Как вспомню те лихие времена, так вздрогну. Пять лет после института преподавал Советской торговле. Союз корчился в агонии и помер. Технарь закрыли. Я запил. Что бы окончательно не опуститься - устроился на работу. Дворником, ога. Барыжить по рынкам мне не позволяло воспитание.
За всей этой кутерьмой бесконечной забыл я одно важное дело – семьёй обзавестись. Девку на выебанье в ЖЭКе – это без вопросов. Тогда любили «умных». А вот что бы совет да любовь – тут сложнее. Да и времени заняться этим вопросом не было. А сейчас… Эхъ… Ну кто ж на дворника глянет.  Да и не в деньгах счастье. Богатые тоже плачут. О женитьбе стал задумываться. Что б жена как у всех, дети. Очень хотел иметь ребенка. 
… Весна. Май. Теплынь, но ветер, гад, не дает ее почувствовать. Потому сегодня в фуфайке. Мету тротуар у детского садика, а у самого входа стоит бабища (женщиной ее назвать язык не повернется). Вся в рванине, лицо прям черное, как слива перезревшая, с синевой такое. Стоит эта выблядь и на ребенка орет. А ребеночек – девочка маленькая. Годика четыре на вид. Сжалась в комок и плачет бедняжка. А бабень орет благим матом и ручищами машет. Я метлу наперевес и пошел разбираться.
-Что ж ты, сука драная, на ребенка орешь?!
- А ты не учи меня жить и детей воспитывать! Ишь, выискался!
- Я те ща черенон помиж ушей перетяну, мигом смирной станешь, корова, бля, лишайная. Чего разоралась. Видишь, ребенок плачет, прям слезами заливается. У, падла! – я уже и метлой замахнулся, думал – переебу, не пожалею.
А она тут вся прям поменялась. Рухнула на колени и лопочет:
- Дядечка, не трогайте меня. Рази ж я виновата. Голодная она, донечька моя. С утра только что чая попила. Мужа нет, работы нет. Только на ее пособие и дают. Дядечка, вы бы помогли чем лучше.
И изо рта ее щербатого вонь такая, как гавноед какой дыхнул. И в придачу перегарищем разит – хоть закусывай.
- Ах ты проститутка йобаная. Как пить – есть за что, а ребенка голодом моришь! – каюсь, не выдержала душа, вьебал таки черенком по башке ее блядской. Аж звон пошел.
И тут девочка кинулась на меня. Прыгает, страдалица, машет кулачками:
- Не трогай маму! Отстань от мамы, плохой!
И плачет пуще прежнего. Слезы льются из глазенок по грязным щекам, оставляя на лице разводы. Если бы не девочка, убил бы к хуям алкоголицу. Да и сама она завывать начала. Лбом о тротуарную плитку бьется, сапожищи мне целует.
- Дядечка, прости меня! Дура я! Грешная дура, да что ж поделаешь! Жизнь такая, а не мы!
- Жизнь говоришь?! Ах ты сука! Жизнь на то и дана, что бы жить и детей растить, а не тонуть в стакане!
- Дядеч…
- Не дядькай! Вставай давай, манда!
Поднялась пьянь эта с колен, всхлипывает и башкой своей синей трясет. Девочка тоже плакать перестала, но ручки в кулачки зажаты. Если что – опять в бой за мать, какая б она не была.
- Слыш, дурында, а отдай ребенка мне! – я решил сразу в лоб, раз уж случай такой.
- Как это? – баба аж осела – Как это отдать? Поди не вещь – а человек живой!
- Ишь, как мы заговорили! – я решил додавить ее железной логикой – Да зачем тебе ребенок, дура?! Ты рано или поздно околеешь в сточной канаве, отравившись пивом просроченным. И будут тебя ебсти собаки бродячие и бомжи ссаные, пока не остынешь. А девочка в чем виновата? Что ей делать потом? С голоду в клоповнике помирать?
