Оскар.
Часть первая.

Я был молодым и подающим надежды писателем. По крайней мере, так мне говорили. Но потом что-то пошло не так и в один прекрасный момент, когда я принес ему очередную рукопись…
…он просто сказал:
- Не интересно.
Это звучало как приговор. Мол, я понимаю, что ты еще молод, но, тем не менее, ты исписался, дружище, и все такое.
- Попробуй заняться чем-нибудь другим. Я слышал, что на телевидение требуется журналист. Попробуй сходить туда. Твоих навыков должно хватить. 
И я пошел. Не знаю почему, но пошел.
***
Я собираюсь на работу - готовлю бутерброды. Она сидит на кухонном столе, широко разведя ноги, и пялится на то, как я нарезаю ветчину. Она это Дина. Дине 18 лет, она выкуривает по пачке за день и еще Дина- лесбиянка. Между ее ляжек лежит красная пластмассовая доска для нарезки. Я режу ветчину, режу медленно, кончик ножа смотрит на шов розовых шортиков. Я думаю о том, каково лесбиянке в постели с мужчиной, чувствует ли она отвращение или ей все равно.
- Завтра приезжает мама, - трогает мои волосы Дина. Я прикрываю глаза, но, вспомнив, как позавчера утром порезал палец,тутже их открываю.
Мама Дины грустная женщина лет пятидесяти. Раньше она занималась легкой атлетикой, все бегала, бегала, бегала и вот, наконец, прибежала, взялась за спицы, расселась среди старого барахла и ускоренными темпами  принялась жиреть. Теперь редко звонит дочери, приезжает и то реже, раз в месяц, привозит продукты, немного денег, сидит минут двадцать, пьет чай, и уезжает обратно к своим шарфикам, шапочкам и пинеткам. Никаких историй, никаких новостей о свихнувшихся соседях или потерянной собачке, только молчание и отсутствующий взгляд.
- Надо бы убраться, - говорю я, бросив взгляд на кучу мусорных пакетов.
- Надя уберет, - уверенно говорит Дина и кладет в рот кусочек ветчины. - Впрочем, моей матери все равно. Я думаю, ты уже заметил.
Наш дом регулярно обрастает хламом. Убираются здесь тогда, когда больше нечем заняться. Всем глубоко срать на грязный пол и на разбросанные вещи. Всем глубоко срать насапрофитов и их фекалии, потому что...
Всем!
    Глубоко!
                Срать!
Иногда Дина заставляет убираться Надю. Иногда - это когда их отношения начинают налаживаться. Нет ссор - нет страсти, становится скучно, поэтому маленький тиран время от времени задрачивает свою подругу всякой херней. Если же говорить о Наде, то она просто наглухо ебнутая дура, возомнившая себя лесбиянкой. Она одна из тех девочек, кто очень хорошо умеет такие вещи как:
сидеть на заднем сидении автомобиля и восхищаться закатом;
плакать, закусив нижнюю губу, когда никто не видит, и гордиться, что никто этого не увидел;
думать, что она достойна большего, что мир не очень-то справедлив к ней;
ставить себе в заслугу все, что угодно, все, что не требует особых усилий, но то, что может выглядеть эффектно, по-литературному, с надрывом.
Да. В этом она мастер.
Скрипит дверь, затем слышится тонкий дребезжащий голос, пытающийся стать уверенней и для того растягивающий слова:
- Здо-рО-во.
Не узнать голос нельзя. Обычно мы его слышим в конце каждого месяца, когда он требует денег.
- Еще же только двадцатое, - обозленно говорю я. В кухню входит гладко причесанный заморыш, и он мне не нравится. Я вынужден ходить в простой шерстяной рубашке и тонкой куртке, что нихуя не защищает от холода, поэтому черная кожаная куртка и свитер под горло — две вещи, которые мне не нравятся в нем особо.
- Я не по этому поводу, - деловито говорит заморыш.- Тут к вам парень сегодня подселится. Вы из дальней комнаты коробки уберите в пристройку, а оттуда кровать перенесите.
Так все и началось. Так обычно все и начинается.
- Здравствуйте, меня зовут Оскар, - сказал он, а я подумал: «какое дурацкое имя» и еще, что его родители наверняка какие-нибудь идиоты, что вечно мечтают об обеспеченной старости и о том, что их чадо когда-нибудь станет банковским служащим или офисной крысой.
***
- У Вас уже есть опыт работы на телевидении или в других СМИ?
На двери висит табличка:
«ДИРЕКТОР
ЗУБЦОВА Виктория Яновна».
В кабинете директора я и молодая ухоженная женщина.Первые секунды знакомства. Япытаюсь представить ее старухой. После этого, даже если онаокажется мразью, все равно начнешь относиться к нейболее терпимо. Зубцова Виктория Яновна, пройдет время, и ты превратишься в обернутый дряблой кожей кусок мяса. «Все блядь. Приплыли. Климакс»,- скажешь ты. - «Отказало самое родное. Последние радости жизни улетели в пизду», - и будешь права.
- Да, конечно, - ответил я:- За моими плечами десять лет в «СиЭнЭн» и три в «Нью-Йорк Таймс».
- Вам должно быть много лет, раз Вы успели наработать такой стаж, – перебила она и, почему-то испугавшись этого, схватилась за карандаш и принялась что-то вырисовывать. - И в какой должности вы работали в«СиЭнЭн»? – она сделала акцент на «СиЭнЭн».
- Я? – удивился я. Мне вдруг показалось, что она воспринимает меня всерьез. - Я снимал репортажи. Знаете, все эти большие машины, которые гоняют по кругу и делают из маленьких машин еще более маленькие. Это был мой конек.
- Очень интересно, - улыбнулась она. - Их,кажется, называют бигфутами.
- Что?
- Бигфуты. Большие машины, о которых Вы  говорите... впрочем… возможно я и ошибаюсь, - она покраснела. То ли дедушка Фрэйд постучал в ее голову на слове «большие», то ли неожиданная аллергическая реакция, то ли что-то еще. Виктория Яновна не дала мне подумать и быстро сказала.- Вы нам, конечно, подходите. Тем более я давно искала мужской голос…
По всему выходило, что я уже принят, но ей видимо хотелось потянуть время. Ее лицо вдруг стало серьезным, и она спросила:
- У вас есть девушка?
- Да, - зачем-то солгал я.
