1.

    В неделе семь дней. У меня восемь.
Магия чисел проста. Раз в восемь дней заступает на смену её бригада, и я жду заветный поезд «Москва-Иваново».
Я топчусь на станции Александров. Ольга заранее известила, что ревизоров и милицейского наряда в поезде не будет. Итого я без билета и в ментовской форме.
Ночью в Александрове одетым по ментовке хлопотно. Пьяная, тревожная станция. Половина граждан шепчет в спину проклятья и заклинает почить, а другие набиваются в приятели, просят сигарету или сотовый, позвонить в Шарью или Ухту. 
Александровской милиции не боюсь. Никогда не спросят, откуда, с какого отдела. Чудики они. Вон хотя бы стоят двое. Один кривобокий, другой до того хмурый, что жди, сейчас достанет пистолет и убьёт себя. Правильно, граница с Москвой, а зарплаты российские. Потому и идут служить убогонькие и нищие духом.
    - Поезд сообщением «Москва-Иваново» прибывает на второй путь! Просьба встречающим… – несётся с неба благая весть.
    Из вагона на перрон сходит Ольга, мой зубастик. Я прохожу мимо неё, лишь приветственно моргнув ей.
    В служебном купе столик уже накрыт и налито. Поезд трогается. Мы не чванимся, агрессивно пьём и бросаемся друг на друга, едва не кусаясь, как собаки. Я успеваю спросить:
    - Как там народ?
    - Засыпает, - шепчет она.
    Её поцелуи жестокие, почти кровососущие. Поезд ещё не набрал скорость, а она уже съехала на пол и неосторожно саднит мне зубами.
    После первого выплеска я, распаренный, будто бежал по шпалам, снова одеваюсь и иду патрулировать.
    В двух купе полутрезвое бормотание, но в основном вагон спит. Пока беру то, что лежит само. Один смартфон и один бумажник. Я учитель, учу не бросаться добром. Взрослые мужики, а хуже детей. Зачем тогда месяц в Москве работать, голодать и мастурбировать? Надо их учить.
    Возвращаюсь к Ольге. Снова стычка, но более продолжительная. Теперь не столько для меня, сколько для неё.
    - Молодец! Я три раза, - ухмыляется она, обнажая клыки.
    Ольга говорит, что в школе обморочно стеснялась их, хотя и без того была страшилкой. Вместо смеха она пучила рот, говорила, вытягивая губы. Неожиданно для себя и для всех к выпускному балу она обросла новым телом, особенно окрепли и стали просто фашистскими бёдра, и главное преобразилось лицо. Будто готический гений перелепил его заново. Явилась красота неестественная, зловещая.
    Ольга могла бы пойти в поликлинику и сточить клыки, но поняла, что с ними теперь заставит любого самца любой породы ползти или уползать на брюхе.
    - Пойду бригадиру покажусь, а то сам не пришёл бы, - говорит она и улыбается.
    Я замечаю, что подростковый комплекс изжит не до конца. Улыбается она сомкнутыми губами, и только острия клыков белеют в уголках рта. Зато смеяться она умеет в полный рот! От её смеха, если его видеть, остываешь, оставляя в трусах короткий сик.
    Ольга ушла, заперев меня, а я сразу задремал. В полусне заиграли картинки, на которых ярко-ярко увидел дом, жену и дочь. Там у меня другое счастье, настоящее.
    Жене блаженно известно, что раз в восемь дней я езжу в Москву сдавать статьи. На самом деле я только однажды блюл честь корреспондента. Месяц орошал страницы местной газеты экономическими статьями, за что получил 42 (сорок два) рубля. Купил бутылку пива и зажигалку. Редактор перекрестился, что заплатил много.
    Оля вернулась недовольная. Сказала:
    - Там один пассажир мне прохода не даёт. Успокой его, а то он начнёт сюда ломиться.
    - Скоро впрямь буду милиционером себя считать, - буркнул я, запахивая китель.
    - Дорогая моя! – сунулась в купе бритая голова. – Ух, ты! Мент! Вот как милиция работает! Стол, вино, баба!
    Я вывел голову и всё то, на чём она ходила, в рабочий тамбур.
