http://udaff.com/read/creo/111855/
http://udaff.com/read/creo/111875/

Ну, вот он, Серега, здесь лежит. Как была у него пирамидка деревянная, так и осталась. Вся поблекшая, покосившаяся,  с чахлыми выцветшими бумажными цветами и венками. Некому присматривать за последним Серегиным пристанищем. Родители Сереги как-то недолго после него задержались на этом свете. Сначала ушел его  отец, Шарнирный Вова, как звали его у нас в деревне. Кличку такую он получил потому, что у него что-то не в порядке было с вестибулярным аппаратом. Когда еще трезвый, то все нормально. Но как только выпьет лишнего, руки, ноги, туловище, голова – все идет вразнос. Даже когда просто стоит на месте, тело Вовы самопроизвольно выламывается в разные стороны, под самыми разными углами. Голова тоже клонится на хилой шее то на одну, то на другую сторону. А когда Вова еще и пытается куда-то идти, то вообще становится похож на марионетку, все члены которой управляются нитками. Но что поразительно: вот в таком состоянии, весь какой-то изломанный, он мог с большим трудом добраться до своего колесного «Белоруса», путем чудовищных усилий взгромоздиться за руль, и… поехать на работу. Причем,  никто и заподозрить не мог, что тракторист сидит за рулем мертвецки пьяным: ехал всегда ровно, сдавал назад прицеп под погрузку виртуозно. Выдавало Шарнирного Вову то, что если ему надо было зачем-то выйти из кабины, он из нее просто выпадал. Ушел он из жизни рано. И я даже не помню,  почему: то ли сердце подвело, то ли однажды выпал из кабины на ходу трактора и попал под колесо. Оба варианта для него были вполне логичны. Недолго прожила после него и его жена, громогласная  доярка тетя Наташа.  Впрочем, я сейчас не о них вовсе, они-то как раз покинули земную юдоль при  вполне привычных для пятиярцев обстоятельствах. Я о их сыне Сереге. Вон он наделал, так наделал шума, перед тем как вознестись на небеса. 

Вернувшись из армии,  Сережка  взял да и закрутил с Валькой,  на несколько лет старше его, некрасивой, толстой и конопатой, да еще и замужней, матерью двоих детей. Уж непонятно, чем она его взяла, но Серега так прилип к ней – «Кировцем» не оторвать. Пятиярск – деревушка небольшая, здесь без ведома жителей не то что такой пылкий роман не закрутишь, а и, как у нас говорили, лишний раз не пукнешь. Муж Валентины очень быстро узнал, что она своим поведением способствует возникновению на его голове нежелательных наростов и,  напившись (а пил он часто), бил ее смертным боем. А до Сереги руки у него почему-то никак  не доходили. Валентине все это, в конце концов, надоело, и она  дала своему любовнику от ворот поворот. Серега же  жить без Валентины  уже не мог. Он искал встреч с ней, домогался ее снова и снова, уговаривал уйти от мужа к нему. А Валентина  – ни в какую, и я догадываюсь, почему: она понимала, что рано или поздно эта юношеская влюбленность у Сереги пройдет, пелена с его глаз спадет,  и  он увидит, сколько вокруг молодых и свободных красивых девчонок, заглядывающихся на него, а он почему-то живет с ней, толстой и некрасивой, обремененной  сопливыми детьми. И уйдет, а она останется ни с чем.  Поэтому Валентина и гнала его от себя.

Серега был в отчаянии. Однажды Валентина шла со своей одноклассницей,  нарочито весело болтая  и стараясь не смотреть по сторонам,  мимо дома  родителей Сереги, с которыми он жил после армии. А Серега – как в засаде сидел. Он выскочил из своего двора и преградил подружкам дорогу. В руках у него было двуствольное ружье. Женщины оторопело уставились на смертельно бледного Сергея.
- Надька, ты отойди! Валя, в последний раз спрашиваю тебя: пойдешь за меня? – хрипло сказал он, поднимая ружье. Валентина, не сводя с него глаз, медленно  помотала своей рыжеволосой головой:
- Нет, Сережа, я ведь тебе уже говорила. Успокойся и иди домой.
- А-а! – отчаянно закричал он, и выстрелил. Валентина упала на пыльную пятиярскую улицу, забилась.  В соседних дворах испуганно залаяли собаки, закудахтали куры. Сергей еще раз выстрелил в умирающую Валентину и ушел к себе во двор, а стволы его ружья, из которого он только что убил свою возлюбленную, еще дымились.
- Боже мой, он застрелил ее! – только тут  закричала вышедшая из оцепенения ее подруга и побежала прочь.