Она тоскливо уставилась на календарь с изображением президента. В углу за спиной бормотал телевизор, я внимательно смотрел на директора, а директор смотрела на президента. Может быть сейчас, в этот вот самый момент президент смотрел на какую-нибудь икону. И кто знает, может быть, сам Бог тоже сейчас на кого-нибудь смотрел. Может быть, даже на какую-нибудь микроскопическую тварь с микроскопическими глазами. Тварь сидит на моем плече и совершенно спокойно пялится на меня, замыкая цепочку.
- А вы точно директор? – Неожиданно для себя спросил я. Виктория Яновна, будто вспомнив что-то важное, отвлеклась от портрета, сказала тихое, но уверенное  «да» и, не обращая на меня внимания, принялась копаться в бумагах.
- Так что, я принят?
- Наверное, - всё также не глядя на меня, ответила она. - Подойдите к Лене. Она все вам расскажет.
Когда я подходил к двери, шуршание бумагами прекратилось.
- Вы тут самый опытный журналист, - вдруг сказала Виктория Яновна. - Каждый, кто здесь находится, просто мечтает поработать в СиЭнЭн. Я буду ждать Вас.
Я молча вышел из кабинета. За столом,  заваленным папками и учебниками за шестой и седьмой классы, сидела пухлая девушка с длинными грязными волосами. Девушка медленно водила языком по губам и смотрела в зеркало, то прищуривая, то широко раскрывая глаза. Я отвлек ее от важного занятия:
- Вы, наверное, Лена?
Она отложила зеркало.
- А вы, наверное, хотите поработать на телевидении? – она проигнорировала мой вопрос.
- Безумно.
Я невольно посмотрел на ее руку, затем на пальцы, затем на ногти.
- Лена, ты опять грызешь ногти?
- Лена, ты ОПЯТЬ грызешь ногти?
- ЛЕНА! ТЫ! ОПЯТЬ! ГРЫЗЕШЬ! НОГТИ!
Девушка поймала мой взгляд и тут же накрыла одной ладоньюдругую, затем поняла, что это бессмысленно, взяла в руки книгу, так, что стала видно только два больших пальца. Тоже с обгрызенными ногтями.
- В течение недели вам необходимо снять свой репортаж и, если он понравится директору, то, скорее всего, вы будете приняты. Хорошо?
- Хорошо, - ответил я. - А про что снимать?
Лена бросила книгу на стол, махнула в мою сторону рукой, как бы говоря «что толку прятаться» и,откатившись на кресле, крикнула в комнату, где я еще не был.
- Маша, возьми себе еще одного в нагрузку!
- У меня уже двое! - ответил голос из комнаты. - Пусть Аня возьмет! У нее девочка одна только!
- На Ане фильм висит! Ей некогда!
- Тогда пусть Юля! Че я сразу? У меня у самой может быть фильм!
- Нету у тебя фильма! И вообще это парень… довольно симпатичный, - после небольшой паузы добавила она.
Из комнаты вышла невысокая девушка с огромными кольцами в ушах и в цветастой юбке до колен.
- Маша, - представилась она.
- А я нет, - пошутил я. Видимо, неудачно. Маша посмотрела на меня как на идиота.
- Поедешь сегодня со мной, - уверенно сказала она и уставилась на мои туфли. - будем снимать убийство.
Я посмотрел на свои туфли. Они были похожи на два куска засохшей грязи, из которых торчали серые веревочки. Странно, что заметил я это только сейчас.
- А убийство… оно только в планах или уже того? – я попытался сделать вид, что мне абсолютно все равно, как выглядит моя обувь. Для этого поставил башмак на носок и стал им постукивать о пол. С каждым ударом количество грязи на башмаках уменьшалось, а на полу увеличивалось. Я перестал стучать и поставил ноги ровно.
- Убийство, – таинственно прошептала Маша, глядя на образовавшуюся кучку грязи, - Убийство, оно всегда в планах, даже когда ты не думаешь никого убивать! - потом равнодушно добавила: - но это, куда поедем, было три дня назад, поэтому будем снимать все, что осталось.
- А что же могло остаться? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Маша отпустила нижнюю губу и попыталась сказать «ничего», но получилось что-то вроде «нифифо».
Я чувствовал себя абсолютно ненужным. Мир, в который я хотел попасть, казался слишком чужим. Тем не менее, я решил идти до конца.
Примерно через час со съемки вернулась съемочная группа.
- Машинка подъехала, - подражая диспетчеру такси, произнесла Маша и позвала меня во двор. У крыльца стояла белая иномарка, возле нее худой парень с вытянутой, словно яйцо, головой. На заднем сидении, укутавшись в куртку и подогнув ноги, спало какое-то тело.
- Это Сергей, - сказала Маша, указав на яйцеголового. - И тот, что в машине тоже Сергей – он оператор. 
Я поздоровался с водителем и открыл заднюю дверь. На меня уставились заспанные глаза.
- Едем снимать убийство, - сказал я и зачем-то показал большой палец.
- Это стажер, - указала на меня Маша.
Оператор прикрыл глазаи спросил:
- Че опять новый?  А куда тех дела?
- Нахуй послала, - ответила Маша.
- Ну-ну, -  Сергей опустил ноги и стал надеватькроссовки, потом посмотрел на меня и добавил: - Ну-ну.
Всю дорогу до следственного комитета мы молчали. Маша поправляла макияж и изредка посматривала на меня в зеркало. Так началось мое знакомство с телевидением.
***
Включаю воду, снимаю трусы и носки, бросаю их в холодную емкость и залезаю следом. Я смотрю в потолок и вспоминаю прошедший день, думаю о том, хочу ли я добиться чего-то в этой жизни. Как и день, как и месяц, как и год назад я не знаю, что себе ответить. Вода постепенно поднимается, и мне снова хочется перечитать Библию, то самое место про потоп. Мне все время кажется, что я могу отыскать там нечто очень важное, то, что направит меня в другое русло, может быть, даже в нужное русло. Но последний раз я листал Библию, будучи еще ребенком. И все же я представляю себя Землей, а нос вершиной горы Арарат. Торчат колени, но они где-то там – Джомолунгма и пик Коммунизма, скрываются за пеленой дыма от костров ЖаннД’арк и Джорданов Брунов  - в общем, в Библии им не место. Мимо лица проплывает черный носок – мой спасительный ковчег, пяткой прижаты ко дну трусы – мешок с потерянным поколением. Усталая лампочка под потолком - одинокий глаз Бога равнодушно взирает на бестолковость мироустройства. Такому Богу не хочется задавать вопросов ни о вечной жизни, ни о добре и зле. Мы существуем с ним параллельно друг другу. И пусть никого не смущают размеры. Ведь ясно и так, что дело не в размерах. Мы всего лишь два неудачника, так и не сумевшие найти счастья, но все же страстно об этом мечтающие.
