Мобильник в кармане неугомонно тарантил.
-Ну, кого там еще?!
Я достал телефон. На дисплее, украшенным горизонтальной трещиной высветилось «ГОША». Звонил Петрович. Вообще-то он никакой ни Гоша, а Петр, но в моей телефонной книжке он значился, как «ГОША». Наверное, по-пьяни так записал… 
-Слушаю.
-Говорить можешь? – Петрович был навеселе. 
-Смотря, что ты хочешь услышать…
-«Да». Скажи мне «да»!
-Я-то скажу, а что дальше?
-Дальше любовь и нега. Ты пить будешь?
-Где?
-Через час на «Соколе», там есть такой, знаешь кинотеатр «Ленинград», а рядом парк.
-Так холодно же.
-Акстись, ирод. Третий день весны.
-Значит солнце не в теме…
Мы попрощались.
Я спрятал трубку в карман и решил, перед тем как заползти в метро, захватить пару пива на дорожку.

***

На лбу у Петровича была свежая царапина.
-Вчера старушку с асфальта соскребал и вот тоже приобщился, - объяснил он и сразу перешел к делу. – Джина хочу. Хочу, чтобы пахло елками. Как реквием по уходящей зиме.
-Может, все-таки водки? – робко предложил я.
-Водка – это зло! – объяснил Петрович.
-А коньяк?   
Петрович был настойчив.
-Джин. Джин. И только джин. Я так решил. 
В магазине тут же были приобретены два флакона джина «Вереск», бутылка тоника, пластиковый лоточек с красной икрой, свежий батон и пачка сливочного масла. Но как только мы покинули стены «Продовольственного», Петрович резко сдал назад, на ходу бросив:
-Совсем забыл!
Через десять минут выпорхнул из магазина, широко улыбаясь, с бутылкой дешевого шампанского и ананасом.
-Это зачем? – осведомился я.
-Ну как же?! – удивился Петрович. - Нега! Декаданс!
От Петровича веяло каким-то нездоровым оптимизмом. 
-Мне кажется это лишнее, - пояснил я.
-Если кажется, креститься надо.
-Я вообще-то того не религиозен…- признался я.
-Зря, - покачал головой Петрович, - я тут недавно в Сергиевом Посаде был. Так там в церковной лавке кагор по четыреста рублей за ноль семь!
- А, штопор есть у них в их церковной лавке, или это очередное испытание?

В ответ, Петрович потряс в руках бутылку игристого вина, и шумно откупорив ее, окатил меня с ног до головы пенной струей.
-Впредь не богохульствуй, - предупредил он. 
Я оглядел перемаранную куртку и угрюмо пробормотал:
-Не буду.
Петрович отпил из горлышка, моргнул сначала левым, потом правым глазом, вздохнул:
-Зря, конечно, это я про кагор-то… - и перекрестился.
В голове моей назрел вопрос: «А если, положим, две кагора брать, и вид набожный? Это как?», но озвучивать свои мысли я не стал.


***

Петь похоронные марши зиме, мы решили прямо на лавочке.
Помимо всего прочего в киоске «ПРЕССА» Петровичем был закуплен канцелярский нож с выдвижным лезвием, для разделки ананаса и номер «Московского комсомольца», как скатерть. А вот про стаканчики забыли…
-Вот ведь незадача, - досадно вздохнул Петрович.
-Да, ладно не в первый и не последний, - поспешил утешить его я.
-Да все я понимаю. Просто день сегодня такой, хочется, чтобы все по-человечески было.
-Тогда стаканчики тут не подходят. Надо было фужеры сразу брать. Хрустальные, например, - съязвил я.
-Сгодились бы и стаканчики, - буркнул Петрович. – Хотя… Хуй с ними со стаканчиками.
-Хуй с ними,- согласился я.
И мы выпили. 

