Закончился рабочий день. Последний электрический шкаф упакован в коробку. Я собрал медные излишки. Пару килограммов этого цветного металла - извините, но это трижды курица-гриль. Ваню с Андреем забирает друг на машине. Я же в привычную метрополитенову нору. Зеленая ветка, метро Ацкое, людей еще немного. На второй станции в вагон заходит пожилая цыганка. Боюсь я их до жути, и разглядываю только с расстояния. Сухенькая такая, низенькая. Взгляд слегка исподлобья, глаза напряжены. Это был тип цыганки – навязчивый (назову это так). Именно такими мама меня пугала в детстве. Мол, в мешок закинут и унесут.
"Люди добрые, - обратилась она к пассажирам, с заметным акцентом, - дочь моя больна, помогите, кто-чем имеет, пару копеек. Дай вам Бог здоровья. Горе мне, не оплатить лечение кровинушки. Да избавит Всевышний вас, за вашу щедрость, обережет от беды. Хоть пару копеек, дай Бог здоровья".
Она стала медленно идти через вагон, заглядывая в лицо (в самые глаза) практически каждому пассажиру, говоря что-нибудь из разряда "пару копеек" или "дайте Христа ради". Пришла и моя очередь. Дабы не глядеть ей в глаза (детская боязнь цыганского гипноза), я уставился в телефон, судорожно открывая и закрывая сообщения. Но цыганка дернула меня дважды за рукав куртки.
"Дай копейку, дочь несчастную... на спасение," - она путалась в словах, я же игнорировал. Дернула еще раз, я понял, что она не отстанет. Решил повернуться к ней, но, опять-таки, из страха глаз, намеренно смотрел на ее рот.
-Сынок, помоги, чем имеешь,- сверкнула она двумя передними золотыми зубами по моему мозгу. "О пошлость. Великая человеческая пошлость", - проскочило в моей голове, после чего я молчаливо отмахнулся. Она пошла дальше навязываться со своей просьбой.
Остальные станции до перехода я прокручивал всю эту прескорбную ситуацию. Уверенность в низкой лжи нищенки зашкаливала, хотя и грешно даже думать так. Я не отличаюсь нравственностью и религиозностью, а потому левая рука видит, что правая подает. Не умеет моя приземленная душа благодеянием заниматься во имя Бога (хотя жаль). А зная, что не чиста намерениями нищенка (даже едва сомневаясь в искренности) - не могу я и копейки подать.
Каждый, абсолютно каждый человек в вагоне был ненавистен этой цыганке. Не смотря на ее услужливость и просящие хорошо подобранные слова, гневливость ее была на поверхности. Даже и тот, кто подавал копейки, был окинут неприятнейшим ее звериным взглядом. Казалось, все виноваты пред цыганкой за ее положение.
Есть у меня в жизни пара убеждений, которые в таких ситуациях сплетаются. Первая - это то, что нищие будут, пока мы подаем. Вторая - что менять мир нужно, начиная с себя. Оттого принципиально не подаю даже в самых располагающих для того обстоятельствах. Однако судьба распорядилась сегодня иначе. Далее произошел со мной еще один случай, обыкновенный по сути, но ярко отразившийся на мне.
Маяковская, переход к поездам первой линии. "... на спуск работает только один эскалатор. Пользуйтесь пешеходным переходом в центре зала",- оповещает мужской голос, которого я не единожды уже слушался. Так и сегодня. Спускаюсь по лестнице. Довольно много людей. За углом, возле стены стоит дедушка. Рядом с ним работница метрополитена в синем пиджаке с погонами. Все это необходимо описать отдельно.
Дедушка был седой-седой. С бородой, большой, объемной белой бородой. Очень бедно одет. Светлая, немного замаранная подпоясанная веревкой куртка с разъехавшейся молнией. Непонятные брюки и разбитые ботинки. В руках перед собой держал он шапку, в которой не было ни копейки. Кротость его позы разжалобила бы любого циника. На полу рядом с ним стоял тряпичный мешок советских времен, из которого виднелись сдавленные пивные банки. Лицо было переполнено великой печалью, на глазах наворачивались слезы, потому что женщина требовала прекратить стоять с протянутой рукой и покинуть метрополитен.
-Дедуль, я не уйду, хватай мешок свой и пойдем на выход, - услышал я от женщины, к которой незамедлительно обратился:
-Извините,  Бога ради, неужто вам тоже лет 70, что позволяете себе тыкать с пожилым человеком? - вежливо съязвив, я ждал реакции.
-Какой же он пожилой? То есть, он пожилой, но это типичный бомж! И вообще вы кто? Вам ли меня учить разговаривать с алкашней?
-Спокойно, я водитель лимузина! - где то в душе зарождался гнев, - Мне 23, а ко мне на вы??? Я каждый день в метро Гражданский проспект  наблюдаю одну и ту же бабулю, стало быть, и дедушку необязательно прогонять! Где ваше сердце? И перестаньте унизительно называть человека!