- Дядеч…
- Не дядькай, я сказал! Отдаешь девочку или силой забрать?! Мы с участковым, бывает, пивко в парке пьем или в дежурке. Сдам тебя – отнимут ребенка, а тебя в Чернобыль отправят, рванину. Говорят, стронций выводит алкоголь, а цезий – зависимость лечит. Хе-хе.
- Нехорошо это, дядечка! Ой, нехорошо! Грех!!!
- Уж кто бы мне тут проповеди читал! Дура ты! Как есть дура! Бездетный я! Жена при родах умерла десять годков тому. – Соврал я, но очень уж ребеночка хотелось  - Я ж ее не обижу. Будет накормлена, одета и умыта. Давай уже. Решайся!
И что вы думаете? Эта пропиздень утерла сопли и слезу рукавом, подперла рукой бок, и, прищурив левый глаз, заявила:
- Две бутылки! Беленькой! И что бы «московской»! Мне паленки не надо! От нее сру потом, как после незрелого крыжовника – прямо в трусы, а воду давно мне отключили.
Делать нечего. Достал из кармана пригоршню мятых «зайчиков», сунул в ее грязную, потную ладонь. Баба сделала неуклюжий книксен и, сказав дочке «Мама сейчас придет!» стрелой метнулась в сторону гастронома. Что бы исчезнуть из нашей, уже нашей с девочкой жизни, навсегда.
Я порылся в телогрейке, нашел в кармане какие-то леденцы и пряник и протянул их девочке. Та жадно смотрела на яства, но брать не решалась. Гордая! Ну и молодец. Не завидная будет у меня дочурка.
- Как зовут тебя, доченька?
- Ляля! – сказала она, смотря на раскрытую ладонь со сладостями и жадно сглатывая слюну.
- А меня – Саша! Будем знакомы!
- Будем!
- Угощайся, Лялечка.
Она взяла угощенье из моей ладони. Отвернулась и начала шелестеть фантиками. Конфеты все сразу засунула в ротик и забавно чмокала, побросав фантики на тротуар. А пряник крепко сжала – не отберешь.
- Лялька, ну не хорошо мусорить. Давай, папа-Саша приберет, но больше так не делай! – я смел фантики в совок и высыпал в ведро.
- Ммммгу – промычала девочка с набитым ртом. Потом сглотнула конфеты. Кашлянула – видимо поперхнулась. Потом повернулась ко мне лицом и спросила – А ты теперь мой папа?
- Да, милая. Теперь и навсегда.
- Хорошо, а то папы у меня никогда не было.
Не знаю, что со мной произошло. Но слезы просто градом полились из моих глаз. Хорошо, что она опять отвернулась и начала грызть пряник – бедное дитя. Я рыдал. Рыдал беззвучно, чтобы не расстроить, или, не дай Бог, напугать несчастного ребенка. Ведь теперь все будет хорошо. Всегда будет хорошо!
Затем, когда слезы радости прошли, я взял ее за руку и отвел в детсад. У меня там все, ну кроме воспитательниц молодых, в друзьях. Как раз был тихий час у ребят, и я завел Лялечку на кухню. Повариха Катя, добрая женщина, чем-то на мою мать похожа, накормила ее супом, кашей овсяной. Напоила чаем со сдобной булкой. Дочурка, словно голодный дикий зверенок, ела все с завидным аппетитом, не смотря на сладкое, которым я ее угощал до того. Бедняжка. Но теперь все будет хорошо. Всегда будет хорошо!
Катя, пока девочка ела, тихонько спросила у меня:
- Санек, а кто это?
- Племянница из деревни. Хата у них сгорела, она там с мужем-пьяницей и погибла. А Лалька то у матери моей, бабушки, значит, была в тот вечер. – Врать, что бы лишнего не расспрашивали, я привык.
- Господи Иисусе! – Катя перекрестилась – И что ж теперь.
