Все десять часов полета я размышлял. На самом деле было легко строить планы на будущее, имея пятьсот фунтов в кармане рубашки и симпатичную соседку, которую несколько портил годовалый сын. Ее звали Конкордия и она была то ли из мормонов, то ли из адвентистов, вообщем из тех недалеких пыльных кретинов, что читали библию справа налево. Впереди у Кони было больше чем в голове. Весь полет она трещала без умолку, напоминая ярких визгливых птичек умиляющих романтиков. Птичек совершенно невыносимых похмельным утром.

- А она мне говорит, это не твой размер, Кони! Представляете? –глупо смеялась она.

Я смотрел на ее округлости и представлял. Мерный гул двигателей перекрывал ее смех, и все эти забавные истории слышались сквозь вату.

- Страшно интересно,- произнес я. Под нами плескалась Атлантика. А впереди еще не видимая за серой дымкой лежала Америка. 

Лайнер потряхивало. Страшно было приложиться поперек полосы, имея пятьсот фунтов и красивую соседку, вот что я думал тогда. И всегда боялся посадок. Впрочем, как и взлетов. Для меня это было невыносимо. Еще смущал тот факт, что посадок всегда меньше чем взлетов, и это была огромная проблема, как ни крути.

  Малолетний мерзавец, сидевший у нее на коленях, двинул меня по предплечью  ложкой перемазанной  какой-то пакостью. На откидном столике перед ним стояла тарелка с  недельным запасом.

-Ай-ай,  Джоши, нельзя так делать- попрекнула его мать. Откидывая челку, упавшую на лоб, она в который раз улыбнулась мне.

-Какой прелестный малыш, - сказал я и подумал:

«Еще раз тронешь меня, и я сверну тебе шею, маленькая обезьяна».

-Он очень похож на Ричарда, - этой информацией я был полностью удовлетворен, крошечному мормончику или адвентисту уже не повезло.

«Где-то там, в темных провалах ада затаилась маленькая табличка: «Только для детей и хромых собачек», и эта дверь ожидает тебя, маленький поганец».

Не подозревая о своей участи, он пустил пузырь из носа. Храбрая малолетняя обезьянка. Ты знаешь, что такое преисподняя, малыш? Едва ли. Преисподняя это больница. Капельницы и белые халаты. Абсолютное каменное равнодушие ко всему.

После смерти Али я возненавидел медицину. Спокойной до омерзения ненавистью. Это они, доктора изобрели цинизм, как способ не сойти с ума. Самый первый поросший жесткой щетиной кроманьонец, вылечивший собрата от глистов, заложил первый камень в фундамент этого чувства. Меня всегда корежило от запахов больниц: фекалий, прогорклой пищи, дезинфекции, боли и страданий. Как в нем можно находиться постоянно? Как?

- Вы Михайловой кто? – поинтересовался тогда тощий врач в роговых очках. За стеклами  плавали бессмысленные глаза.

- Друг. Я ее друг.

- Она не выживет. Отказала печень, в ближайшее время …- я не слушал его бормотание, я парил в смраде медицины. Бросил на: «она не выживет».  Она не выживет! Вот так, безвыходно. То, что я  никак не мог принять в свои восемнадцать. Мне хотелось убежать, забиться куда-нибудь, свернуться калачиком. Как броненосцы. Они могу жить внутри себя. Это  было бы хорошо, всегда обитать внутри себя, не правда ли? Весьма уютный способ существования.

- Что мне делать, доктор? – он пожал плечами. Что мне было делать?

Ответа на этот вопрос я не знаю до сих пор.

За полчаса до посадки Кони прорвало окончательно, если раньше это были маленькие ручейки, простительные по причине двух округлостей четвертого размера. То когда под крылом показалась еле видимая в дымке полоса прибоя,  меня затопило. Я слушал крайне невнимательно, улавливая лишь десятую часть совершенно ненужной мне информации. О том, что Ричард отважный ботаник. О том, что семья не одобряет его работу. Он разводит микробов и скармливает их обезьянам, это же грех, как вы считаете? Я считал минуты до посадки.

Когда самолет завалился набок, и над креслами зажглись предупреждающие надписи, я почувствовал, что в кармане моей рубашки намокли пятьсот фунтов профессора Стирлинга. Девять пятидесятифунтовых, две двадцатки и десятка. Я испытывал ужас перед посадками.

