как мы ее честно и быстро пропьем (сегодня мы пропивали остатки Сашкиной получки), и будем ждать еще чьей-нибудь получки. Валерки Алтынбаева, например – правда, сегодня его с нами не было, он уехал в ночную смену на свой ремзавод. 
Нет, сказать, что к тому солидному возрасту, которого я достиг в описываемый день, у меня еще по-настоящему не было бабы, было бы, повторюсь, нечестно. Я имею в виду не поцелуйно-обжимайных подружек (их у меня перебывало уже ого-го сколько, штук с десять, наверное), а тех, которые… ну, давали бы. Таких у меня случилось уже аж три штуки.
Но все как-то так, что и вспоминать об этом не хотелось. С первой даже «не донес», все выплеснул ей на живот и со стыда оделся и убежал. Вторая, взрослая такая деваха, тетка почти,  меня сама изнасиловала, что тоже мне особого удовольствия не доставило. А про третий случай вообще ничего не запомнил, потому что пьяный был как свинья. Вот я и не вспоминал об этих достижениях. А большой и чистой любви пока не случилось, так, чтобы «это» произошло у меня красиво, благородно и страстно. И я перенес это мероприятие на после армии.
Так что, когда Сашка сказал про бабу, я честно ответил, что в данный момент не хочу. Даже если она у него и сидит в шкафу.
Тогда Сашка разлил остатки бормотухи. Мы выпили еще, закусили килькой в томате, покурили, у меня в голове все закружилось, как в карусели, и когда Сашка снова спросил, хочу ли я бабу, я вдруг почему-то сказал:
- Давай!
И посмотрел на облупившийся шкаф – вдруг оттуда и в самом деле вылезет припрятанная Сашкой баба. Голая!
- К ней ехать надо, - остудил мой раскочегаренный портвейном пыл Сашка. – Она сегодня за свою мать сторожит на промскладе.
- А кто она?
- Альма, - назвал ее имя Сашка. – Нормальная деваха! Я ее уже раз пять оттрахал.
- Какое-то имя собачье, - пробормотал я. У нашего бригадира на ЖБИ Васи Тучкова была овчарка, сучка Альма, вечно брюхатая, с отвисшими сосцами.  А тут женщина, девушка, можно сказать. И тоже Альма. Почему-то представилось, что и у нее сиськи отвисшие, как у ее тезки овчарки Альмы.  Но эти «пять раз» меня вдруг раззадорили неимоверно. Хотя сомнения некоторые оставались.
- А как это мы вдвоем… Она что, обоим даст? – несколько стыдливо спросил я.
- Даст! – уверенно заявил Сашка. – Бормотухи выпьет и даст.
Я и забыл, что у нас оставалась еще бутылка портвейна. Большая, 0,7 литра. И еще с тремя  7  на этикетке. А три семерки – это вам не хрен собачий! Должны же они сыграть свою магическую роль.
- А кто будет первый? – ревниво спросил я.
- Хочешь – ты будешь! – великодушно предложил Сашка. Я полез  обниматься, потрясенный его благородством. Сашка был на голову выше меня и раза в полтора шире (хотя ему было всего девятнадцать), и после него мне от Альмы вряд ли бы что осталось.
Мы забрали с собой вино, нераспечатаную еще запасную банку кильки в томате, полбулки хлеба, рассовали все это по карманам курток (был уже дождливый и холодный в тот год  сентябрь),  и пошли на трамвайную остановку.
Пока ехали, Сашка меня инструктировал, как мы будем раскручивать Альму на «это дело».
- Когда мы пару-тройку раз выпьем, ты притворишься, что хочешь спать, - деловито гудел он мне в ухо, обняв  за плечо и  покачиваясь рядом на трамвайном сидении. – Там есть широкая лавка, так на ней мы будем сидеть с Альмой, а ты сядешь, а потом ляжешь на другую, поуже которая, она рядом, сам увидишь. И храпи себе. Не вздумай вставать, пока я тебя не позову, понял?