    - Молодой человек! – сказал я душевно, разглядывая большого, но плавающего по воздуху парня. – Идите спать!
    Он надулся и, качаясь передо мной, как кобра, сказал:
    - Соси!
    Вздохнув, я скрутил его и застегнул у него за спиной наручники.
    Началось! То он с индийским мастерством рыдал и называл меня братом, то официально спрашивал:
    - Жена, дети есть? Последний день живут!
    Надоел он. Скорее бы станция.
    По-очереди появились двое граждан. Один в меня плюнул, второй, любовно  подмигивая мне, стал громить пленника ботинками. Прогнал обоих.
    Пока я умиротворял общественность, парень присел на корточки, уткнулся в своих будущих потомков и сказал:
    - Мама!
    Оказалось, что между ног он просунул телефон.
    - Меня милиция забрала, пытают и выкуп требуют!
    - Стервы! Казнить их! – откликнулась по громкой связи мама-яблоня.
    Поезд дёрнулся, сбавляя ход. В окне блеснули разрозненные огоньки города. Кольчугино. Город тюрем.
    Минутной остановки мне хватило, чтобы высадить парня с той нежностью, с какой у него был шанс не разбиться о перрон. Оля принесла его вещи. Одежду, сумку и коробку с телевизором. Их, целые и невредимые, я выбросил уже на ходу поезда.
    - Устал! – сказал я, припав к столику. – Видно, правда, становлюсь ментом. Надо было просто в тык ему настучать.
    - Не думай, - сказала Оля.
    - Плохо! – тяготился я. – Если он заявит, то меня хватятся. Придётся выйти до Иванова. 
    Она тоже утомилась, и полчаса мы чокались по половинке и вспоминали, как познакомились. Полгода назад я гастролировал в питерском поезде. Ментовку для усыпления жертв ещё не надевал, ездил зайцем, на удачу. В один из рейсов я лоб в лоб столкнулся с парадом ревизоров и милиции, которые делали совместный обход. Имея в карманах шесть телефонов, поспешил подальше от этого торжества добра и справедливости. В конце поезда я понял, что конец и карьере. 
    Напоследок пошёл покурить в рабочий тамбур. Там при открытых дверях, в том числе и переходной, обдаваемая сногсшибательными весенними сквозняками стояла странная проводница. Красота, тонкая сигарета и клыки.
    - Я тоже люблю смотреть вслед, - сказал ей, яростно чиркая зажигалкой.
    - Наша природа нравится, только если остаётся позади, - ответила она охотно.
    «Какая-то дура», - подумал я и искренне попросил:
    - Спрячь меня.
    То, что она сделала вслед за этим, я считаю непонятным до сих пор. Протянула руку, помяла мой зад и сказала:
    - Нормально.
    Она спрятала меня в рундуке и сверху накидала железных табличек «Иваново - С.-Петербург», «С.-Петербург – Иваново».
    С тех пор, на каком бы направлении Ольга не работала, мы вместе. Забавно, но у неё тоже есть семья. Может быть, и хорошая. Почему бы нет. Она за счастье загрызёт.
    - Всё, - говорю, вставая. – Отработаю поезд и сойду в Тейково.
    - До Иваново всё-таки боишься? – с тоской и вызовом спрашивает она.
    - Бережёного бог бережёт.
    - Ого! Бога помнишь? Забираешь у людей то, на что им жить…
    Я уставился на неё глазами младенца.
    - Ты взбесилась?
    - Иди, божественный.
    - Ведьма зубастая! – тихо, но слышно бросил я и проворно задвинул за собой дверь.
    Первый раз так с ней. Зря!

2.

    Следующую восьмидневку я, гордый, не звонил ей. Она позвонила сама.
    - Не езди, сиди дома, - без приветствия сказала Ольга перчёно.
    У меня сбилось дыхание.
    - Ты прости… - произнёс я, сглотнув подступившую к горлу гордость.
    - Дослушай. Тот, кого ты ссадил, подал заявление. Описал тебя и сказал, что ты забрал у него пятьдесят тысяч.
    - Что?
    - Девки-проводницы говорят, что менты сейчас ездят в каждый рейс. Переодетые. Тебя вычисляют.