-У вас все в порядке? – сегодня мне все улыбались, стюардесса проверила замок багажной полки. Как будто это имело какое-то значение в паре километров над землей. Проверь мои замки, дарлинг, ведь я тоже могу вывалиться… из себя. У тебя стройные ноги и аккуратный зад и жаль, что мы не где-нибудь в баре, а здесь, в дрожащем и качающемся куске алюминия. Она смотрела на меня, хлопая густыми ресницами.

-Все хорошо, - пробормотал я и пожалел, что выпил весь виски. До пассажирского лайнера пилот явно водил истребитель. Желудок пару раз прыгнул ко мне в горло в надежде обосноваться там навсегда. Единственным светлым моментом было то, что Кони, наконец, замолчала и, закрыв глаза, принялась шевелить губами.  Отвернувшись,  я пытался смотреть в иллюминатор.

Самолет трясло, под нами вынырнув из плотной дымки, понеслись поля, дома, дороги с машинами. Зелень, зелень – густая, жирная без конца и края. Мне показалось, что я рассмотрел грифов, сидящих на ограде летного поля, в ожидании обеда из Европы, рейсом на семнадцать сорок. Они разочаровано смотрели нам вслед, в их янтарных глазах умирала хилая надежда. Касание вышло жестким, под брюхом хлопнуло. Кто-то взвизгнул. Подлокотники скользили под моими пальцами, а Конкордия обратила в потолок коровьи глаза и зашептала громче. Да, милая, сейчас именно тот момент. Момент, когда позвоночник с тихим шорохом стекает в штаны. И никакой надежды, быть может. 

Старик, сидевший через два ряда от нас завопил, и быстро пожух в благословенном реве переложенного пилотом реверса. Я молился на этот грохот.

«Аллилуйя!» –думал я,  он был той ангельской музыкой, которую я готов был слушать бесконечно. Благословенны твои лопатки турбина, а вонь керосина дважды благословенна, как духи от Ив Сен-Лорана. Что-то в этом есть. Что-то невероятное есть в этом страхе, который заставляет нас молиться на самые немыслимые вещи.

Под нами билась серая в оспинах полоса, вдоль нее несся бетонный забор с колючкой поверху. Как и все заборы в мире он был украшен коротким и емким словом. Добро пожаловать! И единственным отличием от других заборов  было то, что оно было заботливо переведено на испанский. Так сейчас заботятся обо всех, мне кажется: в йогурт добавляют больше бактерий, в пачку с лапшой обязательно суют пластиковую вилочку. Двадцать процентов бесплатно при заказе от ста фунтов. Каждому дозвонившемуся милый сувенир на память. Какую-нибудь чесалку для спины. О тебе помнят, и это главное во всеобщем маразме.

Лайнер медленно катился по бетону.  Проснувшийся  пилот неразборчиво забормотал по громкой связи. Было странно осознавать, что он не катапультировался, а пробыл весь полет за штурвалом. Я удивился, когда он закончил речь, так и не крикнув «Банзай» и не затянув гимн Аматерасу. Камикадзе всегда казались мне странными. 

Когда двигатели, наконец, смолкли,  салон самолета ожил. Отъявленные смельчаки возились с кладью и о чем-то лопотали. Вероятно, делясь впечатлениями о том, как их чуть не стошнило, а дядя Сэмл все-таки умудрился наделать в штаны. Он такой затейник этот дядя Сэмл и не смог дотерпеть до таможни. Кони истерически хихикала и говорила, говорила, говорила. Она совершенно не боится летать, а вот на мое лицо стоило бы глянуть. Жаль, что ее косметичка в багаже. Через два месяца она возвращается в Англию. И опять полетит самолетом, это очень интересно. Конечно, было бы интересно, если бы при посадке у того самолета тоже лопнула шина. Эдакий  веселый аттракцион, сначала летишь десять тысяч километров, а потом  садишься и от тебя идет запашок. 

Я глянул на нее и подумал о ее Ричарде и последнем проекте Долсона. О том, где было нечто о половых сношениях на расстоянии. Если все получится, бравый капитан сделает себе состояние, купит пивоварню, и будет мочиться в пиво тем бедолагам, кому не так повезло. Мир для него перевернется, станет гуманнее в разы, а Халед наконец выплатит за разбитое джакузи. Вот только  количество рейсов сократится. Жены перестанут летать к мужьям из чувства ложного  сострадания. Пилоты лишатся работы. В тот момент их беды мне казались не существенными.

