1.

    Возвращались мы на вечернем поезде, пили шампанское и всяко обзывали декана. Додумался же, картавый дьявол, принимать зачёт 31 декабря. От его голоса звенят стены, и урчит в животе. Для чего одному человеку столько ума? Ну не станешь же как-то по-особенному чистить зубы, шнуровать ботинки или жевать винегрет! Человек, он и есть человек, не важно, декан или я. Странное наше человечество.
    Конечно, мы получили право на шампанское, хотя бы и с сухариками. Я извёлся до последнего. Приходилось курить Анины тонкие сигареты, а это то же самое, что тянуть через трубочку из пустого стакана.
Нам понадобилось отъездить вместе половину первого курса, чтобы вдруг открыть: мы красивые.
От станции к станции наша обоюдная симпатия всё более материализовалась. То Аня хлопнет меня по коленке, будто ей стало больно от смеха. То я поглажу её по бедру, будто разбираюсь в джинсах и оцениваю качество.
- Ты где будешь отмечать, дома или в гостях? – спросила она, сверкнув шампанскими глазами.
- А ты? – преждевременно переспросил я.
- Ой, не знаю! – надрывно вздохнула Аня. – Вообще, никуда не хочу. Телефон позавчера сломался, ни с кем не договорилась… Родители, наверное, уйдут…
Колёса перестали стучать, вагон перестал качаться.
- Хочешь, приходи, - обронила она через выпяченную губу.
«Чу-чух!» - облегчённо вздохнул поезд.
- Да бога ради! – усмехнулся я, словно отмечаю Новый Год круглогодично. – Только надо успеть забежать к дружкам, занять.
Вру. К родителям. Нет у меня дружков, которые бы смогли одолжить за два часа до курантов. Трое, как я, студенты, и трое в армии.
Умолкаем. Потрясены своей смелостью.
А народ тупой. Набился в поезд до упора. До порно. Жмутся, лезут друг на друга. Не нашли другого времени ехать.
Зато мы заняли два боковых места, и нас никто не потеснит. Сидим, красивые, пьём шампанское. Потому отовсюду смотрят за нами, думают что-то склизское, быдло.
Думают деканы, а не вы! Ну я иногда. И Аня.
- Молодые люди, вы влюблены? – наклонился к нам через проход дедок.
Он всю дорогу сидит на краешке сиденья, и медали тянут его вперёд, прямо на нас. Много медалей.
Мы одновременно отворачиваемся к окну. Смотрим на свои отражения. Оказывается, я окосел. Фиг ли, целый день голодный. К тому же декан, нервы, а шампанское махом бьёт по шарам.
- Хорошие вы, - продолжает нагнетать дедок. – Рассказать вам, как я получил первое ранение?
До нас доносится ядрёный запашок. Дед вмазал перед дорогой.
- Первая атака у меня была, а мне тогда… ну как тебе, - тычет деревянными пальцами в мои нежные рёбра. – Как вдарили-вдарили по нам немцы, я и упал на четвереньки. Бегу, как собака, ору, но бегу.
Дедок хихикает. Решил нас развлечь.
- Сзади меня как рванёт, и вот такой кусок земли мне в задницу! Извините, девушка…
Он заходится в смехе. Кашляет. Я поворачиваюсь к нему и снисходительно улыбаюсь. Надо.
- Что вы думаете – поломало таз! – дедок вынимает из штанов платок и утирает рот. – Смех и грех. Потом, конечно, и осколки меня… и пули насквозь…
Замолк.
Молчи, дед, молчи. Не мешай влюбляться.
- Или вот!... – озаряет его.
- Пойдём, покурим, – трогаю Аню за руку.
Вышли в тамбур.
- Пристал, старый, - бубнит Аня. – Прямо не усидеть ему молча.
- Ничего, успокойся, - глажу её по плечу. – Скучно старику.
- А чего лезть-то? Видит же, что не слушаем.
Внезапно решаюсь поцеловать её в макушку. Целую. Аня улыбается.
- Думаю, где они, а вот они! – вваливается в тамбур дедок. – Покурю с вами, с молодыми.
Он достаёт из портсигара «примину», чиркает спичками.
В моих пальцах соломинка с розовым фильтром. Тяну её что есть сил, но она сильнее меня. Тянется со скоростью грузового поезда.
