Тихая безоблачная ночь опустилась на село. Среди густого тёмного леса, недалеко от деревни Хрычёвки стояла одинокая деревянная хата. В окне горел мутный огонёк сальной свечи…

Дед Матвей с бабой Параской собирались в деревню, поздравить внучку с именинами. Вечером отелилась корова Желтуха и приходилось сильно опаздывать. Новорожденный бычок галопом убежал от мамки, у которой не обнаружил молока. Когда его нашли, бедолага исходил слюной и жалобно мычал. Бабка пыталась произвести оперативную помощь, дружелюбно угостив бычка своим молочком. Но бычок выкатил глаза и сдох.

… Бабушка Параска была очень суеверной, постоянно крестилась и что – то шептала себе под нос. Дед давно на всё забил и накатив беленькой, вышел из избы. Параска долго чухалась, идти ночью ей совсем не хотелось. Матвей стоял под окном в ожидании, тихо материл любимую супругу. Вот жалобно покряхтывая, она вышла и захлопнула двери. От удара дом просел, перекосился и чуть не рухнул. Матвей смачно сплюнул и они зашагали в тёмную чащу леса.

Луна светила так ярко, что полудохлые, ослепшие филины тынялись под ногами в поисках дупла. Было уже 11 вечера, когда дед решил срезать дорогу. Параска засуетилась – там они были впервые. Лес сгущался, но Матвей с опухшей рожей, как бык ломал ветки, прокладывая тропу… Деревья расступились. Дед притормозил и тихо сказал что-то вроде: «Бляха – муха», а Параска в лунном свете стала сине – зелёной, потом начала креститься с такой скоростью, что казалось недалеко приземлился вертолёт.

Картина заброшенного кладбища глаз не радовала: трухлявые, рассыпающиеся от времени кресты отбрасывали огромные тени. На чёрных, высохших деревьях горели страшные глаза матёрых лесных воробьёв. Интересным было то, что половина могил были без крестов. Особенно этим заинтересовался любознательный дед. А Параска сразу поняла – здесь покоятся самоубийцы. Волосы под её косынкой зашевелились, делая стильную причёску.

Назад поворачивать не было смысла. Гнилой болотный запах дурманил голову. Матвей достал из мешка праздничный пузырь и с жадностью выжрал пол литра. Параська тоже пошарила в сумке, но вытащила цибулу и съела её, как яблоко. Завоняло ещё больше. На этом она не остановилась – взяла чеснок, размяла его каблуком и натёрла себе этой кашей шею, лицо и волосы. Дед чуть не блеванул, и вторые пол литра ему плохо пошли. Выругавшись, он закурил, продолжая смело шагать вперёд. Супруга шла на безопасном расстоянии позади Матвея. При попытке приблизиться, он хватал дрын и гнал Параску назад, пока не переставало вонять.

Страх Матвея давно прошел и сивуха играла в голове. С пьяной, задорной харей он выхватил из – за спины балалайку, которую тоже прихватил к празднику и вприсядку погнал выплясывать гопака, крича благим матом развратные песни.

В лесу никого не было, но бабке стало стыдно за мужа, за его песни и пляски на могилах. Она подошла к Матвею и культурно попросила заткнуться. Услышав «свежее» дыхание, дед остановился. Его мутило. Через несколько секунд он зарычал. Матвей блевал на могилы, бегал, ему было плохо. В интервалах между рвотными позывами он продолжал матерно петь. Пустив истошную отрыжку, Матвей успокоился. Параська стояла в стороне и продолжала вонять. Дед со злобой схватил балалайку за гриф, раскрутил, как метатель ядра и кинул в бабку. В момент полёта балалайки Параська так кричала, что запах изо рта ядовитой звуковой волной направился на деревья, убивая сотни матёрых воробьёв. Потом балалайка, как снаряд, сбила с ног бабу и та пластом упала на одну из могил. От её могучего веса вся земля просто содрогнулась. Параська отключилась....