-… на машине. Мы можем вас подвести. –  ее маленький Джоши сосредоточенно обсасывал пластикового медведя.

-Нет, спасибо, меня будут встречать. –факс с инструкциями лежал в моем кармане. Терминал два, старший инспектор таможенной службы  Эдвард Моба. 

«Старший инспектор таможенной службы»,- повторил я мысленно и открыл багажную полку. В ней лежала моя единственная сумка с парой трусов, носками и документами. 

Стирлинг так ничего и не рассказал о том, чем я буду заниматься. Он говорил что-то неопределенное и крутил пальцами. Отвратительная, раздражающая привычка. Такая бывает только у неврастеников.

- Неплохая служба, мальчик мой! Все дело в оформлении бумаг. Почитаешь пару инструкций и никаких проблем. Я видел результаты твоих тестов, у тебя хорошая подготовка. И ты довольно сообразителен, - в его голосе плавало нескрываемое сомнение. Я так и не заявил в полицию, и этот хитрый педераст вернулся к  манере разговаривать свысока. Мне захотелось уйти и сдать его  сержанту ОХара, но я сдержался. Несмотря на весь свой снобизм, он мне сильно помог. Да и вряд ли бы это сделало мир чище.

-Здесь две анкеты и заявление. – профессор почесал кончик носа.  – вот пятьсот фунтов. Заполненные анкеты оставите у моего секретаря. Ваш рейс через четыре дня, мальчик мой.

Он помолчал и прибавил дежурную фразу:

-Храни вас Бог.

Надеюсь, что он, наконец, обратит на вас внимание, мистер Стирлинг. Мой собеседник проводил меня тяжелым взглядом. Наше  презрение было взаимным, только профессор меня боялся, а я испытывал брезгливость. В дверях я вновь подумал, поступаю ли  правильно, скрыв его от облавы?

После душного летного поля прохлада аэропорта казалась раем. Под плакатом «Не курить» стоял темнокожий толстяк в грязной футболке без рукавов с выцветшей надписью «Женщины против рака груди» и курил сигару. С удовольствием затягивался и пускал серые клубы  в вымороженный кондиционерами воздух. На ногах его были сланцы, а громадные клешни удерживали тошнотворную в жирных пятнах картонку с лаконичными буквами «Ши».  Мы толпились у пограничного контроля,  я был нагружен  хитрым скарбом сына Конкордии  и с интересом разглядывал курившего. Дети вообще не могут передвигаться без полутоны разных вещей, как с этим справлялась путешествующая в одиночестве Кони, оставалось загадкой.

- Простите ,сэр, вы находитесь в зоне таможенного оформления. Посторонним здесь находиться запрещено! Курить здесь запрещено!- плюгавый таможенник насел на объект моего любопытства со всеми этими «запрещено». Тот аккуратно перевел на него глаза, с интересом разглядывая двадцать три волоска приклеенные к лысине собеседника. Взгляд его выражал материнскую заботу.

-И что? – дружелюбно спросил он, попутно протягивая свое таинственное «Ши», чтобы каждый прилетевший мог его разглядеть. Он  аккуратно держал свою омерзительную икону, словно это было самое ценное приобретение в его жизни. Впрочем, казалось, что  так оно и было.

-Ваш паспорт, мистер?- пограничники не обращали внимания на конфликт. Мой паспорт. Это звучало уже неплохо. Еще лучше звучали слова факса в кармане - « инспектор практикант» против моей фамилии. В такие моменты я обожал бюрократию.

-Сэр! У вас могут быть неприятности! Я вызову охрану!- жертва расчески заводился сам от себя, как все эти маленькие инерционные игрушки, которые надо покатать по ковру перед стартом.- Мы имеем право вас задержать!

-Проходите ,- я кивнул контролеру и вышел из-за стойки. Кони заняла мое место.

-Ваш паспорт, мэм.

-Послушай, коржик! Если ты не успокоишься, я тебе поправлю кукушку!- предсказал толстяк и, явив миру  значительные заросли подмышками, ткнул в меня  свой плакатик. Я пожал плечами, что такое «Ши» не знал даже сам Господь.