- Проверю-ка я вас на знание истории, - обдаёт на нас дедок зловонными, как сама Война, клубами. -  Кто мне скажет, когда произошёл пятый удар Советской Армии? Какие фронты были задействованы? Какие немецкие армии…
- Уходим отсюда! – шикнула Аня, бросив начатую сигарету на пол.
Вернулись в вагон, а наши места уже заняты. Сидят две полувековые великанши, своротить которых поможет разве что железнодорожная катастрофа.
- Это наши места, - сказала Аня.
Сказала тихонько, но до того веско, что великанши подскочили.
- Ох, детки, мы просто это… посидеть сели. Сейчас уйдём.
Ай да характер! Сегодня не я буду её, а она меня. Не знал.
Допили шампанское. Похорошело. Но вернулся дедок.
- К дочери еду, - продолжил он знакомство. – Вы не переживайте, я на следующей станции выхожу. Не успею надоесть.
Он постоянно доставал платок, утирался им и снова убирал. Держал бы в руках, так нет – мучился. Один раз перепутал правый с левым карманы и утёрся пятитысячной бумажкой.
- Дочь у меня теперь инвалид. В прошлом месяце на фабрике убирала с барабана пушинку, и ей руку провернуло до плеча. Станки такие…
Я держал под столом Анину коленку и шептал:
- Не кипи. Сейчас будет станция. Выйдем, подышим.
Мы первые выбежали из вагона. Даже не оделись.
- Ребята, стоянка пять минут, - окликнула нас проводница.
Спрятались от ветра за углом бетонного туалета, закурили.
- Значит, с наступающим вас, - что ты будешь делать, опять дед! – Рад был познакомиться. Желаю вам любви, мирного неба над головой…
- Иди уже к своей калеке и сдохни там! – выпалила Аня.
- Ах ты сопля… - он просиял внезапными слезами. – Да ты живая ли? Сердце-то у тебя бьётся, сопля?
Аня жестоко уставилась на меня, и в это время страшным гудком разразился локомотив. Настал знаменитый решающий миг.
- Долго вы? – донёсся из-за угла голос проводницы. – Отходим!
Аня не простит. Новый Год накроется поломанным в атаке тазом.
Мой кулак обогнал мои медленные мысли.
Дедок мягко лёг в сугроб, и куда-то безвозвратно улетела его вставная челюсть.
- Деньги возьми и бегом! – позвала Аня.
Я дёрнулся вслед за ней, но – стоп! Вдруг потом пожалею? Вернулся к деду и забрался к нему в левый карман. Тсс, не кряхти. Есть! Тонкое бумажное счастье.


- Всё нормально, - шептала Аня, упираясь в столик тяжёлой грудью. – Так ему и надо, старому. Деньги забрал?
- Забрал.
- Вообще, хорошо! Молодец.
Она стремительно поцеловала меня в нос.
- Ветеран, всё-таки, - просипел я пересохшим горлом.
- Ну и что? Он тогда, ты сейчас. Чем ты хуже? – Аня взяла мою правую руку и прижала к своей груди. – Горжусь тобой.
- У тебя волосы красивые, - нашёлся я, как отблагодарить её. – Чёрные-пречёрные. Ты эмо?
- Я гот, - поцеловала она мою руку.
- Железнодорожная готика, - внатяжку улыбнулся я.
За окном промелькнули городские огоньки. «И это пройдёт», - вспомнилась мудрость Соломонова кольца. Декан рассказывал.
Быдло повалило к выходу, загромоздило проход, и нам пришлось плестись последними. Я щупал в кармане счастливую бумажку. Пальцы попадали на влажное место. Слюни.
Наконец-то перрон. Я спрыгнул с подножки и протянул руки, чтобы принять Аню.
- Да-да, они, - сказала проводница. – Они выходили курить.
Руки мои опустились под чужим грузом.
- Держи, чтобы из карманов не выбросил! - проорали мне в ухо.
- Держу! Ты сам держи! – проорали в другое.
Аня остановилась на ступеньках. Открыла рот.
- Смелее  девушка, смелее, - проворковал громадный милицейский бушлат.
Представьте себе, кости тоже могут слабеть. Я превратился в плюшевого медвежонка. Хочешь, пинай меня, хочешь, кидай.
- Тих-тих-тихо! – жжёт мне щёку чьё-то дыхание. – Спокойно иди. Не дёргайся.
Я дёргаюсь? Я ещё дёргаюсь.
Аня пищит:
- Отстаньте! Мне домой надо! Меня мама ждёт!
