Дождь идет, а мы скирдуем!
Дождь прошел – домой пиздуем…
Марина, отдыхающая

Мне 6 с небольшим, ближе к школе. Прибегаю с гулянки, а бабушки дома нет.
- Пап, а где бабушка?
- Бабушка в больнице.
- Почему?
- Она сломала ногу.
- Как?!
Но отец (сгнившая интеллигенция и вообще – прослойка) слова в простоте же не скажет? Нет бы по-людски: так мол и так, бабку нашу (второй год в маразме) понесло зачем-то облегчиться не в толчок, а в горшок; угнездилась было на нем, да и чебурахнись. Нет, морщит репу – как бы покуртуазнее выразиться любезной тёщи насчет? Придумал, наконец…
- При попытке сесть на судно.
Ну, тут-то я заткнулся! Тут я понял: мне мно-огого не рассказывали!
Богатое детское воображение враз дорисовало картину вполне детективную: ночь, море, Севастопольский интернациональный порт (других портов и морей я не видел еще). Тихо плещет маслянистая вода. У причала – зловещий линкор: «NATO» пятиярдовыми буквами, череп не меньше, вместо костей – кровавый знак доллара. А по якорной его цепи, облаченная в гидрокостюм диверсанта-подводника, бесшумно карабкается моя бабушка. Вот-вот подлые секреты североатлантического альянса попадут в руки советской разведки! Но не дремлет коварный враг: едва рука разведбабки ложится на планширь, в темноте раздается хлопок одиночного выстрела, пуля снайпера впивается в бедро… И мужественная старуха, не издав и стона, все же разжимает пальцы… тело падает в воду… всплеск – и тишина...
Бабушка из больницы так и не вернулась. Натовская пуля, надо понимать, была отравлена. Но об этом мне тоже не рассказали.

                                                        * * *
В магазинах – «андроповка», а желающих ее купить в рабочее время – ловят и жестко протаскивают по партийной линии. А значит, мне – двенадцать с полтиной. Лето, море, Севастополь.
Волна выносит волшебный подарок с турецкого берега – невиданный, манящий всеми цветами заграничной радуги. Три гандона в одной упаковке, три разрывных пули в мой мозг (вышли они, сталбыть, в море на яхте, да в спешке и уронили за борт… как она там, без гандонов-то – дала ему? Не дала? Я верю, что дала. А хоть бы и нет – все равно сейчас подрочу, вот только отплыву подальше, чтоб мать не спалила).
На моем заморском чуде обозначено: R 23 мм., R 25 мм., R 27 мм. Конец отпуска безнадежно скомкан: всеми фибрами души рвусь в Москву, к предусмотрительно купленному мне штангенциркулю (с этой осени начинаем проходить геометрию). И вот прибор в моих руках. 30 мм.
Тридцать, блять!!! Вам – ясно? Вам всем всё ясно, ага?!
…И ведь не зря все дети ненавидят школу. Меньше месяца длилось счастье.
А потом демон геометрии сломал мне рога гордыни, и я узнал, что D30 – это совсем-совсем не то, что R30, и что гордиться стоило разве бы что D60, а с имеющимися R15 – надо бы мне испить чашу с йадом. И уж как минимум – никогда, никогда, никогда впредь и не мечтать о морях, яхтах и ненасытных турчанках с бездонными, как ночи Византии, глазами…
Случившаяся вскоре смерть Генсека потрясла меня куда меньше.