-Немедленно покиньте зону прилетов!  Я вызываю охрану! – взвизгнул  плешивый. –Вы понимаете, мистер?

- Или ты  сейчас отойдешь, или я тебе сделаю плохо! – спокойно ответил тот. – Ты меня не разочаровывай! Тебе могут аннулировать медицинскую страховку, просекаешь?

Сутулый гриб засуетился и повис на телефоне, что-то доказывая невидимому собеседнику. Надо признать что, проектируя его, папаша несколько отвлекся и не довел сеанс до конца. На чердаке его сынули осталось много незаполненных пятен. Он был из тех блеклых людей при исполнении, которые всю жизнь надувают щеки, от сознания собственной значимости. Изобретают инструкции, барьеры, пропускные режимы, а потом тихо выходят на пенсию, где пьют в одиночестве, до того самого момента, пока их не хватит удар.

Я прошел мимо спорящей парочки и вышел в зал. Кони нисколько не врала по поводу генов отпрыска. За загородкой металась увеличенная и более волосатая копия малолетнего мерзавца. Я даже немного завидовал этому восторженному шимпанзе, ведь его ожидала встреча с обладательницей внушительных форм. Он нетерпеливо вставал на цыпочки, выглядывая из-за голов предвкушая ту программу постельной акробатики, которую они откатают со своей курочкой ночью. Брови повелителя обезьян, сросшиеся посередине приподнимались, словно это помогало ему видеть дальше.

Кроме него под табло ютилась пара десятков представителей турфирм, встречавших всех этих безумцев, сменивших уютные дома на западе Англии на сомнительное удовольствие от отдыха в раю москитов. Ричард метался в ожидании жены, агенты размахивали фирменными шапочками, но не было одного. Не было никого, кто был в моем представлении Эдвардом Моба, старшим инспектором отдела расследований. Никто не парился в костюме с оттопыренной  полкой, никто не щурил стальные глаза, внимательно рассматривая меня.

-Ричард! – вылетевшая из-за спины Конкордия, чуть не сбила меня с ног.

-Кони! – мурлыкал ее ботаник, обнимая жену и свой самый удачный гибрид. Сцена выходила душещипательной,  я отдал счастливому отцу детские чемоданы.

-Это Макс! Он русский, представляешь, Рик?!- в глазах Кони эта информация была очень важной.  Она хлопала длинными ресницами, как же, целый  живой русский! До которого можно дотронуться, потрепать по плечу или устроить ему волшебную дудочку на десерт.

-Да-да, - ее брюнет вяло тискал мою руку. Да он был ревнив, этот красавчик. И немудрено если у тебя мозоль на фундаменте от лабораторного стула, а вся твоя женская компания - самки макак-резусов и усатая уборщица.

Кони тараторила без умолку, я боялся вновь утонуть в ее рассказах и откланялся. Как можно  вежливее кивнув  всем оптом на прощание. Их сынок пытался дотянуться до меня рукой вымазанной собственными соплями, но я предусмотрительно отступил. Разочарованный он недовольно закряхтел и навалил в подгузник.

-Джошуа!- возмутилась его мать, как будто это ее порицание что-то решало. Маленький негодяй гневно заорал, под аккомпанемент его требовательных криков  я поспешил затеряться в толпе.

За громадными окнами аэропорта умирала пара чахлых пальм. Жара, отсеченная стеклом, брала реванш, оплавляя пыльный асфальт. Казалось, что она пролегла повсюду, на тысячи километров, заботливо сопровождая меня от Манчестера. Я огляделся. Роение в зале прилетов вызывало головную боль и растерянность. Все было правильно: «Терминал два, старший инспектор  таможенной службы Эдвард Моба». Ай О, что означало отдел расследований. Пара инструкций по выражению этого шута Стирлинга. И где? Жизнь никогда не радовала меня доставками вовремя, она все время опаздывала или я опаздывал,  стремясь заскочить на подножку ушедшего поезда. Сколько их было! И ни на один у меня не было билета. Поезда уходили, а я оставался,  постоянно борясь с обстоятельствами, требующими больше усилий, чем можно было себе позволить. Вот и сейчас, я стоял в толпе у стойки регистрации и мучительно размышлял, хватит ли мне денег вернуться и начистить Стирлингу его самодовольную витрину? Так, чтобы вдребезги, бескомпромиссно. А на сладкое сдать его полиции.