Дина говорит, что счастье в себе не ищут - его ищут в мире, и у каждого оно будет свое. Истории о нацистском счастье. Какое оно? Торт в виде свастики на день рождения или коллекция фотографий с татуировками “Освенцим” на жопах еврейских детей? Проекция потаенных желаний? Сгусток потустороннего, харкнутый в человеческое тело и теперь именуемый душой. И теперь эта душа, повинуясь каким-то своим небесным законам, пытается прилипнуть к тому, что ей больше всего по нраву.
Свернуться калачиком и долго лежать,укутанным теплой водой. Копия утерянного навсегда шедевра. Кто-то подзабыл о самом лучшем на Земле месте, но меня по-прежнему тянет туда, туда, где было лучше всего. Утроба…
«Я ебу Нину полгода, но мне до сих пор кажется, что я ебу бревно. Иногда я ловлю себя на мысли, что боюсь загнать занозу. Никакого удовольствия от процесса – одно мучение. Только и думаешь, когда же это все закончится, а когда заканчивается, сразу же убегаешь, с глупым видом будто вспомнил о важных делах. И уж если потом и заглядываешь к ней, то только для того, чтобы убедиться, что ничего не изменилось. От жажды поверить в чудо сложно избавиться: супер-терка, супер зубная щетка. Всегда хочется поверить в цветастую рекламу, сказав себе: «Ну, уж в этот раз точно – вот оно, МОЕ чудо». И, купив, весело бежать к дому, чтобы затем открыть, повертеть и положить на полку. Там оно и будет лежать в забвении, пока не придет очередной гость, жаждущий удивиться».   
Все изменилось совсем недавно. Пьяный тинэйджер в клубе. Я рассказал этому парнишке о Нине. Ну... о том, что ее больше нет. Он, недолго думая, обозвал меня СВОБОДНЫМ.
- Ты так быстро уходишь каждый раз. Мне стало казаться, что ты меня просто используешь.
- Ну что ты. Брось так думать. Нам же хорошо вместе, а это - главное.
- Ты мне почти не звонишь. Тебе наплевать на меня, я тебе нужна только для секса.
Никакой истерики, просто говорит, что думает. Не зная, что ответить, я попытался отделаться глупой притчей.
- Я расскажу тебе небольшую историю, а ты послушай, - сказал я. - Однажды в черном лесу родился зеленый олень, который всю свою жизнь провел в поисках зеленой самки…
- Он ее нашел? – тут же перебила она.
- Пока нет, - уверенно ответил я. - Но ищет.
Глубоко вздохнув, она указала на дверь. Так мы и разошлись. Потом мне рассказали, что она ждала целую неделю, думала, что я позвоню или хотя бы напишу. Рассказали без доли упрека, без сожаления о случившемся, примерно так, как ведущий погоды рассказывает о надвигающемся урагане.
- В общем, не дождалась девка, - хлопнув меня по плечу, подытожил ее сокурсник. - Эти женщины такие впечатлительные.
Ее извлекли из красной воды. Тело скользнуло по металлу и навсегда покинуло остывшую утробу. Запоздалый выкидыш. Выброшенные на ветер деньги родителей. Кто-то в свое время не подсказал мамочке сделать аборт.
***
- Илья, у тебя появилась съемка на час.
Света выходит из кабинета директора и протягивает мне лист с очередной писаниной. Если у неба есть отражение, то оно точно не в этом листе. Куча канцелярских штампов и ни одной заповеди.Никакой надежды на чудо. Впрочем, даже из этого дерьма можно выудить несколько строк.
- Поедете на кирпичный. Трудным детям будут экскурсию делать, - говорит она, накручивая локон на ручку. - Насинхроните по возможности. Хорошо?
Синхронить – значит брать интервью. «Брать интервью» - для масс, для внутреннего пользования «синхронить». Четкое разграничение «обманутых»  и«тех», кто занимается их обманом. Все «наши» слова, словно марлевая повязка, должная предохранить от инфекции. Вирус идиота. Когда смотришь телевизор, смотришь только на ведущих. Зритель не интересен и даже больше –  противен. Бездумный потребитель говна, нечто ненастоящее, размазня, тряпка на швабре ведущего, грязь на этой тряпке. Тут главное не забыть, что швабра находится в чьих-то руках,в противном случае-можно поймать корону. А поймавший корону превращается в точно такого же идиота, как и зритель, думающего, что настоящая жизнь – это яркая картинка, и то, что приготовлению ужина, в котором есть спаржа и анчоусы, нужно хлопать в ладоши.
На кирпичный завод мы едем в сопровождении пресс-секретаря главы района. Главу сняли еще вчера, а пресс-секретарь, молодая женщина с огромным количеством морщин, осталась.


История о снятии.

Эту бы историю выдать в эфир и вечером с нее же поржать с пивком у телевизора… но мы же не самоубийцы.
Отпуск в Таиланде. Вечер. Вместе с ректором местного института, грамотно, шаг за шагом «он» уверенно нажирается в сопли. Круглый деревянный столик заставлен грязными тарелками и рюмками, но за столом всего два человека. Кто-то еще здесь сидел? А где же официант? Почему не убирает? Бутылка текилы. Свет стробоскопа. По бокам сцены с ди-джеем -два подиума, на которых танцуют маленькие азиатки в топиках и коротких юбках. «Он» что-то кричит им и размахивает руками. Ректор спокойно наблюдает за этой картиной и наливает себе и «ему» по стопочке. «Он» чокается с ректором и идет к ближнему подиуму. Пиджак давно уже на стуле, на белой рубашке подмышками два мокрых пятна. Пуговица ближе к ремню расстегнута. Виден живот и черные волосы. «Он» тянет рюмку одной из девушек, но та, не обращая внимания, продолжает танцевать. Недовольный тем, что «его» не замечают, он отводит руку вниз и с криком «Сдохни печень!»  выплескивает содержимое в харю девушке. Девушка от неожиданности вскидывает руками, делает шаг в сторону, мимо подиума, заваливается и падает на чей-то столик. Подбегает охрана, заламывает «ему» руки и пытается вывести. Он кричит что-то а-ля «Свобода Юрию Деточкину!», крутит головой и старается плюнуть в рожи охранников. Пьяного и растрепанного «его» вводят в кабинет директора заведения, отпускают и отходят к двери. Он красный и потный стоит возле них и орет им в рожи:
- Да вы знаете, кого трогаете, чурки, блядь, тупорылые? Я - губернатор Краснодарского края!