Я хотел было заикнуться насчет того, что вот же, всего с полчаса назад, он обещал, что я буду первым. Но потом трезво (насколько это возможно после 350 граммов крепленого вина) рассудил, что вряд ли это у меня получилось бы. Во-первых, Альма совсем меня не знает, во-вторых, она хоть и носит собачье имя, но не настолько же сучка, чтобы  отдаться мне первому при наличии рядом ейного парня. И потому внимательно вслушивался в Сашкину инструкцию и старался ее запомнить.
Сторожка промзоны какого-то неизвестного мне предприятия гостеприимно светилась в темноте североуральской ночи  двумя ярко горящими окнами. У закрытых ворот предприятия, за которые и надо было пройти, чтобы попасть в заветную сторожку, на столбе горел желтый фонарь, зыбкий свет которого пронизывали тоненькие пунктиры мелкого нудного дождя.
Чавкая грязью, мы пробрались от остановки к сторожке, и Сашка трижды постучал согнутым указательным пальцем  в мокрое стекло. Спустя несколько секунд белая цветастая занавеска дрогнула и отъехала вправо. За стеклом я увидел носатую девицу с близко посаженными маленькими глазами и узкогубым, медленно и широко разъехавшимся в радостной улыбке, большим ртом.
Я приуныл. Стало понятно, что Сашка уже пресытился этой «красотой», вот и решил поделиться ею с приятелем. То есть со мной. Какой цинизм! Но дело почти  сделано, мы уже здесь, и эти «пять раз» еще не утратили своей вдохновляющей роли.
Когда Альма впустила нас в сторожку и увидела, что Сашка не один, улыбка так же медленно сползла с ее «прелестного» личика, а маленькие глазки вдруг стали злыми.
- Ты не один? – прокаркала она. Господи, да у нее и голос был под стать внешности. Ну, Сашка! Нашел же себе…. Хотя если дело только в «разах», то конечно.
- Да вот, шли мимо, дай, думаю, зайдем, проведаем мою боевую подругу, - оживленно говорил Сашка, опрастывая свои карманы и незаметно подмигивая мне. – Это мой приятель. Ты его не бойся, он хороший парень!
- А чего мне его бояться, - проскрипела Альма уже более приветливо, увидев на столе нераспечатанный «огнетушитель».
При ярком свете висящей под потолком головой лампочки я разглядел, что Альме на вид можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет. И хотя мордашкой она не вышла, но фигурка у нее была отменная, «восьмерочкой», и ножки, обтянутые шерстяными гамашами,  были довольно стройные. Хм, а Сашка-то не дурак на самом деле, знал, кому «присунуть». Так что, может, не зря мы сюда приехали, а?
Выпитая накануне бормотуха постепенно развозила меня,  и я делался все оживленнее, все восторженнее, и Альма казалась мне уже наделенной  особой, неповторимой красотой. А она еще вдобавок порозовела после выпитого портвейна, глазки у нее заблестели, и девушка стала вовсю кокетничать с нами.
И тут Сашка  усиленно замигал мне. А, я же совсем забыл – мне надо срочно уснуть, чтобы успешно развилась вторая, интимная часть нашего коварного замысла. И хотя я с трудом представлял, как  буду присутствовать, на расстоянии вытянутой руки,  при реализации Сашкой этой части плана, и затем сам должен будут  вступить в активную фазу, и как отнесется к этому Альма, которая так заливисто сейчас смеется, откинув назад голову и тряся выпирающими из-под свитерка круглыми грудями,  обреченно включился в игру. То есть, начал усиленно зевать, тереть глаза, клевать носом и, в конце концов, уронил голову на руки и захрапел прямо на столе.
- Чего это он? – удивилась Альма.
- Да чего, молодой еще, незакаленный, вот и вырубился, – солидно сказал Сашка. – Ладно, пусть спит, нам он не помешает.
И тут же начал с причмокиваньем  целовать Альму. Я одобрительно захрапел еще сильнее.
За столом завозились – Сашка явно стал заваливать Альму на широкую лавку, на которой они и сидели.
- Отпусти, так нельзя. – сопротивлялась Альма. – Вдруг твой друг проснется?
- Не проснется! – пыхтел Сашка, шурша Альминой одеждой и хлопая какими-то резинками, то ли на ее гамашах, то ли уже на трусах.