-Ни одного китайца! Ни одного! – взревел за спиной знакомый голос. Я обернулся и увидел, как темнокожего толстяка выводят из зоны прилетов. Сигару он любезно потушил. Странно было то, что обступившая его охрана обращалась с ним вежливо. Никто не толкал его взашей и не пинал ногами, как это принято у бобби. Он шагал смешной и величественный одновременно, громко жалуясь на судьбу. 

-У коржиков из Метрополии совсем слабление мозга. Им уже кажется, что старший инспектор это чихня, по сравнению с их дранными носками. И он обязан ни свет, ни заря подрываться к самолету, встречать какого-то китайца, которого они позабыли прислать. Они думают , что это  такая генитальная шутка, да? Я тоже умею пошутить. – он сжимал свой кулачище и потрясал перед плешивым таможенником. Тот прятался за спины смеющихся полисменов и из этого убежища тоненько поддакивал.

-Совершенно верно, господин старший инспектор, совершенно верно. Таких ошибок пруд пруди.  – в руках мастер причесок нес ту самую отвратную картонку где было нацарапано таинственное слово.

- Мудаки они, вот что!- громогласно заявил его оппонент. Люди испуганно оборачивались, казалось, вот так возникают все эти перевороты, хунты и восстания. Из-за несущественной мелочи вроде плохого настроения, месячных или узких ботинок.  Достаточно только наступить на ногу какому-нибудь Пиночету или Салазару, и получить в итоге пару концентрационных лагерей на квартал. И дело вовсе не в потертом ботинке, дело в глупейшем стечении обстоятельств. Наступил на ногу? Гуд бай, прогнившая демократия , здравствуй какая нибудь «Освобожденная территория» во главе с человеком, глядящим на мир из-под фуражки с высокой тульей. Мир, Труд, Равенство, Братство, Средние танки. Добро пожаловать, господин диктатор! И детали уже не важны.

Коктейль, от которого будут болеть головы у соседей и правозащитников всех расцветок. Мне, почему-то было приятно участвовать в этом. Не знаю, по какой причине. Может потому, что я уже давно устал от всего? И в этом осталась та самая малая толика моего интереса к жизни и людям? Ведь интересно же было, что напишут потом? А ведь обязательно напишут:

  «Бесчеловечный режим пал, да здравствует революция! Свобода или смерть! Мы победим!»

Читать эту чушь будет невозможно. Вранье, умноженное на вранье, цепляющееся за вранье, основанное на нем же. Круговорот навоза, из которого уже нет выхода. Самое смешное, что за весь этот кал  тебе еще придется заплатить. Узнай последние новости, пробормочет туалетная бумага. Всего пара пенсов, заверит она. Мне уже было жаль этих денег. Потому как, все что  сообщат  солидные многополосные брехаловки, я был в состоянии придумать совершенно бесплатно. Экономия, ага?

Толстяк надулся и принялся тыкать пальцем в тщедушного собеседника, все двадцать три волоска которого, намокли и прилипли к лысине в художественном беспорядке.  Гогочущие легавые  давно ушли, бросив того на произвол судьбы. Глядя в макушку понурого лизателя таможенных бандеролей,  собеседник наставлял его на путь истинный.

- Метрополия нас насаживает, чувак,  и разобраться в этом можно только после полпинты белого. Они путаются лягушатниками! Факт! А те придумали всю венку, сечешь? Всю, от А до Я. От гонореи до зифилиса. Все эти Дюраны и Ажаны наверно прыскали в кулачки, представляя твои бубенцы в  серванте! Еще они придумали лесбиянок и гипермаркеты, и неизвестно что страшнее. Моя Рита купила мне эти шорты в Карефуре в девяностом, и что ты думаешь, произошло месяц назад?

-Что? –поинтересовался вспотевший таможенник.

Толстяк развернулся и продемонстрировал прореху на мясистом тылу.

- В ней можно увидеть звезды, - торжественно произнес он голосом Коперника, которого мама позвала пить молоко именно в тот момент, когда он настроил свой телескоп на окно соседской спальни. И действительно, в дыре стыдливо проглядывал краешек Вселенной в виде застиранных трусов.