Я подхватываю её жалостную песню:
- Меня тоже ждут! Тоже мать. Она с ума сойдёт, если я сейчас не приду. Вы звери, что ли? Мать мою пожалейте!
Молчат. Жарко дышат. Наверное, точно так же черти водят грешников в ад.

2.

Кабинет на втором этаже вокзала. Грязь. Окурки по полу. Компьютер времён пятого удара Советской Армии.
- Фамилия! – спрашивает существо без внешности.
- Письмарёв, - отвечаю, пытаясь разглядеть его лицо, но страх ослепил меня.
- Имя-отчество!
- Сан-сан… Александр Александрович.
- Оп-па! – восклицает Существо. – У тебя отец не на заводе работает? Начальником электроотдела?
- На заводе! Да! Ага! – спешу подтвердить я свою хорошую родословную.
- Классный мужик. Знаю его. Жаль, что сын говно. Год рождения!
И мне жаль. Кстати, сегодня отец на работе. Он непьющий, и поэтому заменил кого-то в ночной смене. Хорошо бы его убило током. Чтобы не узнал про меня.
- Ххуу! – выдыхаю эту мысль.
- Ты чего?
- Душно.
- Адрес!
В кабинет вламывается громадный бушлат.
- Понятых привёл, - говорит он.
- Заводи.
Входят два железнодорожника в оранжевых жилетах и… две великанши.
- Так, девушку и женщин – в кабинет дознавателя, а этого досмотрим здесь, - руководит Существо.
Круговерть.
Стою. Меня обыскивают. На стол падает пятитысячная.
- Деньги чьи?
- Мои.
- А если подумать?
- Мои.
- Ты где работаешь?
- Учусь.
- Домой с неразменянной деньгой едешь, студент?
- Я экономный, - просыпается во мне гонор.
- Деньги чьи?
- Мои.
- Сядь! – взрывается Существо. - Понятые, обратите внимание. При задержанном обнаружена купюра достоинством…
Спустя время у него появляются русый чубчик и серые, смешливые глаза.
- Ну и что? – спрашивает.
- Я экономный, - повторяю, как мантру.
- Ты старика обул, чудовище лесное?
- Какого старика?
- Ну и мразь.
- Не надо меня оскорблять. Я юрист. На юрфаке учусь.
- О!
- Да.
Дверь распахивается. Влетает девчонка в красном пальто.
- Я убью всех! – кричит она.
- Сказано тебе было, не ходи домой, - смеётся Существо. – Быдло всегда испортит праздник. По-другому не бывает.
Девчонка снимает пальто, а под ним фартук.
- Блиин, забыла снять! – всплескивает она руками. – В чём готовила, в том и сорвалась. Что тут?
- Что: разбой. Двое, пацан и девка, группа лиц.
- Блиин! Это же на всю ночь! Блин! Блин! Блин! Погуляла Новый Год!
- А мы? Нас тоже из домов выдернули. Я уже за столом сидел.
- Слушай, Гриш, - девчонка приложила к груди руку. – Может быть, сделаем первую часть? Пусть один из них будет свидетелем. А? Так быстрее.
- Мы сразу так хотели, Свет, без группы обойтись, но заяву от терпилы комаровские  принимали. В Комарово всё было, а не у нас.
- И что написано в заявлении?
- Написано, что напали двое. Он бил и грабил, она руководила. Уже никак не переделаешь.
- Блин! Блин! Блин!
Я хочу пить. Адски.
- Дайте попить, - говорю.
- А бабу не дать?! – взвизгивает девчонка, которая Света. – Я сойду для тебя?
Кабинет дрожит. Прыгают по полу окурки. Входит сам сатана. Рост выше человеческого. Глаза красные.
- А?! – оглушительно рычит на меня. – А?! – пинает по моему ботинку. – Подруга твоя уже рассказала!
Закрываю глаза. Жду несколько секунд – открываю. Проверяю, не сон ли это всё. Увы.
- Не признаётся? – спрашивает сатана у Существа, который Гриша.
- Нет пока, Андрей Игоревич, - отвечает тот.
- Пока? А не хрен с ним церемониться! В камеру его к пидорам! Завтра будет в ногах валяться, просить, чтобы мы приняли явку с повинной.
Милый, милый декан, ты ведь совсем-совсем не страшный. Приди, скажи им, чтобы не кричали. Забери меня отсюда.
- Да он, вроде, парень ничего, нормальный, - возражает сатане Гриша. – Ты, Саш, нормальный парень?