В половинувторого ночи в Российском посольстве раздается звонок, который по цепочке доходит до Жени Афанасьева. Говорят ему, что мол, губернатор Краснодарского края устроил пьяный дебош в «ЛОВНАДЕ». Ну, не скандал, конечно же, так, скандальчик. Но все же. Женя человек большой, так что Женей его не так уж и часто зовут, все больше Евгением. Конфликт, разумеется, быстро замял, но вот прибывший домой глава тут же был приглашен к губернатору. В кабинет он заходил красный как рак. Платочек в дрожащей руке почти насквозь промок. Глаза разглядывали пол, а нос неустанно шмыгал.
- Как бы, уважаемый Андрей Николаевич, - губернатор сказал четко и кратко, -  Вам не кажется, что два губернатора для одного края – как-то дохуя?
А на следующий день вся районная администрация жужжала о том, что Андрей Николаевич больше никакой не глава и вообще безработный, поэтому теперь с ним можно не здороваться.
***
Сгнить в собственной шкуре, растекаясь в протертом жопой кресле? Запросто. Поэтому, пока это не случилось, я спешу отодрать жирный кусок мяса с зазевавшейся Джоконды.
- ВикторияЯновна, есть интересная тема для репортажа, - начинаю я.
Виктория Яновна медленно поднимает  уставшие глаза - свидетельство того, что разговор будет не долгий.
-Что? – Спрашивает она лениво.
-Доступное жилье. Только нецелевая программа, а реально доступное жилье. Возводится всего за месяц. Новая фирма…
- Очень хорошо. Занимайся, - перебила директор и снова опустила взгляд в бумаги.
Через два дня в моем кармане приличная сумма денег, а через три он снова пустой. Первый признак, что дела плохи не только у меня - появившаяся на столе кастрюля макарон - главное блюдо дня и, возможно, недели. Надя расставляет тарелки с грохотом, будто все перед ней виноваты в том, что в доме больше нечего есть. Молча, под шум местных новостей, мы поедаем содержимое тарелок.
… главной темой, обсуждавшейся на очередном совещании в районной администрации, стала тема вывоза мусора…
Мелькают вилки, открываются рты. Все движение заучены. Лучшие представители человечества давят на жалость своему Богу. Это хуже чем работать, передвигаясь в похмельном танце, но лучше, чем раздавать буклеты у супермаркета. Наша слабость только для внутреннего пользования. Все напряжены. Будто огромный магнит, где вместо двух полюсов – шесть, каждый отторгает каждого. Первый, кто пытается вырваться из этойшестиконечной звезды – Оскар. Оноткладывает тарелку в сторону, засовывает руку в карман, затем кидает на стол несколько мятых купюр.
- Как ты думаешь, - обращаетсяон ко мне, - можно ли на эту сумму нажраться двум порядочным людям?
Вопрос, конечно, риторический. Было бы желание. Надя смотрит на Оскара как на врага. Оскар разводит руками, как бы говоря:
- Надя, эти деньги перенесли бы сегодняшний ужин на завтра. Я только намекнул, что наши дела идут не так хорошо, как раньше.
Я уношу тарелку на кухню, затем начинаю обуваться. Оскар уже ждет на улице, рассматривает маленькие фигурки человечков, выточенные из кирпича. Это Надино хобби. Она будто забытый персонаж из произведения одной шведки.
- Хозяйка медной горы прям, - говорит Оскар и кладет одну из фигурок в карман, остальные аккуратно раскладывает на карнизе.
Мы идем в местный кабачок, где всегда душно и накурено. Стены, что внутри, что снаружи обшиты дешевым пластиком, а над головой у барменши, толстой девахи с огромным красным пятном на шее, угрожающе поскрипывает вентилятор. Несмотря накажущуюся неприглядность картины, здесь довольно уютно.
- Два пива, пожалуйста.
Мы обсуждаем персонажей, которые приходят сюда. Некоторых мы уже хорошо знаем и многим из них дали имена. Имена тех людей, которые работают в администрации или просто влиятельные люди в городе. Видеть, как состоятельный человек пересчитывает на ладошке мелочь, чтобы хватило на пачку сухариков… будто сидишь в театре. В такие моменты жизнь на мгновение становится более реальной, кажется, что все люди братья, и даже продавщица, продавшая тебе на прошлой неделе сломанный утюг, всего лишь заблудшая овца, которая не ведала, что творила.
- То дело, о котором мы говорили, - спрашивает Оскар. Он немного нервничает, но скорее всего здесь больше напускного, Оскар пытается заставить меня проникнуться его волнением:- Тебе не кажется, что мы… ну… так сказать… что все это было сгоряча?
Я понимаю, к чему он клонит. Он хочет выяснить, столько ли во мне решительности, сколько было раньше. То, что я отвечу «нет», Оскар прекрасно понимает. И все же ему хочется, чтобы я дал слабину,во взгляде или в лишнем движении головы, руки. Ему хочется, чтобы я хоть чем-то выдал свое сомнение в деле. Но мне нечего скрывать, поэтому я просто пью пиво и продолжаю смотреть в глаза друга.
Друга? А когда он успел стать мне другом?
***
С недавнего времени здесь появилисьне совсем обычныезавсегдатаи. Вот уже вторую неделю в подвешенной под самый потолок клетке два волнистых попугая ахуевают с происходящего.В первую очередь мне интересно, сколько они протянут в этом смраде, а еще:
волновал ли этот же вопрос того, кто повесил клетку?
- Как ты думаешь, они смогут привыкнуть ко всему этому? - Оскар обводит головой заведение.
Я пью пиво и не могу отвести глаз от тупых созданий. Я твердо уверен, что они обреченыумереть от какого-нибудь человеческой болезни, но, несмотря на это, мне почему-то хочется верить, что я ошибаюсь.
- Они будут жить здесь, пока птичий Бог не прикажет им преставиться, - говорю я, но Оскар, кажется, этого не слышит.
- Странно, да? - продолжает он. - Они живут там, где не должны жить, но это не их вина и они не в силах ничего исправить. Просто так сложились обстоятельства. Для чего они здесь? Кому от этого польза?
Оскар уже порядочно поднабрался. Он садится напротив меня, так, что больше не может видеть попугаев, берет картонную подставку из-под кружки и разрывает ее на части.
- Этого здесь тоже не должно быть. Понимаешь? Во Франции, Германии, в Москве, Питере, но только не здесь.
