Аромат ее пизды - четко впечатался в мои ноздри. Навечно.
-"Котята, котята",-ты должен их видеть, ты должен их трогать. Ты должен быть ими.  Я понял это на языке джойнта.
-"Курить  много, курить нужно, курить покупать и курить, курит........... курить.
"Зачем все эти страдания, всплески эмоций. Все из-за телевизора."- Не смотри его, дарлинг, не надо."
Она сказала это и я-охуел. Сказала на простом и чистом английском.
Время поломалось, . Может его и небыло. Никогда.

До этого она не говорила со мной, а может быть я был просто глухим, неверящий своим глазам.

Может и меня не было там. До этого это была просто одна большая комната. Весь этаж. Все подкрышное помещение. Чердак и окна. Окон было семнадцать. Больших четыре. Окна, пыль и один, из красной кожи большой и чертовски удобный диван-кровать. Жопы буржуев устали сидеть- они его и выставили под дождь. Дождь был холодный, осенний, надолго и беспроссвета, а я добрый, чему-то улыбающийся и бедный, чтонужноподбирающий эммигрант.

-"Закрой свой ёбанный рот"-говорит отец ее.
"Shut your fucking mouth".
Она замолкает, -и вздох ее бьет в мое сердце. Я пониmаю что она мне близка, необходима,и.....
Я не могу без неё представить. Представить своё текущее.

Отец ее ебал с семи с половиной лет. Шедрый к дитю,  скупой для взрослой жены. Уебок.
Выбитые зубы, разбитое окно и мы, обнаженные и радостные , как слезы мужчины, над нагробной плитой, вспоминающего чего-то иz прошлого.
Мы бежим по полям из одуванчиков, ведь для кого-то это нужно. Романтика. А ведь скоро будет гроза.

Остыл закат-мы сново в ебле!. Все когда-то, так или иначе. Хочется идти-всегда. Не остaнавливаясь.  Лишь в беготне-не видно лопающиеся вены на ногах.

Ебя дауна-думаешь, что ты умный.
Думаешь, думаешь. U.  думаешь. 
Ебака-дуроеб.

-"Dавай пойдем на каруселли", и, "Chё"
С ее "чё"-не хочетша с'порить.  Что с наими произойдёт. Будет ли мир-иль война.
-" What, what and воут,"-кричат, беснуются чайки.
А скоро гроза и до пезды.....Что с наими произойдёт. Будет ли мир иль война.

.Сегодня нашел зажатый в бутылку кораблик. Мы пускали кольца за кольцами дым и лето грело наш дом.  И мечтали. Но каждый о своем.
Якорь пронзил прохладное д.Остыл.  Pасспугавший стаю разноцветных, любопытных рыб. Pритаился.
Уставшей львицей она нежилась на палубе, под лучами уже сползающего за горизонт солнца. Идеальной попутчицей. На волнах, куда-то моей заброшенной жизни. Мы общались глазами, половыми венами и ветром в наших душах. Я не мог смотреть в ее глаза.
Я смотрел вдаль. Скоро будет гроза.
 


Она зашла как-то и осталась, с тем кожанно-кровавым диваном, со стульями и со столом из дуба. И дождь. И тазы пластмассовые, купленные по доллару в долларовом магазине-раставляли по местам, вечно текущим и сырым.
И засыпали мы мертвыми снежинками. То ты с хуЁм моем во рту, То-Я, влагалищем твоим накрытый!
 
Посчитал, что если бросить наркотики на землю и не подбирать-то их другой поднимет и употребит. Бросить все и начать откладывать. Ты да я и твое даунопособие, кaкого много. Прелесть.

Сегодня гроза, позднее шторм, и дождь, сладкая, и молоко, u медом, вперемешку с текилой, и под пледом четыре ноги, и насморк, с которым быть хочется всегда, зараженным, а на тебе такой уютной, теплой и голой-прабабушки моей пальто.
И все таже над нами, блядская, но такая приятная, дырявостью своей крыша. И ванна, что стоит себе посреди двадцати двух с половиной сотен квадратных фитов. Красная и с черными чугуными ногами.

Танго. Наполненно им помещение. Особенно утром, когда не хочется просыпаться, а она уже танцует и радуется новому дню. А тебе нет, так как за спиной была жизнь, с красивыми блядьми-буквами и может не такой, но все же перспективой.

И день за днем мы молча смотрим в высь, в давно прохудившуюся крышу и осень, которая скоро затанцует новыми дождями и холодным ветром в наши честные лица. Я буду сново ломать мебель с улицы и класть ее в утробу огня старо-буржуазной печи. Будет закипать в аллюминиевых кружках чай и, согревать легкие вновь закрученное в папье курево.

  И посажу я ее в ванную, такую теплую, нежную, нагую. И выключу кислород на ее лице. Лишь каштановые волосы улыбнуться мне. И скажут:
-"Бай".
Печка потухнет от недостатка мебели, крошенной мной на ее пропитание. А я буду лежать в остываюшем помешение. Я и кроваво-красный диван. Одинокие в одиночестве.

Волны возмутившиеся-бьются о высоких камней приграды, лишь не трогают наш маленький кораблик лета, где мы были с тобой двоем и останемся. Лишь по разные стороны воды.
Он несет тебя обратно к теплу, такую нежную и нагую. Обратно. Где все красиво и небо кровавого цвета, словно креветки ебут мертвых дельфинов.


HeKTo
2010