- Д-д-да… - пробивает меня электрическая дрожь.
- А я что говорю. Я сразу вижу нормальных людей. Ты расскажешь нам, как было? Мы подружимся? Не будем врагами?
Молчу. Боюсь говорить. Боюсь слышать, видеть, дышать. Мир стал очень плохим.
- Гриш, не разговаривай с ним! – рычит сатана. – Не марайся!
- Андрей Игоревич, он просто испугался. Мы и не работали ещё с ним.
В руках у меня появляется стакан воды.
- Пей, дурачок, - говорит Света.
Пью, давлюсь. Течёт через нос.
Сатана хлопает меня по спине.
- Ладно, ладно, не спеши, - неожиданно добреет он и присаживается передо мной на корточки. – Скажи, прав мой сотрудник? Ты не станешь с нами ссориться?
- Н-не с-с-стану…
Лицо моё мокрое. И вода, и слёзы.
- Старика ты бил? Деньги ты взял?
- Й-й-я…
- Оформляйте! – благословляет сатана и уходит.

3.

Сидим бок о бок, я и Аня.
Набилось народу. Одни пишут, печатают, галдят. Другие накрывают на стол. Скоро двенадцать.
Света разговаривает по телефону:
- Зачем? Они только-только приехали. Похищенное при них. Зачем? Всё равно ничего не найдём. Хорошо, поняла… - она бросает трубку и визжит: - Как меня всё достало! В управлении дебилы!
- Что ещё? – отрывается от компьютера Гриша.
- Говорят, чтобы мы провели обыски по месту жительства злодеев. Я говорю, зачем? Смысл? У них, видите ли, статистика по обыскам. Чем больше, тем лучше.
- Точно до утра придётся работать! - Гриша бьёт по столу кулаком, и клавиатура брызжет клавишами. – Ну, сука!
Я поднимаю с пола «Delete», подаю ему и спрашиваю:
- А что за обыски? Где?
- У вас дома, где же! Если чего спрятано, говори сразу. Мало ли, обрезишко для самообороны, патроны. Бери на себя, чтобы ещё отец за тобой не пошёл. Есть что?
Я воображаемо бегаю по родительской квартире, перерываю ящики, перетряхиваю одежду, щупаю за шкафами.
- Вроде, ничего, - говорю.
- А у вас, девушка? – Гриша смотрит на Аню.
- Тоже ничего, - слабо произносит она и съезжает со стула.
- Где нашатырь? – вскакивает Гриша. – У дуры обморок!
Ей натирают виски, суют пузырёк едва ли не в самые ноздри.
- Намочите вату! У неё так слизистая сгорит! – трезвонит Света.
- Отстань, не мешай!
Аня открывает глаза, морщится. Лицо у неё сине-зелёное, волосы всклочены. Гот.
- Тьфу ты! Одна минута первого! – плюётся Гриша. – С Новым Годом, хули!
Бахают шампанским, разливают.
За окном треск и вспышки фейерверков.
Мы тоже получаем пластиковые стаканчики и бутерброды со шпротами.
- А не облезут? Что-то до фига им поблажек, - басит узколобый кряж.
- Пусть пьют, последний раз-то, - отмахивается от него Гриша. – Лет пять потом не будут.
- Что? – вырывается у меня. – Мы разве не домой сегодня?
Кабинет вздрагивает от хохота.
- С дуба рухнул? – больно бьёт меня словами кряж. – Вы сегодня в ИВС. С Новым Годом, с новым счастьем, родной!
- Что такое ИВС? - бормочу.
- Изолятор временного содержания, юрист ты хренов, - полным ртом подсказывает Гриша. – Пару дней там, а потом в СИЗО. И уже после на зону.
Аня роняет свой стаканчик, обмякает, и слёзы сыплются с её носа долгой струйкой. Со стороны – старуха.
До трёх часов бушует этот содом. Мне уже наливают водку, но она не пьянит. Аня не пьёт, она плачет. У неё обвисли щеки, и невидимый нож прорезал на её лице чёрные морщины.
- Наконец-то, готово! – вздыхает Света. – Мальчики, слушаем. Вот вам поручения на обыски, а вот все бумаги, с которыми вы повезёте наших злодеев в ИВС. Я пошла домой. Больше меня не трогать. Ясно?
- Наручники на тебя надевать? – спрашивает меня румяный Гриша. – Хулиганить будешь или нет?
- Я не буду хулиганить, - отвечаю искренне.