Скоро у дома Сергея собралась гомонящая  толпа. Родители его были на работе – отец в поле, мать на ферме, младший брат на рыбалке, и Сергей закрылся в доме один. Когда дверь попытался открыть сельский нештатный участковый, Сергей крикнул:
- Дядь Леня, уйди, выстрелю!
Толпа отпрянула от двери. Сергей же, расслышав голос своего одноклассника, подозвал его, и они негромко поговорили через дверь. Потом одноклассник отошел, утирая слезы. И за дверью грохнул выстрел. Когда дверь сорвали с крючка и несколько человек вошли в сени, они увидели пытающегося встать с пола сконфуженно улыбающегося Серегу. Левая его рука безжизненно висела, а бок под ней был весь окровавлен  – Сергей стрелял себе в сердце, да видно, рука в последний момент дрогнула, и дробовой заряд вырвал ему всю подмышку.  Сергей потерял сознание. Его  срочно повезли в больницу. Там он и скончался от большой кровопотери.  Так на пятерыжском кладбище – правда, в разных его концах, -  с разницей всего в один день появились две свежие могилы, усыпанные цветами и заваленные венками с траурными лентами.
*        *        *
Ну, что я все о печальном да трагичном. Да, понятно, кладбище, да, могилы. Но люди-то в них разные лежат. Много здесь ведь и таких, о которых без смеха и вспомнить-то о нельзя, такой это был веселый и шкодный народ. Вот за этой  оградкой из потемневшего штакетника,  под уже почти сравнявшимся с основным рельефом кладбища могильным бугорком, в изголовье которого растет кудрявая акация, уже лет двадцать как лежит дядя Миха  Маскаев. При жизни он был бессменным учетчиком в тракторной бригаде. Вполне безобидный мужичонка, отец двоих  детей, но со странной на первый взгляд  кличкой Виринея. А все потому, что он очень любил поспорить по по любому поводу. И всякий спор чаще всего заканчивался тем, что раздосадованный дядя Миха  посылал своего оппонента куда подальше. Вот так вот, вполне конкретно: «Да пошел ты на хуй!». А спустя минуту уточнял: «Хотя постой! Вернее, пошел ты на хуй вместе со своей Дуней (Валей, Галей, Маней)!», за что бывал не раз бит.  И вот это самое «вернее» у него выговаривалось как «виринее». И навсегда прилипло к дяде Михе как его второе имя. 

Или вот неподалеку от него устроился Кирилл Третьяк (тоже, бедолага, не дожил до пенсии – язва свела  в могилу). Его все в деревне звали только Кирюхой, и это его законное уменьшительное имя вполне заменяло ему кличку. Кирилл кирял так, что по-другому называть его просто язык не поворачивался.  Кирюха пил самозабвенно и  за рычагами «дэтэшки», за что  его частенько снимали с техники и переводили на какие-нибудь менее ответственные работы; и на рыбалке (вот ведь – никто так не умел ловить язей на закидушки язей, как Кирюха), а  напившись, спал прямо на берегу Иртыша с открытым храпящим ртом, в котором хозяйничали мухи.
И,  конечно же, Кирюха напрочь запустил все дела по домашнему хозяйству. Глядя на мужа, «забила» на хозяйские дела и его вечно беременная жена (при всей своей кажущейся никудышности  детей Кирюха  «строгал» регулярно).