    - Точно? – ерунду спросил я.
    - Чего не ясно? Пока! - и отключилась.
    Хорошо, что я откладывал на чёрный день. Прокормиться хватит.
Но Ольга. Разве можно её оставлять без присмотра! Она быстро проверит кого-нибудь другого на упругость. Тут-то меня затрясло.
Делать было нечего, и я пошло запил. Жена поступила мудро. Не бранила и не подпускала к ребёнку. Из благодарности к ней за это я усердно спал.
Просыпаясь, я готовился звонить, пил для храбрости и опять засыпал. И опять она позвонила сама:
- Меня перевели на «Москву-Ярославль». Завтра в рейс. Поедешь со мной?
- Да, - кратко ответил я, потому что длинно бы не выговорил.
Выхаживаться!
Пока я спал, ноябрь прыгнул через голову, поддал холода и намёл снега. В гараже я загрузился в бушлат с лейтенантскими звёздочками, постоял, соображая, брать ли гражданку, и не сообразил.
В Александров я приехал на электричке и вздрогнул. Наверное, вся Александровская милиция заполонила перрон. И никто даже не посмотрел на меня.
- Что случилось-то? – спросил я того, кто ближе.
- Ничего пока, - ответил тот. – Чемпионат России. Спартачи едут в Ярославль. Сегодня «Спартак» - «Шинник».
Взрослые перестают удивляться? Значит, мне ещё взрослеть, потому что на прибывающий поезд я смотрел, открыв рот. Проводники ехали снаружи вагонов, держась за железные поручни, а из разбитых окон летели свист и бутылки.
Ольга тоже висела на поручнях. Волосы у неё смёрзлись в сосульки и повисли на одну сторону. Я подхватил её на руки, и она улыбнулась мне посиневшими клыками:
- Я приехала.
К нам подбежал усатый майор и спросил, шмыгая носом:
- Девушка! Заявление подавать будете? Или в Ярославле? Если у нас, то оставайтесь.
- Я дальше поеду, - ответила ему Ольга, а я заметил, что усы у майора намокают кровью.
Без разбора ушибая всех встречных о стенки, я довёл Ольгу до служебного купе.
- Водка есть? – спросил её.
- Я хотела в Александрове купить, - сказала она, стуча зубами.
- Жди! И запрись!
Говорится, мол, чтобы стать философом, надо побывать в шкуре осла. Для нашего климата альтернатива – шкура мента. Ближайший магазин оказался забит бычками в красных шарфах, но отступать было некуда, и я занял очередь. Пока стоял, считал сзади пинки. Ближние били коленом, а дальние доставали пыром, больнее. Кто-то находчивый полил мне за шиворот пива. Что мне было сказать им? Я не мент, просто оделся? Тогда бы и шутки кончились.
Дворами, палисадниками я добежал до вокзала с позорно добытой бутылкой в рукаве. На перроне меня тормознул полковник:
- С какого отдела?
- Лабытнанги, - назвал я станцию, дальше которой только бесконечность.
- Командированный? Марш в поезд, сопровождать до Ярославля.
- Знаю, - сказал ему.
Влезая в поезд, я на секунду замер. Ангел-хранитель повис у меня на плечах и не пускал.
- Куда, дурак?! – крикнул он мне в ухо. – Домой вернуться не хочешь?
- Хлеборезку захлопни! – сказал я вслух.
В купе кроме Ольги сидел молодой худосочный милиционер и скачущей ручкой записывал объяснение.
- Так, они вытолкнули вас из поезда, и вы успели схватиться за поручни…
- Успела, да, - говорила Ольга, повиснув головой, с которой набежала лужица, и мне показалось, что вместе с талой водой в лужицу падают слёзы.
- Ты со мной? – спросил я молодого.
Он посмотрел на меня голубыми глазами, в которых играла трусливая рябь, и ответил:
- Я да, до Ярославля.
- Пить будешь?
- Я спортсмен.
Поезд дёрнулся, и в вагоне грянуло «олэ-олэ-олэ-олэ!».
Напоследок я кувырнул из горла и позвал напарника:
- Пошли к ним.
- Зачем? – пробормотал он, даже не бледнея, а голубея. – Отсидимся!
