За окном  снег, жесткий, колючий. Ветер бросает его пригоршнями в окно. На соседней койке стонет и кряхтит тело, завернутое в бинты от макушки по самые пятки. От тела несет жженым мясом и мазью Вишневского. Где-то вдалеке слышны голоса, негромкое звяканье ложки о чашку, смех.
    А я ползу, вернее я думаю, что я ползу. На самом деле пытаюсь перелезть через перекладину посередине кровати. Какой монстр придумал эту перекладину, я не знаю. Но на третий день она впилась в мою поломанную спину. Я ползу, беру свой Перекоп. Но поломанные ребра на каждую попытку подвинуться, отдают горячей, всепроникающей болью. Это когда здоров, кажется - что там? Поднял зад, перекинул через железяку и спи дальше. А когда половина тела похожа на огромную отбивную, элементарное становится порой невыполнимо.
    Человек на соседней койке захрипел, закашлял. Вокруг него забегали, засуетились доктора. Человек сбивчиво, в каком-то неровном ритме кричал что-то неразборчивое. Я не мог повернуть голову и косясь, краем глаза смотрел, как вокруг тела торопливо врачи пытались спасти чью-то покалеченную жизнь.
  - Раньше, когда на поле боя лежал раненый человек, у которого не было шансов выжить, или был искалечен на столько, что последующая жизнь могла стать кошмаром для него самого и окружающих его людей, наносили удар милосердия. Как правило, это делал король, князь, лорд, в общем, погибнуть от руки своего сюзерена не считалось зазорным, это было даже почетно. Геройская смерть,- услышал я снова голос, - вот смотри, рядом с тобой восемьдесят процентов тела ожоги. Он вряд ли выживет. Но врачи тащат его с того света, не дают уйти усталой душе и уже умирающему  бессильному телу. Сейчас в нем столько обезболивающих, что тело просто не реагирует на ожоги. Но стоит немного подождать, как снова по нервам волной накатывает боль. Она похожа на кавалерийскую атаку. Такая же, как конная лава. Ты думаешь,  человек выдержит такую боль? Давай просто представим, что он выжил. В его случае это годы, проведенные в  больнице. Еще несколько лет операции по пересадке кожи, еще у него потеряно зрение, от рук остались обрубки. Это вечная, не утихающая боль и шрамы, и сознание в полной темноте. Что лучше? Что бы умер он сейчас, или все-таки дать ему шанс выжить?
- Удар милосердия говоришь? А если он гений и даст миру что-то такое, что перевернет всю цивилизацию  ног на голову, или вернее сделает ее лучше, добрее, чище?
- Прости меня, но этот обрубок человека всю жизнь проведет в темноте как крот, но и это не самое главное, он будет просто до последнего дня бороться за жизнь, вернее цепляться, жить на лекарствах и кричать по ночам от боли и бессилия. Это жизнь?
- Я не знаю.
-Тебе это кажется первобытным и не цивилизованным? А заставлять человека умирать от боли и мучить себя и всех вокруг это гуманизм? Странные вы существа люди.
- Почему странные? Просто всегда надеемся на чудо. До последнего.
- Я тебя удивлю, - он хмыкнул, - чудес не бывает. На этом и порешим. А тебе пора работать.
- Работать? – я чуть с кровати не упал со смеха, образно конечно, потому что не то, что смеяться, даже вздохнуть было тяжело. Ты или совсем без мозгов или галлюцинация. Какая работа, ты меня видишь?
- Да вижу. Но ничего в этом странного нет. Давай будешь учиться.
- Чему?
- Удару милосердия.
- Ты что меня в убийцы нанимаешь?
- Дурак, это не убийство. Это помощь.
- А эвтаназия… В Европе, по-моему в Швейцарии, разрешили. Так туда со всего света самоубийцы поехали.
-Это не эвтаназия. Это совсем другое. Смотри, - и я увидел как над искалеченным, обгорелым телом, вдруг появилось небольшое едва заметное облачко. Облачко зависло над обмотанной бинтами головой, и нежно прикоснулось ко лбу. Я вдруг увидел себя внутри этого облачка. Вернее это был не совсем я. Но я видел и понимал происходящее. Вокруг ужасно обгоревшего человека, все еще деловито работали врачи. Мерно вздыхал аппарат искусственного дыхания, нервно пищал еще какой-то агрегат. От нескольких стоящих инфузионных стоек тянулись тонкие трубки с растворами. Но самое страшное было не это.
    Едва прикоснувшись ко лбу покалеченного человека, я увидел, то, что даже ужасом не назвать, - безумно, смертельно страшно. Я горел. По телу бесились языки пламени. Огонь был повсюду. Горели стены, пол, потолок. Стена огня переливалась красным, желтым и оранжевым,  и только в углах немного спокойной синевой. Синтетическая одежда оплавилась и прилипла к коже, и, перегорая вместе с кожей, текла по ногам черными шипящими каплями. Не пытаясь сбить огонь, человек в панике бежал, бежал, сам не понимая куда. Натыкаясь на какие-то углы, спотыкаясь, падая, в очередной раз вставали, и снова несся что было сил. В голове билась одна мысль: «Бежать! Бежать! Бежать! Дальше, дальше!» Адреналин подстегивал мышцы, нечеловеческая боль гнала обезумевшего человека. Вниз, по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, падал, и снова вставал и бежал вниз. Перескакивал через пылающие деревяшки, и уже не обращал внимания, наступал в огонь, совершенно не понимая, что это больно. Потому, что боль поселилась во всем его теле, в каждой клеточке. Вышиб дверь подъезда, в глазах потемнело, раз и навсегда, выскочил на улицу. Куда? Где я? Что дальше? Споткнулся, упал. Сверху кто-то навалился, прижал к земле, накрыли, сбивая огонь.
    Я  снова был в палате, ужасно болела спина, и эта чертова жердочка впилась в крестец. Перелезть через эту перекладину - нет сил. Вернее силы все-таки есть, а вот применить их не хватает воли. Любое напряжение мышц и боль пронизывает все тело.
  - Ну, что мало? Хорошо ему?
  - Не знаю. Вряд ли. Но раз ты можешь видеть, что было, откуда ты знаешь, что будет с ним дальше?
Темнота, такая, что кажется вязкой, как болото. Тишина. И снова боль. Боль всего тела, до искр в сознании. Если бы он только мог видеть. Но, мир вокруг темно-красный, кровавый. Иногда когда боль начинает пульсировать, так же с каждым ударом сердца, с каждым мигом,  мир становился то черным, то красным, то его пронизывали быстрые искры, во время спазм. Я задохнулся от боли, от тяжких, каких-то удушливых воспоминаний, от обрывков мыслей, образов, снов.
- Ну что легче стало? Представь, вот это вся его будущая жизнь.
- Нет, погоди, а что ж ты так меня торопишь убить его? Ему все равно сейчас, он без сознания, тем более под обезболивающими. А можно не последние воспоминания, а с чего пожар-то начался узнать.
- Глубоко копаешь, но для него он начался, тривиально, дом уже горел, когда он проснулся, - и снова облако зависло над обгоревшим телом,- сначала успокой его, дай его душе покой, а телу отдых. Дай ему надежду, на будущее. Покажи дорогу, и то что он не один. Потому ты и нужен, проводник в иной мир.
-А без  меня никак? Я и сам поломан, ну, насколько я помню.
- Насколько я помню, ты - Харон. Хватит ерничать, пора работать.
    По солнечной дорожке, словно по воде, качаясь с непривычки, я нес на себе, нетяжелый груз. Да и сколько весит душа? Вечный монашеский вопрос.