- Нет, приятель!- продолжил старший инспектор,- они все как один мошенники, эти французы, а наши мерзавчики из Метрополии от них не отстают. Подумать только! Они додумались прислать сюда китайца! Китайца, просекаешь?

Плешивый выскочка кивал головой как болванчик, он не понимал связи между Китаем и Метрополией. Вдоволь насладившись зрелищем я, наконец, сообразил, что еще пара минут и кипятящийся  толстяк свернет лавочку и будет в таком черном расположении духа, что подойти к нему будет не безопасней, чем к страдающему запором бенгальскому тигру.

- Добрый день, вы наверное ждете меня. – сказал я, протолкавшись сквозь толпу. Надутый старший инспектор кратко выразил сомнение в этом факте словами, от которых свернулись бы сливки. Тщедушный таможенник, вспомнивший о важном деле, сунул мне грязную картонку и убежал, давая себе слово больше никогда не отвлекаться от медитаций на ручную кладь пассажиров. Слово это он тут же нарушил, пристав к каким-то серферам, устроившим доски в чехлах на желтой линии.

-За линию, молодые люди, за линию!

- Играешь в крикет, Ши? –поинтересовался несколько остывший толстяк.

-Меня зовут Макс, господин старший инспектор.

-Макс Ши? Ты что, кореец?

-Акиньшин, я русский. – он махнул рукой, показывая, что для него разницы никакой.

- Эдвард Мишель Анитугу Моба, - по-королевски представился мой китообразный начальник, милостиво опустив цифру, следующую за титулом. – Тебя направили в Ай О? Будешь работать в моем отделе.  Практикантом, для начала, там посмотрим.

Это я знал. И знал, кем буду работать. Единственное, о чем я не имел ни малейшего понятия, что тот отдел состоял из двух человек. Об этом Моба поведал мне, когда мы уже выворачивали со стоянки.

-Мы неплохо проводим время с Рубинштейном, Макс. Хоть он и сраный старикашка с ишиасом и очки у него толще моей дрыжки, но мозги у него еще будь-будь!  У него Драбант, сечешь? – он похлопал пальцами по рулю, показывая, что говорит про машину. Тачка самого старшего инспектора вызывала содрогание. Это был четырехколесный реликт, созданный затерявшейся во тьме веков индейской цивилизацией. Вполне возможно, что  на нем передвигались во время второй мировой случайно наткнувшиеся на него в сельве японские диверсанты.  Ацтекомобиль жестоко обходился с моим задом, из дырок в откидной крыше (а, это был  кабриолет!) в наши лица плевало пылью. Я предполагал, что пока хитрые япы не установили на нем электрический стартер, он заводился от человеческих жертвоприношений и молитв.

  К тому же коврики в салоне отсутствовали как класс и, из особенно больших проржавевших отверстий в полу открывался восхитительный вид на несущийся в двенадцати сантиметрах асфальт. Сигнал аппарата напоминал всхлип коровы, которую неожиданно прижало родить.  Стоило признать, что Толстый был большой гурман, такую колымагу  сейчас  уже не найдешь ни за какие деньги.

Продолжая рассказывать про Рубинштейна, он отвлекся от дороги, показывая, как тот протирает очки. И задел Мерседес, поворачивавший направо,  солнцезащитные козырьки упали нам на колени, а  задний бампер с грохотом отвалился. С металлическим скрежетом монстр старшего инспектора остановился.

-Аллилуйя, брат! Господь захотел, что бы мы встретились сегодня!- проорал он набиравшему воздух в бронхи немцу, выскочившему из помятой машины. Сопровождаемый потоком его ругательств, господин старший инспектор быстро сунул бампер в багажник и пришпорил свой гибрид пароварки и часов с кукушкой единственным достоинством которого был грустный пластиковый пес, качающий головой под лобовым стеклом.

-Дойчи, такие же мудаки как и прочие, Макс,- заявил он рассматривая страдальца в зеркало заднего вида,- Он пытается записать номер, прикинь? Ну не болван?

-Совершенно верно, господин старший инспектор, - подтвердил я, думая о том, что толстяк даст фору Долсону, по части критической философии. Номер, укрепленный на отвалившемся бампере мог теперь попытаться записать лишь форменный идиот.

