После недельного пребывания в сборном пункте в Егоршино под Свердловском меня "купили" в танковые войска и повезли в Чебаркуль, в учебку. Однако на второй или третьей станции за Свердловском весь эшелон призывников выстроили на перроне (все пьяные, оборванные, поцарапанные и в синяках - ей-богу, орда моего древнего соплеменника Мамая, наверное, выглядела лучше) и зачитали список из полутора десятков имен. Фигурировал там и я. Нам объявили, что мы попали не туда, посадили в другой поезд и привезли в Нижний Тагил. И  определили в стройбатовскую учебку. Часть стояла прямо посреди города, отгородившись от него высоким забором, рядом с громадным Дворцом культуры "Юбилейный". Обучали нас разным строительным специальностям, в том числе на жестянщиков, сантехников, газосварщиков, электросварщиков и еще на кого-то. Меня назначили электросварщиком. Служба, сразу скажу, была тяжелой, даром что стройбат. Учеба - от звонка до звонка, шагистика на гулком плацу - до одури, мороз не мороз, а маршируй. Утомительные часы в карауле - с настоящим карабином СКС, но без патронов ("Бей штыком, коли прикладом!")
Какая  служба ждет нас  в частях без специальности, нам дали понять сразу. Еще до принятия присяги половину учебки - а это батальон - бросили на "прорыв" под Кунгур в Пермской области. Там срывался срок сдачи ракетной площадки. И мы на тридцатиградусном морозе выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки негнущийся кабель и закапывали это дело. Сущая каторга, доложу я вам! Соответствовал и быт. Батальон расселили в нескольких пустых казармах, совершенно неотапливаемых. Тепло подавалось по брезентовым рукавам с улицы от постоянно гудящих огромных теплокалориферов. В казарме, правда, было все же теплей, чем на улице. Но спали мы в бушлатах и ушанках, перемотав ноги портянками (валенки на ночь все же снимали), на трехъярусных нарах. Их сколотили наспех из тяжелого сырого горбыля, и в первую же ночь я проснулся от страшного грохота и крика - под тяжестью солдатских тел, да и под собственной тоже, развалились и рухнули на пол нары по соседству. Одного парня сразу зашибло насмерть (наверняка его родителям написали, что он погиб, выполняя свой воинский долг), другому сломало руку, остальные были целы и невредимы, если не считать ссадин да ушибов. На другой день третий ярус нар был демонтирован во всех казармах, а на оставшихся двух образовалась невообразимая теснота - спать можно было только на боку, прижавшись друг к другу как шпроты в банке. Впрочем, мы на это неудобство внимания обращали мало, потому что возвращались с объекта уставшие и замерзшие как собаки и мечтали только об одном: наспех проглотить в столовой перловку с тушенкой да завалиться на этот самый бочок до утра. Когда нас, наконец, после сдачи ракетной площадки вернули под новый  год в учебку и смертельно уставший батальон, гремя котелками и шаркая валенками, втянулся сквозь настежь распахнутые железные ворота в часть, раздалось такое раскатистое "Ура!", что в близлежащих домах нижнетагильцев задребезжали стекла. Мы все хорошо поняли, что лучше до одури маршировать, чем до посинения копать…


На родине Сусанина

По окончании учебки, получив квалификацию электросварщика третьего разряда, я и еще несколько курсантов  были направлены для продолжения службы в военно-строительный отряд (ВСО) под Костромой. Часть базировалась в дремучем болотистом лесу (в 90 километрах от нас было то самое Сусанино). ВСО был экспериментальным, целиком набран из призывников одного возраста и одного землячества – из Киргизии. Они сами расчистили в лесу площадку под часть, объект, сами выстроили казармы, штаб, хозслужбы, проложили деревянные тротуары (под ногами вне этих настилов все время хлюпало, особенно после дождя) и передвигались по расположению части гурьбой, совершенно не имея представления о строе. Когда я отдал честь первому встреченному здесь ефрейтору (одна нога у него почему-то была в кирзовом сапоге, другая в резиновом, подпоясан он был узеньким брезентовым ремешком, стоячий воротник его гимнастерки не знал, что такое подворотничок. Дерьмо, короче, а не воин. Но у него была лычка на погоне, а во мне,  уже на уровне подсознания, сидела полугодовая муштра в учебке!), этот заросший по самые глаза ефрейтор вначале остолбенел при виде моей лихо брошенной под козырек фуражки руки, а потом заржал так, что с ближайшей сосны посыпалась хвоя. А вообще этот киргизский призыв (русских там, впрочем, было больше, чем самих киргизов) состоял из нормальных парней. Они на себе не испытали, что такое дедовщина и нас, еще салаг, не гнобили, хотя были уже "дембелями".
Часть, в которую мы попали,  занималась тем, что строила ракетную площадку (я не раскрываю военной тайны – срок ее хранения уже давно вышел). Это была 25-метровая дырка в земле, выложенная толстенными железобетонными блоками, облицованными мощными стальными пластинами - ракетный ствол, с сопутствующими объектами. Таких дырок в Костромской и окружающих Москву других областях натыкано великое множество. Наконец киргизы уехали по домам, в часть стало прибывать пополнение. А проще говоря - дешевая, за гроши нещадно вкалывающая на копке траншей под ракетные кабели рабочая сила. Хлебных должностей в части на всех нас, курсантов, все же не хватило - их позанимали сверхсрочники.