***

Погодка была мерзкая.
Слякоть, моросящий дождь, ветер.  Воспаленными прыщами на теле Москвы выступали редкие кучи снега. Кругом смятые баллоны из-под «ОЧКА» и «ОХОТЫ КРЕПКОЙ», и бычки, бычки, бычки…
Петрович задумчиво курил.
-Вот бы денег заработать до хуя и в деревню смыться, - наконец выдал он.
-В какую такую деревню? – поинтересовался я.
-Ну как в какую?! Под Тверь, или под Ярославль. Вообще похуй, главное отсюда подальше.
Я посмотрел на Петровича. Его долговязая фигура и очки в дорогой оправе никак не вязались с образом колхозника.
-И что ты там делать будешь?– спросил я.
-Как что?– удивился Петрович.– Хозяйством обзаведусь. Курочки там, хрюшки.
-Хрюшки,- хмыкнул я.– Ты хоть с лопатой обращаться умеешь, фермер? 
-Конечно, - уверенно заявил Петрович. – Я вообще тяжелый физический труд уважаю, только все времени нет, понимаешь.
После того, как первая бутылка полетела в урну, Петрович продолжил:
-Слушай, Вань, а давай лучше в Крым рванем?
-И что там в Крыму?
-Как что!? Портвейны, хереса! Там солнце!
-А зарабатывать как?
-Вагоны будем разгружать, заборы красить. Помнишь, на третьем курсе мы все лето малярами проработали? Свежий воздух, кисти, краски… НЕГА!
Петровича несло.   

***

Как в нашу компанию попал Гриша, я не помню. Просто после очередного глотка он уже стоял рядом, курил и угощал нас каким-то стремным пойлом. 
Материализовался из ниоткуда, ага.
На Грише было черное полупальто, видавшие виды полусапожки из дерматина на молнии, почему-то шарф «АЛИСА» и нечесаная борода. Гриша был художник.
-Допьем и ко мне в мастерскую. Можно натурщиц пригласить, - предложил он.
Петрович умиленно глотнул из горлышка и обнял Гришу за плечо.
-У меня такие есть барышни, обалдеть! – поведал Гриша. - На все согласны.
Петрович еще больше взбодрился.
-Не люблю неприступных крепостей, - сказал Петрович. – Люблю простоту в отношениях. Приходи – ложись, будем друзьями.
-Миром правит любовь! – вторил ему Гриша.
-Мы будем жить вечно! – добавил Петрович.
-Мы агасферы! 
-Мы будетляне!
-НЕГА!
-Вечность!
Между тем я уже был порядочно пьян и начал пропускать. 
-А, между прочим, некоторые восточные мистики уверенны, что конец света уже произошел и мы с тысяча девятьсот четырнадцатого года живем в КНИГЕ ОТКРОВЕНИЙ, - наоравшись вволю, сказал  Гриша.
-А мне кажется, что я в книжке-раскраске живу, - поделился Петрович. - Только нихрена она, не раскрашенная. Картинки есть какие-то, контуры, но все черно-белое.
-Чушь все это, - вмешался я.
-Ты о конце света? – спросил Гриша.
-Да. Ерунда все это. Страшилки.
Ни Гриша, ни Петрович, никоим образом не прореагировали на мое замечание.
После очередного глотка Гриша, прежде твердо стоявший на ногах, поплыл. Он присел на скамейку, закурил и заговорил, обращаясь в пустоту:
-Я же лечился недавно. Не пил почти год, а потом… эх… А жена мне сказала, пить не бросишь, уйду. И ушла. Я думал, конечно, не уйдет, а ушла. Ну, я решил, все сейчас или никогда. Утром проснулся, креплюсь, как могу. Тачку поймал. Приезжаю в Ясенево, в больничку. Сдаваться. А меня охранник не пустил! Сука! От меня, видите ли, амбре, точнее  он сказал – «шлейф». Так и уехал. Но там, на проходной, я им хорошо надышал. Пусть теперь сидят, кроссворды разгадывают, и полномочиями упиваются. Я их понимаю, так что грубить не стал, мне их жалко.
Петрович сделал мощный глоток, закусил икорным бутербродом и последовал вслед за Гришей:
-А мне сон недавно снился. Дико страшно. Парю я на огромной высоте, держусь одной левой рукой за стенку какого-то люка, а из люка свисает канат, и я правой рукой пытаюсь намотать его вокруг запястья, затем отпускаю левую руку и цепляюсь ею за канат чуть выше правой руки. Кажется, теперь я крепко держусь. Страшно, но уже не так. Оказывается что этот люк — люк самолета. И тут раздается голос капитана: «Ну, что, погнали?!». А я говорю: «Да». Мы набираем скорость и теперь я уже не свисаю на канате, а лечу за хвостом за самолетом, как на водных лыжах за катером. Самолет оказывается реактивный, - я вижу, как из сопел вырывается огонь. Канат не длинный, и я кричу пилоту: «Почему меня не обжигает?». Но ответа нет. Вместо ответа, капитан мне кричит: «Ну что, покажем класс?». А я говорю: «Конечно». Тогда он снижается, и мы начинаем лавировать сначала между крышами домов, потом ещё ниже — между городским транспортом. Когда мы пролетаем совсем рядом с троллейбусом, я пытаюсь лягнуть его в бок. На нас восторженно смотрят пассажиры. Когда мы его обгоняем, то я отпускаю левую руку и салютую водителю. Водитель мне улыбается и салютует в ответ. Потом не помню. Какой-то завод, и на проходной почему-то сидят торговцы, которые продают футбольную атрибутику. Но это уже не важно.
После своего монолога из строя вышел и Петрович. Теперь они с Гришей сидели, как каменные горгульи на скамейке и буравили бессмысленным взглядом действительность. 
А мне почему-то вдруг захотелось сладкого.
Взор упал на нетронутый ананас.
Я взял в руки нож, непослушными руками начал выдвигать лезвие и… произошло именно то, что и должно было произойти. Я полоснул себя по руке.
Кровь хлынула незамедлительно.