-Можешь звать меня Моба…. Прикинь, эти олухи продули Вторую мировую, и все равно ездят по всему миру. На их месте я бы сгорел от стыда.- продолжил разговор мой спутник и тут же поставил диагноз,- у них страшные бабы, от этого все проблемы.

Внутренне я ему аплодировал. Долсон плавал совсем мелко.

-Но машины они делают хорошие. Взять хотя бы Драбант нашего Моисея. Он гоняет на нем как помешанный! – я решил не поправлять свое начальство: пусть будет «Драбант», мир все равно состоит из ошибок. Вместо этого я представил подслеповатого Рубинштейна, рассекающего  на гэдээровской помойке сделанной из картона и останков Мессершмитта. За раздавленных кур старик, вероятно, платил больше чем я за еду.  Лучшим применение этой газонокосилки, был бы цветник или садовый сарай, что выгодно, как с точки зрения денег, так и потраченных на разбирательства с владельцами домашней живности нервных клеток.

Зрелище выходило забавное. И почему он не купил «Релиант»? Сэкономил хотя бы на резине. Неверно истолковав мою улыбку, Моба проговорил:

- Но лучшие машины делает Англия. –тут он принял вид , как будто собрался спеть «Боже храни Королеву»,- возьми хотя бы мою. Классический «Астон- Мартин» я его недавно красил. Ты заметил, как красиво отражаются облака в лаке? С ним шел комплект зимней резины.

Рассматривая пальмы, растущие вдоль дороги, я сказал, что заметил. Облака в лаке действительно отражались. Довольный попутчик закурил, бросив руль, ради чахлого огонька спички и сменил тему разговора.

- Так ты из самого Китая. Макс?

- Я из России не из Китая, Моба. Жил в Манчестере пару лет. До этого полгода в Москве.- вся моя жизнь умещалась в паре–тройке строк. Родился –жил –умер. 

- Баба есть у тебя?

Я вспомнил Алю.Белые хлопья, сыплющие с темного неба,  Темные деревья,  люди, снующие вокруг, и Аля в вязанной ромбиками шапке. Она плелась рядом, ее лицо было серо, а глаза пусты.

- Дай мне тысячу, Макс, дай тысячу, - просила она. – Мне очень нужно. Ну, пожалуйста.

  Я рылся в карманах, вытягивая смятые бумажки. У меня их  немного и на них почему-то была подмигивающая королева. Она хохотала, путаясь в короне. Аля вырвала купюры из рук и исчезла. Шагнула в передоз. Навсегда.  Аля, Аленька. Пушистая девочка ромашка. На хмуром. В восемнадцать. Я не видел ее лица, я уже почти все забыл. Зиму, Кемерово, холод , деревья.. Все.

-Ну, так что? Есть у тебя баба?

-Нет, Моба. – ответил я. Он хмыкнул и посигналил зазевавшемуся мотоциклисту. Мычание нашего аппарата, заставило того обернуться и показать средний палец.

-Кстати, мы потеряли мою картонку, прикинь? Так что наши потери не меньше, чем у того грустного мерзавчика на Мерседесе. – он довольно хохотнул, а потом продолжил - Самые большие мудаки, Макс, это армяне. Представь, один раз, нас с Ритой позвали на прием. Обещали фуршет. А вместо рубона дали фильм. Он назывался «Аккорд Маньдяни», это была плохая замена хавке, просекаешь? Ладно бы хавка, но фамилия! Маньдяни, прикинь?! Лопнуть можно.  Все там в Армении, наверное, угорали над его табличкой на двери. И что он ее не поменял? С такой погремухой и писать музыку нужно иметь стальные бубенцы. Он, наверное, возил с собой подушку, что бы плакать в нее по ночам. Музыканты- они такие ранимые. Там еще мужик залез на дерево и кричал, что хочет бабу.

Добрых десять минут господин старший инспектор путано излагал сюжет, пока я не догадался.  Мне стало весело. И я засмеялся, вызывая его болезненное недоумение.

- Мастрояни, может быть? «Амаркорд», Моба. Фильм называется «Амаркорд». Только режиссер Феллини, по-моему.

- Их армян не разберешь, Филимили, Мандяни, - отмахнулся тот. Я обрушил все его логические построения с табличками и музыкантами, и он немного на меня надулся. – Моя Рита говорит они все мошенники. У нее есть безумная тетушка.  Старуха совсем спятила и оторвала себе  гостиную  из каталога «Сделай сам». Его тоже выпускают армяне. Три с половиной тысячи монет, представь! Знаешь, что ей прислали? Ты не поверишь, Макс. Знаешь?