Военная тайна

Мне все же нашлось дело как сварщику на ракетной площадке - сваривал несложные конструкции на строительстве наземных объектов (в шахте варили только гражданские специалисты).  Когда выпадали свободные минуты, мы пролезали под многослойным ограждением площадки (было наворочено много чего мудреного, но пока не задействованного: и звуковая сигнализация, и тончайшая паутина из прочного провода под напряжением, и просто "колючка") и шли в окружающий нас лес. Там было полно малины, черники, смородины. Вот так однажды, увлекшись поеданием сладкой черники, я убрел глубоко в чащу, потерял всякие ориентиры (что с меня взять - в степной зоне вырос) и битый час бестолково метался по ставшему вдруг мрачным и быстро темнеющему лесу. Чувствую - заблудился. Сел на поваленную лесину, чуть не плачу. Вдруг слышу треск ломаемых сучьев, глухое позвякивание какого-то колокольчика – не колокольчика, и старушечье бормотанье. Еще минута, и прямо на меня из густого ельника вышел…  печальный телок с болтающимся на шее боталом. Его подгоняла  хворостиной  повязанная цветастым ситцевым платком бабка с хворостиной. Как же я ей обрадовался!
-Бабуся, - завопил я, - милая, выручай! Заблудился вот. Тут где-то рядом часть моя находится.
-Это какая? - спрашивает бабка. Я огляделся по сторонам и шепотом (военная тайна же, подписку с меня взяли о неразглашении) сказал:
-54-я площадка, бабушка. Ты ее, конечно, не знаешь. Но это рядом с трассой на Кострому...
-Это "Рябчик", что ли? - хмыкнула бабка. Я остолбенел. Кроме цифровых кодов, ракетные площадки имели еще и вот такие названия. Наша 54-я называлась именно "Рябчик". Вот тебе и военная тайна!
-Топай за мной, соколик! - проворковала моя спасительница, и я побрел за ней,  как тот телок. Ну да черт с ней, с этой военной тайной. Главное, что благодаря бабусе на ужин я в тот вечер все же успел.


Цистерна счастья

К осени площадка была сдана. Ее заняли ракетчики, нам же предстояло поменять место дислокации. Часть свернулась в конце сентября, погрузилась в товарняк и отправилась на юг. Ехали несколько дней, и хоть в теплушках, которые я до этого видел только в фильмах про гражданскую да Великую Отечественную войну, но достаточно комфортно. Нам надоело безвылазно торчать в лесу, и мы с огромным удовольствием предавались этому путешествию. Где-то на исходе третьих суток часть прибыла в патриархальный городишко Петровск Саратовской области. Здесь нам предстояло поставить воинский городок для авиаторов - аэродром же был построен еще до нас. Уже поздно вечером начали разгрузку. И здесь случилось невероятное. Кто-то из пронырливых воинов обнаружил по соседству с нашим составом несколько огромных цистерн на колесах, охраняемых бабкой с незаряженным ружьем под мышкой. От цистерн тянуло спиртным. Эти проныры связали бабку, заткнули ей рот кляпом и аккуратненько положили в сторонку - чтобы не затоптать.  Сбили запор на одной из цистерн, вскрыли ее и ошалели от счастья: там, под самой горловиной, плескалось море разливанное сухого красного вина (уже потом выяснилось, что оно предназначалось для местного хлебозавода - использовалось в выпечке)! Как раз оставленному на разгрузку хозвзводу привезли большие термосы с кашей и чаем. Все это немедленно оказалось на земле, а двухведерные термосы заполнили вином. Им же под завязку залили все имеющиеся в нашем еще не до конца выгруженном имуществе емкости: сорокалитровые фляги, канистры, оцинкованные бачки для воды... Естественно, по ходу затаривания емкостей то и дело прикладывались к дармовой выпивке сами, и в часть с последним скарбом хозвзвод прибыл очень веселым, да еще с трофеем - несколькими сотнями литров недурного красного вина. Короче, в тот вечер большая часть нашей части была вдрызг пьяной, напился даже наш начальник штаба, майор не скажу кто (мужик-то он был хороший). В тот же вечер большая группа перепившихся солдат ушли в самоволку в город, передрались с местными, кое-кого отловила милиция. Вот так наша часть отметила свое появление на новом месте службы. Местная газета тут же разразилась фельетоном, в котором солдат новоприбывшей части именовали не иначе как "дикой дивизией", "сбродом в военной форме" и взывали к совести нашего комбата. Командир ходил чернее тучи. Все попытки найти конкретных виновников ни к чему не привели: хозвзвод хранил гробовое молчание, несмотря на все попытки дознавателей из военной комендатуры и следователей из городской прокуратуры докопаться до истины.

                            (Кончик следует)