Я знаю, что произойдет дальше. Дальше он встанет из-за стола, скажет, что ему нужно в туалет, а сам попытается «незаметно» выбраться из заведения. Утром будет говорить, что ничего не помнит, но при этом виновато отводить глаза.
- Не забывай, что возможно это всего лишь глупые птицы, от которых нет никакого толку. И нет никакой разницы, где они живут. Они все равно останутся глупыми птицами, - кричу я ему в спину.
Допив в одиночестве очередную бутылку пива, я спешу убраться домой. В этом новом ночном мире мне больше нечего делать. Меня зовет эхо предков, а из-за горизонта мне машут команчи, и я, разумеется, машу им в ответ. Это мои лучшие друзья, огрызки воспоминаний. Настоящие люди, о которых приходится только мечтать.
Возвращаясь домой, вижу как новый город покрывается пьяной плесенью. Элитные выпивалы и просто пьяньчуги, выходят из дорогих кафе или забегаловок покурить; задрав бошки к небу вдохновенно выпускают дым, мечтают каждый о своем, но каждый о красивом и глупом, задумчиво корчат ебальники, делают вид, что только они понимают в какой жопе находятся жизни других. Обвинять кого-то бессмысленно. Научивший правилам хоровода, уже давно вышел за пределы круга и спокойно доедает котлеты на кухне.
- Мама, заколоти, пожалуйста, окна. Я не хочу, чтобы бедняки видели, что я ем на обед. Они обязательно захотят то же самое.
Эталоны красоты – вырезки из модных журналов, образцы морали – фрагменты пафосной кинохуйни. Как масло на бутерброд аккуратно ложатся на плешивое сознание современного человека. Ночь сметает всю эту хероту, повсюду развешивая свои эталоны. Нынче в почете пьяное красноречие и тупое остроумие. Вместо некогда веселой планеты - жалкая планетка, застрявшая в трясине бесконечного космоса. Вместо привычных пепельных туч  наползают тяжелые черные, подгоняемые ледяным ветром. Тут бы впустить в мир доброе милое солнышко, такое, как на праздничной открытке, которую когда-то рисовал маме. Но я не волшебник, хоть наркота порой и заставляет думать иначе. Долгожданная постель как финишная ленточка дневного забега, фрагменты безумного дня на ускоренной перемотке, вслед за которыми наступает полная темнота, а затем…
…утро. И вот уже гонка началась заново, снова плестись на работу, чтобы покормить волшебного паразита, присосавшегося к мозгу, новое бытие,определяющее сознание, замкнутый круг желаний и их осуществлений, круг, в котором Вы неизменно – белочка. Телевидение.
… Здравствуйте. В эфире программа «СОБЫТИЯ» и мы расскажем вам оглавных…
Если же говорить о работе журналиста, то это билет в первые ряды жизни. Отсюда хорошо видны и разошедшийся шов на костюме актера, и потные подмышки мэра, и выглядывающая из трусиков его дочери ниточка от тампона. Со временем начинаешь очень хорошо понимать, что в большинстве случаев за видимостью порядков и стандартов красоты скрывается их полное отсутствие. Это могло бы быть похоже на проекцию потемкинских деревень на сознание современного человека, если бы я знал, что это такое. У «редакторской» я сталкиваюсь со Светой, окруженной нашими журналистами.
- Я так счастлива. Мне почему-то кажется, что все, что было до знакомства с ним, было чем-то ненастоящим. А главное он такой добрый…
Доброта. Это какая-то гадость из мультфильма про кота-Леопольда – фартового терпилы - порождение жадной руки художника-дрочера. Все доброе уже давно закончилось или, что хуже, никогда не начиналось и никогда не начнется. Образ мудрого Бога замененобразом успешного человека, который всегда знает, что делать. Пристроившись рядом ползти вместе с ним червем навстречу могильной яме, дышать выхлопами, жрать грязь, пить жижу из мусорных пакетов. Целиком и полностью слепленный из потрохов человечности, современный человек не достоин большего. Ежедневная ампутация памяти скальпелем интоксикаций. Я позабыл, как выглядит красота, вместо нее теперь глянцевая хуета перетянутая стрингами и вымазанная в масле. Каждый день я дрочу на красоту. Но позвольте, господа, можно ли дрочить на красоту?
Света наш редактор. Она одна из тех девушек, кто мог бы запросто сниматься во всех этих журналах, ну вы знаете… я о тех, на которые дрочат. Сейчас она стоит с кружкой чая, размешивает сахар и рассказывает нашим девочкам о своем новом муже. Она говорит, что его большие руки заставляют ее чувствовать себя защищенной, но в тоже время маленькой и глупой девочкой. Я невольно посмотрел на свои руки. Не большие и не маленькие, обычные руки. Будет ли она чувствовать себя защищенной, если обниму ее я?
Я стою в туалете, по грудь закрытый перегородкой. Я представляю себя с большими руками, стакими, которые, как мне кажется, заставят ее чувствовать себя защищенной. Я представляю, как обнимаю ее большими фальшивыми руками, в то время как моя настоящая рука…
                                                                                      (да, правильно)
                                                                            …дрочит.
Я настолько увлечен процессом, что не замечаю, как в туалет входит мужчина. Ловлю на себе его пристальный взгляд только когда уже кончил. 
- Вы ведь тоже дрочите? - спрашиваю я, вытирая туалетной бумагой остатки спермы.
Мужчина добродушно усмехается и заходит в кабинку. Из подвала я поднимаюсь в холл, затем по другой лестнице наверх. Место нашей работы - весь третий этаж городского дома культуры и каждый раз, когда нужно сходить в туалет, приходиться преодолеть четыре этажа. Три этажа, когда уезжаешь на съемку, три этажа, когда приезжаешь. Плюс ко всему штатив, кофр с камерой и крутой подъем. Возможно именно поэтому икры наших «куриц» как у бройлеров. А может, у меня просто давно не было девушки, раз стал замечать подобные вещи.
Я стою рядом с закипающим чайником и думаю где бы украсть текст к будущему репортажу. Обычно я ищу его в интернете, компилирую подходящие куски и разбавляю их своими словами. Сегодня интернет недоступен – меняют оборудование. Поэтому я стараюсь родить что-нибудь свое, но голова с похмелья ничего, кроме «в минувшую/прошедшую среду» придумать не может. В тот момент, когда я уже почти ухватился за будто бы интересную мысль, за спиной слышится голос директора.
- Друзья, отвлекитесь от дел. Женя, позови всех сюда, - говорит она невысокой и некрасивой белобрысой девке – одному из наших операторов.