                                                        * * *

Первые «варёнки». Первый Президент: «кончил, не кончил – три минуты!»
Нам по 16-17, нас – шестеро смелых, и мы едем в Крым, на мыс Фиолент, дикарями – нырять, стрелять барабульку из самодельных подводных ружей, вволю пить дешевые массандровские портвейны. Мы – это пятеро обычных пацанов, таких же экс-школяров, как я, и – Вася.
О, Вася!
Вася – замминистерский сынок, и слова «элитное образование» для него – отнюдь не пустой звук. Спортсмен-разрядник, КМС по плаванью и нырянью, карманы набиты деньгами, и золотая бляшечка «Omega» на запястье - пять тысяч (!!!) советскими рублями («файзер – идиот», скромно хмыкает Вася, «лучше б мотоцикл нормальный привез…»).
Наконец, Вася просто красив, как возмужалый греческий бог: вороные кудри до плеч, и пресс из сплошных кубиков, торс, плечи, дельтовидные, бицепсы, трицепсы под слоем идеального загара… Ален Делон нервно целует взасос Шварценеггера, ибо понимает, что, даже вместе взятые, никогда они не прыгнут выше Васи… Хотя завидовать – дурно, но…
Все телки, все – Васины. Они сами складируются в штабеля, а Вася ими питается: переламывает об хуй по десять штук за раз и пожирает, урча. А мы, как гиены, униженно подбираем за ним жалкие объедки пиршества…
Этот мир создан для Васи, и крутится ради него. Ну, посмотрите, как красиво разбегается он, чтобы взлететь в воздух с двенадцатиметровой (!) скалы и изящно, «без брызги» нырнуть – на глазах у нас и стонущих в предоргазме телок. И ведь не первый раз он это проделывает, и каждый раз – безупречно, вот ведь сука. Но, кажется, сегодня будет отличие – «Омегу» забыл снять…
Наконец!!!
Вот пятки отрываются от базальта, и пять голосов, не сговариваясь:
- Вася, часы!
Летящий Вася растерянно смотрит на запястье. Парящий Вася пытается вернуться на скалу, но законы гравитации неподвластны даже и Васе. «Ласточка» запорота, и бронзовое греческое тело – кулём, комом, руки-ноги-голова, всеми кубиками плашмя – рушится в воду с двенадцати метров. О, этот гул возмездия! О, этот всплеск справедливости!
И неважно даже, что телки нам так и не дали, сочтя наш сговор подлым, и до конца отпуска вылизывали кряхтящего посиневшего Васю – плевать! Ибо божьи жернова мелют хоть и медленно, но неуклонно.
И «Омега», кстати, кирдыкнулась напрочь. Ибо нехуй.

                                                        * * *
http://files.udaff.com/audio/more.mp3

Чайки. Солнце. Пальмы. Октябрь 2010-го. Не Крым уже – Абхазия, Гагра, Пицунда, но море-то прежнее – Черное, ласковое. И водичка как парное молоко, а в Москве не сегодня – завтра метель обещают…
Сотни лет все в мире возвращается на круги своя.
Не буду врать, что видел натовские корабли (хотя где-то же левее, в тумане, прячутся и они – миротворцы хуевы, грузинские прокладки). И гандоны, что во множестве на побережье – побледневшие немые свидетели безумства бархатного сезона – уже отнюдь не вызывают желания сравнивать всякие там радиусы да диаметры с вызовом, что тлеет во мраке турецких очей-ночей… Что бог дал – с тем и ходи. Тому и радуйся.
Но вот Васю – встретил. С удовольствием.
Большой человек – «начальник пляжа» при пансионате. И без ёрничанья, без всякого желания поплясать на старых костях: в Васины обязанности входит не только топчаны на ночь убирать. Но и – гидроциклы напрокат выдавать, и катать на них смуглых стройненьких туристочек, меж прочим. И спасателем тоже. Не думаю, что Памела Андерсон в своем знаменитом алом купальнике отказалась бы пробежаться с Васей по полосе прибоя в Малибу – у Васи все на месте. Кудрей, правда, нет (соль и солнце сожрали), но кубики, трицепсы, дельтовидные – все при нем. И женщин, говорит, по-прежнему завались.
Плохо разве то, что он об этом говорит. Раньше говорить – нужды не было. Раньше все было очевидно. А ведь я тебя за язык не тянул. Не кривишь ли ты, друг, душой?
- А скажи по чеснаку – ты когда-нибудь в жизни хуй мерил?
Ржот.
- Да тысячу раз. Бывало, каждую неделю. И еще – до дрочки, потом после.
Ржом вместе. Расчувствовались, коньяку открыли полторашечку, местный розлив, на миндальных косточках настоянный – объеденье, да и только. После трехста в лицо рассказал я Васе и ту историю – как мы впятером, замирая, ждали: ну прыгни же с часами! Ржот, как дикая гигиена:
- Вот вы, бля, уроды! Это ж подделка была, дешевка китайская, двадцать юаней на толкучке, а вы и повелись, вот лохи… гыгыгы!

Нет на свете плохих людей.
Все мы поперву, как камешки, угловаты и шершавы, каждый по-своему.
Но время обточит нас, как море гальку, глядишь – и пропала нужда друг из дружки искру высекать: лежите себе, прижавшись боками на солнышке. А как волна раскидает, какую причудливую комбинацию сложит из нас вечный ребенок-прибой – наверное, ему и самому, прибою, до поры неведомо.
Вспомнил отчего-то фотографию бабушки, той самой – недавно нашел, архивы разбирал. Здесь же – море, солнце, чайки (и надпись карандашиком на обороте карточки – «Гагры, июнь 1941»). До войны – считанные часы, а она и не знает: брызжут радостью озорные глазищи, кудри рыжеватые по плечам рассыпались, шляпка такая на ней, от загара… интересная.
Вася с такой, пожалуй, курортный романчик бы закрутил – ух!
Да и я бы, пожалуй, тоже.