***

-Эй, парень, все нормально… Ты не волнуйся… Нож положи, - донес до меня весенний ветер.
Я поднял тяжелые веки.
Вырубился, наверное.
В глазах плыло. Петровича и Гриши поблизости не было. Только ананас на скамейке, нож в моем окровавленном кулаке, перевязанном порванным надвое платком и загадочный шепот где-то совсем рядом.
Я прищурился, чтобы лучше разглядеть объект, от которого шло звуковое послание.
-Успокойся, брось нож! Ты что? Эй!
Трое ментов серыми пятнами ползли в атмосфере.
-Черт! – осенила меня догадка, и я бросил на землю нож.
Тут же я был скручен, закован в наручники и посажен в УАЗик.
-Вы это… я не это… я…это недоразумение, - пьяно щебетал я.
-Да, ладно не ссы, все в порядке,- прогундел один из моих стражников. – У меня сын тоже, что «лежачий полицейский» через каждые четыре метра на скоростной трассе. Сплошные неприятности. В прошлом году себя порезал. Из-за бабы. Дурак, бля. Был бы умный – застрелился. Знал же, где у меня ружье лежит. Дурак, бля. А, ты, с чего?
-Недоразумение, - ответил я.
-Ну и хуй с ним. Не мое это дело. Хотя, я бы тебе мозги вправил, но нельзя. При исполнении.
А мне вдруг стало обидно. За себя, за Петровича, за глупость эту. За слова мента. За то, что дурак.
И я заплакал.
-Ладно, ты там не очень-то,- отческим тоном сказал мент. – Курить хочешь?
-Хочу, - всхлипнул я.
-А хуй тебе. Терпи. И жить тоже терпи. Знаешь, что уже все -  пиздец, но терпи. Потому что надо так.
Был третий день весны, месяц назад меня выперли с работы. Деньги уже заканчивались, и надо было найти место, где можно было бы зацепиться хотя бы до сентября.