- Пошли, говорю. А то сами придут.
Ольга посмотрела мне вслед и произнесла:
- Я сама не знала.
В вагоне пахло анашой, бушевали смех и веселье. С нашим появлением их не убавилось. Просто шуметь стали напоказ.
Стихло только тогда, когда к нам подошло мощное, трезвое тело.
- Работаете? – очень дружелюбно спросило оно.
- Работаем, - как мог, без эмоций ответил я.
- А жить-то не хотите?
- Хотим.
- Вот ты странный, а! – крикнуло тело. – Мы вас сейчас выкинем, и ничего вы не сделаете. Это-то ты понимаешь? Ты!
- Чему быть, того не миновать, - ответил я.
Тело тронуло меня за плечо настолько вежливо, насколько вежливо я должен был подвинуться.
- Дай пройду, мне к проводнице надо, - снова услышал я дружеский тон.
- С места не сойду, - шепнул ему.
Оно уставилось на меня глазами человека, которого предал лучший друг. Вагон молчал.
- Уважаю! – сказало тело и хлопнуло меня по плечу, едва не сломав мне ключицу.
Следующие часы я стоял, облокотившись о дверь, и знал, что гибель позади. Порой наваливалась дремота и чтобы не вырубиться, я начинал думать ненужное. Что смерть так и так для всех живых позади. Будет она всяко, а значит всё равно, что уже случилась. И прочее.
Напарник мой примёрз глазами к окну, и на его покойницком лице читалось, что в милиции он работать больше не будет.
Как Ной был рад увидеть сушу, так и я – Ярославль. Тело на прощание пожало мне руку и пожелало:
- Уходи с этой работы. Я ушёл и не жалею.
Я добрёл до служебного купе и, только лишь присев, уснул.
Очнулся от холода. Вагон был не топлен. Ольги не было. Вспомнил, что она будила меня и говорила что-то про магазин и продукты. Я позвонил ей, но тарантиновская мелодия заиграла в железнодорожном кителе, которым я был укутан.
Я вышел на улицу и от отстойника направил замерзшие стопы к вокзалу.
Серые тучи милиции заволокли Ярославль-Главный. Я грустно заметил про себя, что в такой день быть незаметным можно только в милицейской форме.
- Ясно! Конец всему! – сказал один мент другому, отняв от лица рацию. – «Шинник» на добавленной минуте сравнял счёт. Спартачи озвереют.
Видимо, ярославская милиция ни сном ни духом не болела за родную команду.
Центральный вход вокзала оказался заперт, поэтому войти и выйти можно было лишь через железные ворота сбоку. Возле этих ворот я и встал ждать Ольгу.
За своим плечом я услышал вопящую сквозь эфир рацию:
- Встречайте! Идут со стадиона. Бьют машины, окна и ларьки. Держитесь, парни!
Я напрягся. Где Ольга? Идиотка.
Через полчаса городской пейзаж перед моими глазами изменился так, будто я смотрел телевизор и переключился на другой канал.
Три тысячи беснующихся фанатов ОМОН сумел взять в кольцо на привокзальной площади, но около трёхсот самых ретивых прорвались к вокзалу. К воротам, возле которых стоял я.
Пришлось удивиться мне снова. Держать и не пускать спартачей были поставлены пятнадцать прекрасных принцев. На них вместо формы красовались синенькие камуфляжные жилетки с этикетками «милиция», и то не на всех. Да в руках принцы держали резиновые палки. Краем уха от них же я подслушал, что они студенты учебного центра, вчера принявшие присягу. При них находился капитан, вероятно, преподаватель. На морозе он стоял в красивой фуражке.
Я оглянулся и почему-то меня пробрал смех. Серые тучи, которые полчаса назад клубились на вокзале, как сдуло. Посмеявшись, я остался ждать Ольгу там же, у ворот, вместе с присягнувшими.
Спартачи напирали, но открыто штурмовать пока не решались. Лишь мат и бешеные слюни летели в нас. Да, в нас. Волею пространства и времени я находился плечом к плечу с доблестной.
- Нам бы ещё минут двадцать продержаться, - сказал капитан. – А там посадка начнётся. Сегодня «Спартак» купил для своих фанатов целую электричку. Большинство уберутся.