Оборачиваюсь. Рядом с директором стоит мужчина средних лет, с короткими волосами и скуластым лицом. Это лицо, оно кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить…
- Кто это у нас? – игриво спрашивает Света и кладет руку на мое плечо.
«Ах, да, руки. Туалет и тот мужчина», - вдруг вспоминаю я.
- Я рада вам представить, - говорит директор, - исполняющего обязанности главы нашего района, ВладимираИвановича Черняева. Владимир Иванович приехал к нам из Геленджика и завтра утром будет его официальное представление.
***
Вернувшись домой, я обнаружил Оскара пьяным. Он лежал в прихожей, уткнувшись носом в ботинок. Будто уставший щенок, подумал я. Рядом с его головой, аккуратно сложенные друг на дружку, находились два армейских погона, меж ними словно котлета в гамбургереютилась изорванная страницачьего-то паспорта. Я отнес все это добро к себе в комнату, положил на тумбочку и уснул. Проснувшись, погоны я уже не обнаружил, также, как и Оскара. Только лишь страница из паспорта, по которой было невозможноопределить владельца, одиноко лежала на тумбочке. Дина сообщила, что Оскар уже ушел на работу, а про погоны ничего не знает.
В этот день мне совсем не думалось. До обеда я провалял дурака, пытаясь разобраться в израильско-палестинском конфликте. Потом была съемка какой-то маловнятной хуйни, где было очень много людей и все они только и делали, что пытались не уснуть, изображая при этом, что слушают доклад выступающего. Вдруг на телефон пришло сообщение от «Лена ин.яз.»
«У меня к тебе есть одно дело, поможешь?»
Глядя в телефон, я вспоминал всех Лен, которых знал, затем попытался выбрать ту, которая могла бы учиться на инязе или хотя бы уверенно изъясняться на украинском. Ничего не получилось, поэтому в ответе я написал «выкладывай» в надежде, что во втором сообщении все разъяснится.
«Мне тут Оля сказала, что это из-за нее ты встречался со мной. Это правда?»
Картина стала более-менее ясна. Я встречался с какой-то Леной, которая знала какую-то Олю.Что могло быть проще? И вдруг все встало на свои места. Как я мог забыть о ней, спросил я себя и вдруг…
- Молодой человек, Вы долго будете здесь еще? Я зал закрыть хочу.
Я поднял голову. Передо мной стояла уборщица. Зал заседания был пуст.
- Давно кончилось?
- Минут пять назад, - ответила уборщица.
- Одну секунду. Только отправлю сообщение.
«Мудак, ты где?» быстро напечатал я.
«В машине. Давай быстрее» пришел ответ от оператора.
О Лене я забыл на некоторое время. Вечером, дома, когда все собрались ужинать, Оскар сел за стол в черной футболке с красной буквой «А» в кружочке. Эту майку, по словам Оскара, он выменял у ребят из ФАКана пять банок тушенки.
- Что это у тебя на плечах? – с набитым ртом спросила Дина.
На плечах Оскара, чуть съехав на спину, держались те самые погоны, которые утром исчезли с тумбочки. Оскар улыбнулся, но ничего не сказал.
- Действительно, что это? – теперь спросил я, указав вилкой на его плечи.
- Погоны, - спокойно ответил он.
- Я вижу. Откуда они у тебя?
- От майора, - сказал он все также спокойно.
- ???
- Видишь одну большую звездочку и две полоски? Такие может носить только майор, а теперь и я. 
- Я разбираюсь в званиях.
- Зачем тогда спрашиваешь?
- Не надо изображать из себя идиота. Откуда погоны?
- Наверное, кто-нибудь подарил.
- Оскар, ну ей Богу, откуда у тебя они? Интересно ведь, - спросила Надя.
Оскар только загадочно улыбнулся. Больше расспрашивать его никто не стал.
Следующий день начался с двух неприятных новостей. Первой было то, чтокто-то стащил из холодильника мои сосиски, так что пришлось за новым обедом идти в магазин, вторая новость обнаружилась в местной газете.
«…в реке Протоке был обнаружен труп мужчины с признаками насильственной смерти. На теле имелась колото-резанная рана. Установлено, что погибший - майор вооруженных сил России Александр Иванович Быльцев…»
Я отложил газету, вышел на балкон, снова взял газету в руки, перечитал и позвонил Оскару.
- Ты где? – Спросил я.
- На работе.
- Дома когда будешь?
- Надеюсь, как обычно. А что?
- Ничего. Так… просто… узнать… давай…
Иду в редакторскую, бросаю газету на стол Свете и спрашиваю:
- Видела?
- Что? – Света поворачивается ко мне. Фингал у нее под глазом настолько огромен, что я невольно щурюсь, представляя момент, когда фингал только-только становился фингалом. Вслед за этим тут же вспоминаю сильные руки, которые заставляют чувствовать Свету защищенной.
- Ого, - удивляюсь я, - че за хуйня?
Света отмахивается от вопроса и спрашивает:
- Че хотел?
- Да вот в газете смотри что написано.
Света внимательно смотрит на то место в газете, куда я тычу пальцем.
- Про майора что ли? Так сегодня в эфир уже пойдет. Ленка ж ездила вчера снимать.
- Да ладно? А как я пропустил?
- Ну, это уж не ко мне вопрос.
- А… - я забираю газету, собираюсь уходить, но тут во мне просыпается заботливый мужчина, - ты… это… может помочь? – указываю на фингал.
- Спасибо, - она отворачивается к компьютеру, - уже помогли.
Я отправляюсь в монтажку. «Отправляюсь» - громкое слово. Монтажка в соседней комнате. Рядом с монтажером Витей в огромном кресле сидит маленькая девочка, на вид ей можно дать не больше 18-ти, на деле же ей уже почти тридцать.
- Лен, а че там за майор? – спрашиваю.
- Да местный. Позавчера на работу ушел и не вернулся. Жена думала запил, у него такое последнее время бывало не раз. Она, конечно, обзвонила всем, у кого он мог быть, ну, а потом успокоилась, видимо подумала, уж лучше пусть протрезвеет где-нибудь, чем домой пьяным заявится. А на утро ей самой звонят, из мусарни. А тем рыбаки позвонили, говорят, мол, человек какой-то плавает. Один из рыбаков рассказывает, на дежурке отвечают ему, ну плавает и плавает, мол, нам-то чего звоните. А рыбак ему, мол, херово плавает, лицом вниз в камышах плавает. Юмористы в общем, что те, что те.