- Прихожую? – я смутно разбирался в мебели.

- Ей прислали шесть досок и пилу! – возвышенно уничтожил меня Моба, - армяне повсюду, кто бы, что не говорил.

- А гвозди?

- Что гвозди?

- Ну, гвозди не прислали? – он недоуменно посмотрел на меня, а потом запрокинул голову и засмеялся, издавая звук засорившегося унитаза.  Увлеченный он едва не пропустил поворот. И его классическому Астон-Мартину пришлось  изрядно поскрипеть. От натуги одно из креплений крыши открылось, и, так как второго не было в помине, матерчатый верх задрался и нелепо торчал над нами весь оставшийся путь. Колпак соскочил с колеса и унесся в обильные заросли по обочине. Сжавшись на сидении, я с тревогой ждал худшего. На удивление, колымага старшего инспектора еще немного подрожала как конь при смерти и, наконец, выровняла траекторию.  Встречный мужик на форде, прокричал толстяку что-то обидное, получив в ответ мычание коровы на сносях и вытянутую руку, на сгибе которой лежала другая.   

- Смотри на дорогу, денегерат.- крикнул ему Моба. В ответ, тот нажал на клаксон. Разъехавшиеся машины так и не дали им поговорить по душам, о чем мой спутник, которого я про себя  назвал «Мастодонт», сильно сокрушался.

-Таких коржиков надо держать дома на валиуме, Макс. Никаких водительских удостоверений, только мягкие стены. Сегодня он чуть не устроил аварию, а завтра? Завтра может, дойдет до того, что не заплатит за хавчик в Бургер Кинге! Дескать, там много калорий, а его об этом не предупредили. А он заботится о своем здоровье. И боится помереть от холестеарина. Кретин, да? Помереть от холестеарина, может только полный мудак. Что ни говори все болезни от нервов,- заключил он.

Через пару сотен метров мы остановились у маленького домика тонувшего в цветущих бугенвиллиях. На  его веранде в кресле подле которого стоял столик с бутылкой сидела  сухая старушка в бриджах и белой блузке и курила трубку.

-Благослови вас Господь, тиа Долорес! – заорало мое толстое начальство и уже тише поведало мне,- Бабуля глуховата, но ты привыкнешь. Рубон и отдельная комната всего восемьдесят монет в неделю. Шик-модерн! Если не понравится, можешь свалить.

Можешь свалить! Я уже с трудом вспоминал свою берлогу с прожженным окурками диваном, которую покинул всего-то двенадцать часов и десять тысяч километров назад. Там  было много хуже. Совершенная, рафинированная, стопроцентная тоска. Где-то на краю моего сознания шевельнулась мысль о Лорен. Была ли она частью состояния того уныния и безысходности из которого я выполз под эти одуряющие бугенвиллии? Для себя я так и не решил. Ее красный, приносящий удачу помпон,  лежал в моем кармане.

-Только выпивка в счет не входит. – озабочено информировал Моба.

-Кто там с тобой, Эдвард? – воскресла тиа Долорес, дым почти скрывал ее. Она беззаботно потягивала из стакана, рассматривая нас.

-Один китаец, тиа!

-Надеюсь, у него не пахнут ноги?- спросила она между затяжками.

-Нет, тиа! – громко ответил старший инспектор и подмигнул мне, - Вы тут знакомьтесь, а я поехал. Сегодня Рита делает баранье седло. Я тебе скажу, Макс, когда делают баранье седло, то домой нужно приезжать пораньше. Иначе, моя женушка не оставит ничего на ужин. Ведь ей надо пробовать хавку на соль, чтобы не ошибиться.

Он сел в машину и тут же посигналил. Я обернулся и увидел, как он бешено крутит ручку стеклоподъемника.

-Знаешь, - крикнул толстяк, - ты был прав! Ей так и не прислали гвозди!

-Кому?

-Безумной тетушке Риты!- сделав ручкой,  он со скрежетом отъехал. Я стоял у заросшей калитки маленького домика тиа Долорес и думал, что мы обязательно подружимся с господином старшим инспектором. Обязательно.