Должен заметить, что дедушка продолжал стоять с препечальнейшим выражением лица, поочередно смотря то на меня, то на женщину. А меня не покидал образ цыганки. Точнее то, насколько отличалась она со своей навязчивостью и вселенской озлобленностью на людей от этого униженного, казалось до предела, человека.
-Что ты там понимаешь? Значит на Гражданке можно, а здесь нет, иди куда шел, - огрызнулась уже "на ты" работница метрополитена, повернулась к деду и сказала,- я жду-у, вещи забирай, и идем.
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул метрополитенного воздуха. "Спокойствие, только спокойствие", - заговорил во мне Карлсон.
-Как же я до дома доеду, милая? Я последние 25 рублей-то истратил на вход сюда, а вы обратно выводите? Можно я домой поеду, мне на Лиговский-то, и пойду домой, обязательно пойду домой.
Голос его оказался очень молодым, приметил я, поскольку продолжал стоять с закрытыми глазами и даже не сразу понял, что это дедушка говорит. Видимо не курит, и скорее всего даже не пьет, поскольку на лице не было пунцовых капилляров, всегда свидетельствующих о регулярном питье человека. Это я вспоминал уже несколько спустя, но в рассказе это место уместнее для данного замечания.
-Знаю, поедешь, как же. Встанешь еще где-нибудь будешь моим коллегам досаждать своим присутствием.
-Гражданочка, все-все-все, я пойду,- он медленно потянулся к мешку с банками, собираясь уходить. По женщине же было видно, что она его не отпустит и проследит, чтобы тот вышел на улицу.
Не знаю что на меня нашло, может накопилось, может припомнился Зосима Достоевского, может осознание бедноты нашей русской наплыло. Одно точно помню, эмоции непривычным образом меня переполнили. Я впервые, может быть, за лет десять последних, почувствовал, что вот-вот заплачу.
Женщина посмотрела на меня, ее заметно раздражало мое присутствие. Я даже почувствовал перед ней стыд, что язвил ей. Мимо непрерывным потоком проходили сотни людей.
-Буквально минуточку, - сказал я ей и подошел ближе к деду. Я вдруг почувствовал себя чрезмерно виноватым перед ним, за его бедность. Я не знал, что я сейчас сделаю. Дедушка выпрямился, надел шапку и смотрел на меня, держа в руках свой мешок.
-Отец, прости ради Бога. Прости нас злых и черствых,- я протянул ему руку, на что он машинально ответил рукопожатием, вряд ли понимая, зачем он это делает. Схватив его руку своими двумя, я продолжал смотреть растеряно с наворачивающимися слезами ему в глаза. Кто бы видел его взгляд в ту минуту! Он еще более меня растерялся и не понимал ничего.
-Знаете ли вы как все люди, идущие сейчас за моей спиной и я в том числе, и эта дамочка пред вами виноваты? О нет, не представляете! - ему стало неловко от моих слов, он уже хотел уйти, глаза его заметались, я же ловил себя на ощущении невероятной вины! Я опустился на колени. Неважно было, что могли подумать проходящие мимо люди.
-Стою ли, друг мой?- дедушка не знал что сказать, у него тоже наворачивались слезы.
-За всех прощения прошу, пред вами стою на коленях, осознавая всецело всю горечь вины нашей! Вот возьмите, никогда не давал милостыни,- я достал из сумки медь, - здесь килограмма два будет, на хлеб хватит, с собой даже мелочи нет, так что возьмите это.
Дедушка не знал, что ему делать, я взял сам его мешок и положил туда свою медь.
-А теперь езжайте домой.
-Он выйдет здесь! - вмешалась женщина, о которой я уже успел забыть будто.
-Езжайте, езжайте домой, идите скорей.
Он в недоумении от произошедшего замялся ненадолго, но потом пошел. Женщина попробовала его остановить, но я встал у нее на пути, схватил ее за руку и, глядя в глаза (комично же я выглядел в тот момент), сказал: "Пусть идет, он домой поедет". Она же попыталась выдернуть руку, но я не выпускал.
-Да что вы? Что позволяете? Как же? Пустите!
Я понял, что без дерзости не обойтись. Дедушке оставалось с минуту, чтобы спокойно уехать. Я начал, кривляясь, скакать перед этой женщиной, преграждая путь. Приговаривал, что не пущу. Наверное, она посчитала меня экземпляром редчайшего придурка. Но мне было плевать. Она что-то говорила про милицию. Я выиграл некоторое время своими выходками, после чего сделав жест "проходите, милости просим", пропустил эту женщину. Вытер пару вырвавшихся слез и поехал домой.
На районе решил зайти в универсам. Внутри, возле банкомата, стояла бабушка, а на маленьком парапете рядом лежали тарелочки, чашечки, вилочки.
-Посмотри сынок, купи, что тебе нужно.
"Это заговор", - мелькнуло в моей голове.