- Теперь будет у меня жить. Мать то моя болеет, куда ей ребенка маленького. В садик отдам. В школу потом. Опять же столица, а не село забитое.
- А про родителей что сказал ей?
- Сказал, что мама с папой уехали надолго, но вернутся.
- Ну, смотри. Коли что – я помогу. Помогай тебе Господь, Сашка. Золотой ты человек! – она перекрестилась сама и перекрестила Лялю и меня заодно.
- Спасибо, Катя. И, раз уж такое дело, слушай, помой ее в душе. Я пока в магазин за одеждой сбегаю. Сама видишь – в лохмотьях вся, как нищенка.
- Да без вопросов. Только ты побыстрее. Купи так, что бы сразу одеть, а потом уже остальное, как домой придете.
- Понял! Я мигом!
…В магазине пришлось долго изъясняться, показывать на пальцах, но продавщица - девка понятливая. Выдала курточку, платьице, колготы, ботиночки и штанишки с шапкой. Я отложил на кассе, т.к. «зайцев» на кармане было не много. Сбегал в обменник и слил три «листа» зеленых из загашника в подкладке фуфайке.
Вернулся, а продавщица, подумав, видимо, мол откуда у барыги деньги. Собралась уж все развешивать. Посмотрел на ее так укоризненно, кинул деньги на кассу и заявил:
- Сдачи не надо, подруга!
Оформили все в лучшем виде и вопросов не задавали. По одежке встречают, по баблу провожают, хе-хе.
Катя переодела дочурку мою. А как вывела – так я опять почувствовал, что глаза влагой наливаются. Ах, дочурка у меня – красавица. Вол светлый, глазенки – голубые. Только личико худенькое, да тут не удивительно. Родит же такая кочерыжка да такую прелесть. Пока Катя ей шапку одевала и ботиночки, я позвонил в ЖЭС, и отпросился до вечера. Залил в уши начальнику байку про сестру и пожар, и он особо не возражал. Даже спросил, может мне неделю отпуска дать. Мер не без добрых людей, и я согласился. Надо Лялю в садик еще пристроить. Справки кое-какие собрать.
Потом ехали на автобусе в центр, ловя удивленные взгляды мамаш и бабулек. Такой цветочек аленький, и рядом мужик в фуфайке. Хе-хе. Самому смешно. Я решли прогулять с Лялей по Ботаническому саду. Пусть посмотрит на цветочки, на лебедей (озеро там красивое), в оранжерею сходим. Так заодно я к человечку загляну нужному. Девочке документы нужны ведь. Ну а потом в переговорный пункт зайдем. Там рядом. Не болван же я из дома в Швейцарию звонить, хе-хе. А денежек надо снять. Продам свою «конспиративную» однушку, куплю трешку попросторнее в центре. Что бы детсад был хороший. Школа, опять же, что бы рядом – на будущее. Дел – непочатый край!
Вышли. Я купил билет и сахарную вату дочурке. Гуляем. Лялечка смеется и хлопает в ладоши. А у меня на душе тепло. Она сытая, чистая, красиво одетая. И рядом папа, которого раньше не знала. Подошли к озеру. Лебеди величаво плывут по зеркальной глади, почти не оставляя следа на тихой воде. И уток  – тьма. Кипишат, крякают на все лады. Селезни приходуют самок. Весна, мать ее.
- Папа-Саша, а что это уточки делают? – спросила Ляля, показывая пальчиком на ебущихся в траве у берега пернатых
- Это они так здороваются?
- Аааааа…
- Ляля…
- Что, папа-Саша?
- А пошли воооон в те кусты, я тебе белочек покажу.
Девочка посмотрела на меня. С такой нежностью и любовью, что комок подступил к горлу. Захлопала в ладоши от радости.
- А белочки тоже здороваются?
- Еще как!
- Тогда наперегонки?!
- Ну конечно!
Она, неловко размахивая тонкими ручками, побежала по тропинке. Да так смешно побежала, что у меня встал хуй.
Весна, эхъ!