- Да пусти ты, бессовестный! – сердито зашипела Альма. – Свет же горит! Да и пацанчик этот твой головой к нам на столе лежит. Проснется и все тут же увидит!       
За пацанчика я, конечно, обиделся. Но мстительно подумал: «Погоди, вот доберусь до тебя, увидишь, какой я пацанчик!».
- Это мы мигом! – соскочил с лавки Сашка, подошел ко мне, стащил со стола и стал укладывать на лавке, на которой я сидел. И уже в который раз за сегодня залихватски подмигнул мне: дескать, все нормально, щас оторвемся!
Я тоже подмигнул Сашке, сложил руки на груди и отчаянно захрапел. Черт, а лавка-то действительно узкая, на такой если заснешь – непременно грохнешься на пол. 
Сашка щелкнул выключателем, и сторожка погрузилась в темноту. Впрочем, она не была кромешной: с улицы через зашторенное окно пробивался свет от фонаря, слабо высвечивающий скудное убранство нашего стола и полулежащую на лавке Альму.
Сашка уже шел к ней, растопырив жадные руки и отбрасывая чудовищную тень какого-то вурдалака на стену. Я уже мог себе позволить лежать  с открытыми глазами и чуть не прыснул со смеху при виде этой картины. Пришлось замаскировать этот смешок очередной носовой руладой.
- Во дает! – восхищенно сказал Сашка, садясь рядом с Альмой и снова загребая ее своими длинными руками. – Да его сейчас и из ружья не разбудишь. Ну че, Альма, давай?
- Нет, Сашенька, я не могу так, - замотала головой Альма. – Мне все кажется, что он не спит…
Да сплю я, сплю, черт возьми! И я захрапел так, что мне показалось, будто в окнах этой вонючей сторожки даже стекла задрожали.
- Вот, я же говорю, что это он понарошку! – обрадовалась Альма,  отводя похотливые  Сашкины руки в сторону и вглядываясь в меня, распростертого на узкой лавке по ту сторону стола. – Эй, ты же понарошку так храпишь, да? Вы чего-то задумали, да?
- Да ничё я не понарошку! – не выдержав, взорвался я. – Я  всегда так храплю…
И прикусил язык. Но было уже поздно.
- Ах вы, гады! – взвизгнула Альма.
В меня тут же полетела недоеденная буханка, и я от неожиданности с грохотом свалился с лавки на пол. Сашку Альма огрела подхваченной со стола все еще недопитой до конца бутылкой. Хотела по голове, да он успел увернуться, но все равно  получил увесистый удар по плечу и болезненно охнул.
- А ну, выкатывайтесь отсюда, сволочи! – бушевала Альма. Она метнулась к стене и щелкнула выключателем. – И чтобы я тебя, Сашка, больше не видела! Ишь, чего надумали, сопляки! А я еще замуж за него хотела!  Да я тебе в жизнь этого не прощу!   
- Ты? Замуж? За меня?! – тут уже взвился Сашка, все еще держась за ушибленное плечо. – Да кто тебя звал-то?
- Все, уходите! – распахнула дверь сторожки настежь оскорбленная  Альма. – А то милицию вызову…
-Ну и ладно, - пробурчал Сашка, бочком пробираясь в дверь (Альма все еще сжимала в руке бутылку за горлышко). – Прощай!
- До свидания, - стыдливо пробормотал я, топая следом – мне и в самом деле стало совестно перед этой Альмой. Которую мы только что собирались вдвоем с Сашкой трахнуть, и которая вовсе оказалась не сучкой, как думал про нее этот балбес Сашка, а с ним и я.
- Слушай, а она вообще-то ничего, - сообщил я Сашке, когда мы между тускло блестящих  в ночи трамвайных  рельсов потопали пешком в светящийся желтыми огнями, в паре километров от этой злосчастной сторожки,  город.
- А, -  беспечно махнул рукой Сашка. – У меня еще есть. Но к ней мы вдвоем не пойдем.
- Очень надо,  – пробормотал я. – У меня самого есть. И к ней я даже один побаиваюсь ходить…