- Вам же сейчас край наступит, мусора! – звучали самые добрые, если сравнивать, слова. – Прячьтесь на хрен!
Наконец выискались провокаторы. То один, то другой стали толкаться и замахиваться. Из дальних рядов донеслось: «Чего там впереди не начинаем?! Чего ждём?!»
- Я здесь! – крикнула Ольга, и через несколько голов я увидел её руку.
- Делаем проход! Делаем проход! – врубился я в спартачей, раздвигая их.
- Куда? Ты с дуба рухнул? – окликнул меня капитан.
- Человеку надо пройти! – проорал я и ему, и спартачам.
У меня получилось. Я добрался до Ольги, но в это время невидимая искра проскочила по живой массе вокруг нас. Масса моментально стала плотней, и спасительная дорожка, проторённая мной, сомкнулась. Я понял, сейчас будет штурм.
- Здесь мент, - услышал я шёпоток. – У кого нож есть? Быстро-быстро мне!
Мои болевые рецепторы звонко дрогнули и навострились. Печень трусливо съёжилась.
- Дорогу! – зарычал я, прорываясь с Ольгой к «своим».
Лишь мы выбрались, лишь я вздохнул, как штурм начался. Сначала все триста спартачей, как один, грянули песню:

                            Не слышны в саду даже шорохи!
                            Всё здесь замерло до утра!
                            Если б знали вы, как мне дороги!
                            Ярослааавские му-со-ра!

И спев, двинулись.
Не весть откуда в руках у них появились железные прутья. А в воздух взлетел страшный град из бутылок и кирпичей.
Я толкнул от себя Ольгу и схватил дубинку. С первого же маха я угомонил двоих, скорее всего, сломав им челюсти. Со второго маха я создал перед собой полукруг.
Во мне проснулся истинно былинный воин. Уклоняясь от воздушных снарядов, шаг за шагом я наступал и бил палкой по лицам, пока не оглянулся и не увидел, что воюю один. Присягнувшие спряталась за столбами, а капитан отрешённо качал головой, словно скучающий конь. С головы его падала пивная пена вперемешку с кровью.
Одним прыжком я тоже спрятался за свободным столбом, и штурмующие хлынули  в ворота уже беспрепятственно. Забавно выглядело то, как сзади продолжали бросать снаряды, и бегущие впереди неповинно принимали их на свои затылки. На привокзалке ОМОН также разомкнул кольцо, вслед за чем поток спартачей превратился в силу вселенскую.
Я отыскал Ольгу и вместе с ней вжался в самый тёмный угол. Грохот бьющегося стекла, речовки и топот длились ещё минут десять, а потом как-то вдруг оборвалось, будто кончился дурной сон.
Ко мне подполз на четвереньках один из недавних противников и убедительно произнёс:
- Ты больше не работаешь, понял? Ты знаешь, на кого руку поднял? – и он показал мне партбилет «Единой России».
Обратно мы ехали молча. Молча ели и выпивали. О соитии мыслей не было.
- Красиво, - иногда произносил я. – Мне понравилось. Особенно песня.
- Мне нет, - отзывалась Ольга.
- Ты не злись, но я больше не буду ездить. Не хочу. Надо искать работу.
Поезд подходил к Александрову, когда Ольга округлила глаза.
- Ой! – испуганно воскликнула она. – Тебя же сейчас будут встречать!
- Кто? – сонно спросил я.
- Александровские оперативники. Они должны были задержать тебя сразу, но, видно, из-за болельщиков не смогли. Так что, наверное, сейчас ждут.
- Ты откуда знаешь? – протрезвел я.
- Это я, прости, - ответила она, глупо хлопая глазами. – Ты меня в прошлый раз обидел, вот я и... Простишь меня?
Прыгать с поезда, даже если он тормозит, затея неприятная. Слышал я про прыгунов, которые находили пикетные столбики. И всё же пришлось.
На гранитную насыпь я приземлился по касательной, однако на миг вылетела душа и целую минуту лёгкие не качали воздух.
С Ольгой я больше не встречаюсь и не созваниваюсь. На шее ношу память о ней. Клык.