- А че по пьяни утонул?
- По пьяни. Но не самостоятельно. И не утонул. Его уже мертвым в речку скинули. Убили стало быть.
- А чего убили?
- А черт его знает, - она пожала плечами, - мусора молчат, говорят пока никакой информации.
- А убийцу нашли?
- Не. Убийцу не нашли. Ищут. Если сегодня-завтра не найдут, то на какого-нибудь бомжа повесят. Сто пудово.
- Да… это они умеют…
Когда я вернулся домой, Оскар уже стоял у плиты и готовил яичницу. Он был все в той же футболке и в тех же погонах.
- На вот, читай, - я бросил газету на стол.
Оскар несколько минут всматривался в черные строчки, видимо пытаясь найти в них иной смысл, затем перевел взгляд на погоны, снова в газету и тихо подытожил:
- Да. Это он.
***
Первый репортаж я снял на третий день стажировки. «Спорт против наркотиков». Подростки, состоящие на учете в комитете по делам несовершеннолетних, прыгали, бегали, играли в футбол, дартс, и в перерывах, задыхаясь, курили за туалетом - пытались прийти в себя. Все это было ниибаца торжественно, и все, что от меня требовалось – на это скотство написать ниибаца торжественный текст и прочитать его в маленькой, нихуя не торжественной будке. Такой формат работы был, есть и, наверное, еще долго будет у «районного телевидения». Основная заповедь – не выебывайся, а если выебуешься, делай это красиво, чтобы нельзя было доебаться.
С коллективом сошелся быстро. Шутки, хорошее настроение, веселый бодрый выгляд.
- Ребят, что-то я не могу припаять эту хреновину.
Вадик – новый выпускающий эфира.
Я отпускаю тупую шуточку в его адрес. Все смеются, а Вадик краснеет. Из его рук валится паяльник и все снова смеются. Вадик тянется за ним и сбивает баночку с канифолью. И снова смех. Пока вы смеетесь, руки мошенников вытаскивают из вас мозги и заменяют их опилками. Эдакий Антигудвин, облаченный в яркий костюм клоуна. Даже дьявол теперь покупает души только с разрешения продюсера, и только в супермаркете по суперцене 99 долларов 99 центов. И все это, разумеется, под искусственный смех зрителей.
Мы делаем новости. Смех для нас непозволительная роскошь, поэтому в новостях все уныло, серо, скучно. Самое мощное оружие власти оказалось в руках полных идиотов. Минут десять назад я отправил начитку во вторую монтажку. Начитка это записанный голос журналиста, на который после будет ложиться видеоряд. Собственно, совмещенные голос и видеоряд - это уже почти готовый сюжет, который обычно разбавляется-наполняется «синхронами» - интервью, «стендапами» – речь журналиста непосредственно в кадре, и «лайфами» - фрагментами жизни с реальным живым звуком без озвучки журналистом.
Сам же видеоряд должен соответствовать читаемому тексту. Если в сюжете говорится про бабочек, на экране могут появиться бабочки или люди, которые их ловят или массово уничтожают – все зависит от конкретной темы. Монтажеры очень не любят, когда журналист в своем тексте начинает рассказывать о чем-то, на что очень сложно найти подходящую картинку. То есть если в качестве подводки к сюжету журналист использует двадцатисекундный рассказ о быте тибетских монахов, в кадре по логике должны были бы появиться тибетские монахи или хотя бы их быт. Когда монтажер слышит такой текст, он отрывается от монитора, смотрит на тебя несколько обозленно и спрашивает:
- Где я тебе, блядь, достану видеоряд Бога?
Выход есть – посадить на стул человека, который бывал в Тибете, а если не бывал, то все равно бывал. Расскажи, расскажи как оно, как оно блядь жить в этом Тибете, расскажи нам друг, проторчавший всю жизнь перед телевизором, не высовывая носа из норы, заучивший каждое слово канала «Discovery» как имена своих жирных детей.
Подставные лица. Все это в порядке вещей. Посадить спиной свободного оператора, затемнить комнату, изменить голос и вот перед тобой разоблачитель кого угодно, начальника рынка или ДПС. Дали добро на зло? Так делай его, только не забывай, что каждое зло должно быть оплачено. Впрочем, такое забыть нельзя. Если операторы шабашат свадьбами, то журналисты рекламой и компроматами. Но последнее - редкость.
Скоро выборы. Главу сняли и нам уже дали мудака, которого надо протолкнуть. Шансы невелики, но если вдруг получится… в общем сами понимаете - хорошие деньги. Я работаю с этим идиотом уже неделю. Мне прибавили зарплату и увеличили рабочий день. В целом моя жизнь все то же дерьмо. Более высокий статус как журналиста компенсируется новым геморроем. 
***
- А с этим молодым человеком мы уже знакомы, - сказал Владимир Иванович и указал на меня пальцем. Не бестактно и грубо, а так как указывают на шубу в магазине или на коньки, выбирая подарок сыну.
Владимир Иванович. Значит так зовут того, кто каждый день будет мозолить глаза с телеэкранов. Владимир Иванович поехал туда, Владимир Иванович сделал то, Владимир Иванович отметил, подчеркнул, считает…
А еще «ОН»как всегда молод, энергичен и любит детей.
На следующий день я сидел в кабинете директора.
- Тебе предстоит нелегкое дело, дорогой друг. А именно- лизать жопу. Если ты думаешь что дело это простое, то ты ошибаешься.
Мой директор истинная сука, которая, впрочем, умеет держать себя в руках. Каждый раз, ведя разговор на грани, она умудряется технично съехать, так, что сам оказываешься говнюком. Как и у многих нормальных людей, у меня периодически возникает желание переебать ее чем-нибудь тяжелым.
- Лизать жопу? Мне казалось, мы только этим и занимаемся.
- Так и есть, - спокойно кивнула директор, - только теперь ты будешь лизать одну единственную жопу, пока не пройдут выборы. Причем делать это будешь не как раньше, а грамотно.
Директор расхаживала по кабинету, заложив руки за спину. Я представил ее в полосатой пижаме и шапочке.
- Может быть, у Вас есть краткое пособие? – спросил я. - Разные позы там, чтобы отлиз не казался однообразным.
- Есть и такие книги, - снова кивнула директор.
- Это очень хорошо, - я фальшиво улыбнулся.– Саморазвитие, оно никогда не помешает.