Подворье Кирюши представляло собой унылую картину: давно небеленый, облупившийся саманный дом; покосившийся  забор; руины  стаек, загонов... Хотя иногда  Кирюша  все же какую-то работу по дому выполнял. Однажды в начале  зимы я сам  видел, как он замазывал пропускающие холод  зазоры в оконных стеклах… солидолом.
Да, я забыл сказать, что мы жили по соседству. Глухая стена саманного дома Третьяка смотрела к нам во двор. Под этой стеной  у нас лежала небольшая груда всякой нужной по хозяйству древесины – досок, столбов, жердей. И батя как-то заметил, что по этой стене, под самой  крышей, зазмеилась трещина. Ближе к осени трещина стала не просто шире и длиннее, уже и стена заметно подалась к нам во двор. Отец еще за год до описываемых событий сказал беспечному соседу:
- Пойди-ка посмотри, что у тебя со стеной.
- Да ну, - махнул рукой Кирюха. – Я и из дома вижу, что стена в порядке.
Весной отец снова к Кирюхе:
- Ну ты, раздолбай, собираешься ремонтировать стену или нет?
- Отстань! – раздраженно сказал Кирюха. – Еще обзывается! Моя стена, что хочу,  то и  делаю. Стоит она себе и стоит.
Летом батя, сломив свою гордыню, как-то опять отловил Кирюху:
- Ты что, не понимаешь, что у тебя дом скоро завалится?
- Да успокойся ты, сосед, - снова отмахнулся  Кирюха. – Я уже замазал трещину глиной!
- Ну,  смотри, - с сожалением сказал батя.

И вот настал день, когда нам понадобились те деревяхи, которые были сложены  под стеной дома Кирюхи –  батя  что-то задумал построить. Мы стали перетаскивать с ним материал к  месту строительства. Когда груда деревях заметно уменьшилась, батя  сел перекурить. Я в это время  решил перетащить еще пару досок.
- Сынок, а ну отойди назад! – вдруг срывающимся голосом закричал батя. Ничего не понимая, я,  тем не менее,  резво отпрыгнул от  стены. И очень вовремя, так как черная прореха трещины в стене дома Кирюхи на глазах стала расти.  Стена с  негромким, вязким звуком  лопнула по всей своей длине.  И как в замедленной киносъемке,  плавно завалилась к нам во двор, накрыв остатки стройматериала.
- Ё-твою мать! –  сокрушенно выругался батя и пнул сапогом один из подкатившихся к нему саманных блоков. Пыль быстро осела и мы увидели квартиру Кирюхи  в продольном разрезе: и кухню с раскочегаренной печью, на чугунной плите  которой  булькало какое-то варево, а рядом с поварешкой в руке замерла черт знает в какой раз беременная жена Кирюхи, и «залу» с кучей кроватей (здесь у них жили дети), и спальню, в которой трудолюбиво творил этих детей Кирюха, и самого взлохмаченного и с неделю не бритого Кирюху, стоящего босиком на грязном полу и  ошалело смотревшего к нам во двор.

- Здорово, Кирюха! – неожиданно  насмешливо гаркнул мой батя.
- Здорово! – также бодро ответил сосед. – Это че, а?
- Через плечо! – с веселой злостью отозвался батя. – Не стой столбом, придурок, а вакуируй давай свое семейство! Не дай Бог крыша сейчас завалится.
Потолок  Кирюхиного дома действительно начал подозрительно покряхтывать –  ведь обрушившаяся стена была несущей.
- Да не сюда, придурки! – закричал батя, когда семейство Трятьяков  нерешительно двинулось к обрушившейся стене, собираясь, по-видимому,  переселиться к нам. - Тут опасно! В свои двери идите…
И только он это сказал, раздался громкий треск,  и край потолка обвалился. Но Кирюхино семейство успело  выскочить в свой двор, так что никто из них не  пострадал.

Чем кончилась эта история, полюбопытствуете вы? Как бы на  время капитального ремонта рухнувшего  жилища Третьяков (три-то других стены уцелели!) их переселили в трехкомнатную половину только что отстроенного нового дома на двух  хозяев, предназначенного совсем для других очередников.  Но так как жена Кирюхи вскоре благополучно разрешилась не то шестым, не то седьмым его последышем, то эту квартиру руководство совхоза, все сплошь скрипящее зубами при вынесении данного несправедливого, но законного решения, вынуждено было оставить за многодетной семьей Кирюхи.
Ну и догадайтесь с трех раз, во что Кирюха со своим семейством через год-другой превратили и эту квартиру с приусадебными постройками?
*        *        *
Ладно, попечалились, поулыбались, и будет. Пусть покоятся с миром те, о ком я здесь вспомнил. А мы будем продолжать жить, сколько кому отпущено. И по возможности так, чтобы оставить по себе добрую память.