- Тогда пошли. Сначала вас отвезём, а потом на обыски. Без вас. Или хотите повидаться с родителями?
Оба мотаем головами.

В «буханке» тесно. Пахнет перегаром.
Смотрю в окошко, а там жизнь. Гирлянды, люди, фейерверки. Ничего не понимаю! Почему такая большая разница с той и с этой стороны окна? Мистика. Два разных измерения.
- Приехали. Выгружаемся!
Городской отдел милиции. Никогда даже не заходил в него.
- Шевели булками, иди прямо, - подбадривает меня сзади кряж. – И не вздумай дёргаться. Я не Гриша.
В глазах плавают чернила. Я тру пальцами, моргаю, щурюсь.
Реальность рвётся на эпизоды. Дверь – коридор – дверь – с Новым Годом! – и вас также – принимайте клиентов – что за звери? – разбойники, ветерана обули – ишь ты, суки – весь праздник нам испортили – а почему рано привезли? – как рано? – у вас стоит время задержания с четырёх часов – где? – смотри сам – блин, Светка, следователь наш, офаршмачилась – идите, гуляйте пока – не примешь? – через сорок минут, ради бога!
Я готов петь. Все сорок минут.
- Хуль ты улыбаешься, олень? – отрезвляет меня кряж.
Выходим на улицу. Гриша встаёт передо мной, смотрит и убивает взглядом.
- Хочешь напоследок со своей девкой? – цедит он сквозь зубы.
- А?
- Хуй на! Хочешь, спрашиваю?
Смотрю на Аню. Она не понимает, о чём речь.
- Хочу.
- Быстро поехали!
- Чего ты опять придумал, Гриш?! – стонет кряж.
- В школу их отвезу, где у меня жена работает. Здесь рядом. Сторож пустит.
- Ты совсем ополоумел?
- Время есть, не ссы!
Дорогу не помню. Она пролетела мимо меня.
Очнулся оттого, что упал на лестнице.
- Живо, живо, живо! – торопил Гриша. – На четвёртый этаж!
Тёмный, гулкий коридор. Дверь. За ней ничего не видно. Скрип другой двери. Включается свет, и мы в туалете.
- У вас полчаса, - бросает Гриша. – Развлекайтесь.
Аня садится посреди туалета на пол, поникает головой и тут же всхрапывает.
- Эй, ты что? – трясу её за плечо.
- Я очень-очень устала, - медленно произносит она мужским голосом. – Оставь меня.
Я присаживаюсь сзади неё, завожу ей под мышки свои руки и мну её драгоценную грудь.
Аня спит.
- Чёрт! – встаю и трогаю себя.
В штанах никакой жизни.
Решаю сходить, попросить у Гриши сигарету.
Открываю одну дверь, вторую. Попадаю в пустой коридор.
- Завтра, то есть сегодня, отключу телефон, и хер кто меня отыщет. Что бы ни случилось! – доносится голос Гриши из-за третьей двери.
Я нашёл выход в другое крыло здания… Вон отсюда!
- Вставай! – трясу Аню. – Просыпайся!
- Где я? – спрашивает она, хлопая пустыми глазами.
Поднимаю её силой.
В конце коридора – лестница. Бежим вниз, и Аня просыпается.
- А где менты? – хрипит она.
- В пизде! – шепчу.
Нас разбирает детский смех. Пищим, а не смеёмся.
Сторож ходит по вестибюлю с бутылкой пива. Дед. Похож на нашего.
- До свидания! – окликаю его, шутки ради. – С Новым Годом!
- И вам не болеть, - позевает он.
Бежим по улице и хохочем в голос.
- С Новым Годом! – приветствуем людей.
Их ещё много, но они уставшие, отвечают вяло.
Забегаем в чей-то двор. Я не узнаю его, да и наплевать!
Во дворе стоит кособокая ёлка. Вокруг неё слоняются несколько человек.
- Дайте сигаретку, – подбегаю к ним.
Дают.
Я закуриваю, но от смеха дым попадает не в то горло. Кашляю, бросаю.
- Куда мы теперь? – выдавливает Аня сквозь смех.
- Не знаю!
Хохочем.
Зубы у Ани белые, как у негра. В глазах новогодние огоньки. Зелёные, синие, красные…
- К родителям нельзя! К друзьям нельзя! Вообще, никуда! – ору и не могу стоять, падаю на четвереньки.
Меня рвёт смехом.
- Обкурились, - говорит кто-то из людей.


Михаил Жаров