- Это называется работать в пуле, - продолжила она, - не в смысле в той, которая делает пуф-пуф…
- Пуф-пуф скорее делает пистолет, а не…
-  Это очень хорошая возможность в плане развития себя как журналиста, - она перебила меня, - Владимир Иванович сам выбрал тебя. Поэтому, ты должен понимать, какое доверие тебе оказано. Честно признаться, я до сих пор не понимаю, почему ТЫ, но раз уж так… я приложу все силы, чтобы ты выглядел достойно. Каждый месяц будешь получать премию. В каком размере узнаешь в бухгалтерии в конце месяца. Можешь поверить, сумма достаточно крупная, поэтому советую выкладываться максимально. Впрочем, по-другому у тебя не получится.
Вот так я стал шестеркой нового главы.
***
Меня выгнали с квартиры. Это была уже третья за полгода. Старуха долго материлась, пока выкидывала мои вещи с балкона. Ебнутая, конечно. Я бы мог и сам уйти.
- Маргарита Анатольевна, сосите хуй!
В ответ поток брани. Да, я умею находить квартиры. На этот раз подвернулось жилье со студентами. Лучший вариант из того, что было. Большой дом, небольшая цена, горячая вода, кухня внутри. Самое то. Сортир, правда, на улице, но это ничего – можно посрать и на работе.
У калитки меня встретила девочка лет восемнадцати в тоненькой кофте,  шортах и лосинах. Я думал, что лосины это уже прошлый век.
- Вы Оскар? – спросила она.
- Да, - ответил я.
- Пойдемте, я покажу Вам Вашу комнату.
В доме было шесть комнат. Мы зашли в самую маленькую. Из мебели только застеленная одеялом кровать, тумба в углу и деревянный стул. Окна без занавесок, под потолком паутина.
- Надя уберет, - сказала девочка, поймав мой взгляд.
- Да не стоит, я сам могу, - улыбнулся я.
- Надя уберет, - настойчиво повторила девочка, - располагайтесь. Я пойду поставлю чайник.
К обеду подошла Надя. Дина (так звали девочку, которая меня встречала) отвела ее к себе в комнату. Я сидел на кухне и слушал их крики, точнее по большей части доносился Динин голос. Через некоторое время на кухню за веником зашла Надя. Через минут пять в моей комнате не было паутины. Через десять минут дом избавился от мусорных пакетов. Через час в прихожей появились новые.
Ближе к пяти пришли два парня. Явные ботаны. Сергей и Алеша. Второй так и представился.
- Алеша, - сказал он.
- Очень приятно, - соврал я, - Оскар.
- Мы историки, - произнес Сергей и подошел ко мне очень близко, - изучаем историю. Вторая мировая, возникновение цивилизаций. Пытаемся докопаться до сути. Понимаешь?
- В общих чертах, конечно, - кивнул я. - Но боюсь, всей глубины мне не понять.
- А он знает, о чем говорит, - заулыбался Алеша.
- Да-да, - я сделал вид, что понимаю их странную речь. - Иван Купала. Мы проходили в школе.
Сергей тут же набычился.
- По-моему, он выебывается.
- Определенно, - поддержал Алеша, - его выдают маленькие бегающие глаза. А этот нос,посмотри, какой он гладкий. Бьюсь об заклад, мы будем первые, кто его сломает.
Это выглядело смешно. Низкорослый дрыщ выставляет впалую грудь колесом, при этом смешно размахивая кулаками.
- Стоп, стоп, - я стал останавливать разгорячившихся парней, - никто никому ничего ломать не будет. Хорошо?
- Он, по ходу, принял нас за зубрил, - сделал вывод Сергей.
- Зазубрил? – Удивленно спросил Алеша.
Сергей посмотрел на Алешу и почему-тотут же успокоился.
- Может, и зазубрил, - улыбнулся он, затем обратился ко мне: - Друг, ты зазубрил?
- Не знаю. Ты имеешь ввиду существительное или глагол? – Спросил я.
- Пожалуй, что существительное, - немного подумав, ответил Алеша, - что-то вроде Жучки… только Зазубрил.
- Похоже на какого-то вождя или на чешскую фирму по производству стиральных машин, - выдал Сергей.
Их речь была странна. Казалось, что обычные слова несли для них какой-то иной смысл. В тот момент, когда мне показалось, что я понял, о чем они говорили на самом деле,в прихожей хлопнула дверь. В комнату вошел парень средней комплекции, лет двадцати трех и с уставшими глазами. Одет явно не по погоде. 
- Здравствуйте. Меня зовут Оскар, - поспешил представиться я.
Парень посмотрел на меня с прищуром.Несколько секунд он просто молчал.
- Такое ощущение, что где-то я тебя видел, - вдруг сказал он.
У меня было точно такое же ощущение по отношению к вошедшему парню.
- Ты на ТТВ случаем не работаешь?
- Работаю, - улыбнулся я: - журналист.
- Вот же ж блядь, - он скривился еще больше, - стало быть, коллеги, что ли.
- А ты на муниципальном, да?
- Да, - вздохнул он, почему-то ему было неприятно.- Меня Ильей звать.
Наш диалог вдруг прервала Дина.Девушка переводила взгляд то на меня, то на Илью.
- Вы очень странные ребята, - сказала она. – И вдобавок очень похожи, хоть внешне совсем разные.
***
Дина в своей манере. Включила детского психолога. Всего восемнадцать лет, а проницательна на все пятьдесят. Эта ее детская непосредственность больше всего и бесит.
- Меня больше интересует, какого хера мы похожи? – спросил я.– Проспись, девочка. Мыабсолютно разные.
Дина,грустно ухмыльнувшись, указала на подоконник, точнее на горшок с папоротником,вокруг которого была рассыпана земля. Папоротник хранит запасы травы и много чего еще. Он словно сторожевой пес, застывший в наркотическом трансе. Попытаться понять папоротник – значит убиться, поэтому в комнату лучше не заходить, если кто-то, сидя перед ним, пытается продраться к сущности мироздания. Мы завели специальный дневник, в котором оставляем свои наблюдения и мысли, пришедшие к нам под приходом. Человеку со стороны все, что там написано наверняка покажется бредом, но обитатели дома читают дневник с пониманием и чаще с сочувствием. Бо’льшая часть записей выглядит как «я был близок, может в следующий раз…» и все в таком духе, но иногда попадается интересное. В шараду с папоротникомпостороннему проникнуть очень сложно – он ее просто не видит. В каком-то смысле наш дом-это маленькая страна со своими обычаями и, если даже хотите, менталитетом. Поэтому  то, что нам кажется важным, другим кажется бредом. Возможно, так оно и есть.