Какого счастья ищете, молодые люди? Именины, свадьба, похороны?
Тётя Этя, ну что - тётя Этя?! Ой, не морочьте мне голову! Чихала я на ваши мемориальные доски...
Ну да, в фас ясно вижу: Сашенька Васнецов. А что касается в профиль, так это сущее наказание!
Хочете знать в самом деле, так Васнецову в девятьсот седьмом как раз проломили голову.
Что и сделало с Шурки подлинного поэта. И пусть она не заливает, ваша бронза!
Это были два друга, Шурка Васнецов и Сёма Друкер. Занимали соседние меблирашки.
В ту пору я не торговала скумбрией - я танцевала в Оперном "Фарандолу"... Дайте присяду.
Нет, мне не кажется! Я и впрямь тогда была балерина.
Представьте, даже немножко прима. Украденная грузинским князем Котэ Гегечкори...
Да-да - хвала Господу, я тоже где-то мемориал! И что, базланить теперь на весь Привоз?
Ой, чтобы да, так нет! В гастрольных афишах писали: Этери Какоя, танцующая звезда Кавказа...
Представьте, какой полёт! Вот только равви Исхак с Большой Арнаутской мне много раз повторял: не заноситесь вы слишком, Эсфирь Канторович! Вам будет больно лететь с такой высоты...
Холера мне в селезёнку, если равви хоть капельку был неправ!
Так оно и вышло, дети мои. Нет-нет, как раз теперь у меня всё - беседер.
Не трогайте, в кошёлке рыба соседним кошкам. Можете её растревожить... Короче, дайте покой.
Они ещё спрашивают, найдётся ли пара слов у тёти Эти за Васнецова и Друкера? Или!
Эти поцы были страстно в меня влюблены. Оба. До безумия. 
Я не сказала? А вы не спрашивали!

Шурка Васнецов, это был холодный сапожник и философ агромаднейшего размера.
Он рассуждал о Ницше, как профессор консерватории, и ничего не пил, кроме отборного первача.
В Шурке вечно дремала пропасть огромной силы, белокурых волос и любвеобильности.
Он совершенно не выносил двух вещей: запаха сирени и отборной брани биндюжников!
Здоровенный букет малиновых роз, поднесённый Шуркой в театре, смотрелся пучком одуванчиков...
Он мог быть истошным и убедительным, если утром не хватало на выпить. Душа в Васнецове плавала игривая и поэтическая, за что Шурку вечно ублажали горничные и ненавидели городовые.
Почему душа плавала, говорите? Милый Бог, ну не тонуть же ей в перваче!

Его приятель, тоненький и хрупкий брюнет Сёма Друкер, был щипач от Бога и самый продуманный фраер на Ланжероне. О нём можно рассказывать много, и всё не будет чуточку слишком.
Сёму чтили сторожа, городовые и газетчики, то есть люди, лишённые всяческого уважения.
На Ланжероне о нём ходили легенды. Хилька Другораки, известный в округе шулер, однажды выиграл в покер у Сёмы целую кучу денег. Так Сёма с ним похристосовался на дорожку - и сразу вернул всё обратно! Наш общий знакомец Зибен-Ахт, не унывающий налётчик с Пересыпи, частенько говаривал: даже чёрные кошки на Ланжероне уступают Сёме дорогу... Таки был у человека призовой фарт!
Манежил Друкер на Французском бульваре, где играл отборную рыбу: рестораторов, судей или городских чиновников, а также мореходных англичан и французов. Зачерпнёт плечом субчика.
Шаркнет ножкой: звиняюсь нежно... И вася-кот!
Я вам как женщина скажу...
Друкер, это был очень шикарный поц в соломенном канотье, полушерстяном костюмчике белого цвета с чёрной бобочкой, при непременной костяной тросточке и в алой шёлковой сорочке с искрой.
Всё, разумеется, контрабандное, включая лаковые шкары на Сёминых ножках...
Но-но! По нижнему белью у мужчин будете искать себе другого эксперта.
Глядишь, бывало, и сердце ахает: какой там вор? Шпрехшталмейстер!
И вот вам невезучий цирк с этим шпрехшталмейстером...

Представьте этот же летний вечер.
Князь Гегечкори нежно жмёт мне локоть после спектакля и вызывается проводить к извозчику.
Однако подсаживает не в пролётку, а в чью-то тёмную карету с витыми шнурами. Я ахаю, Котэ зажимает мне рот рукой в шёлковой перчатке... Ну просто Вальтер-Скотт! Карета трогается, и вдруг раздаётся крик: пусти её сейчас же, абрек! Шо я сказал... Эй, ты, в карете, загулявший жеребчик!
И прочее хамство. Карета рывком останавливается. Я грохаюсь лбом в окошко.
Князь открывает дверцу, а там видок - ну просто я тебя умоляю...
У лошадиных морд стоят два красавца в наёмных смокингах, Шурка Васнецов и Сёма Друкер.
Один бледный от пьянства, другой багровый от бешенства. И оба - с букетами алых роз.
Да-да, помереть можно, до чего ж весело.
Я говорю:
- Ой, Сёма, какой вы галантный... А теперь, Бога ради, отпустите нас с князем. Не то я закричу, и туточки выйдет сорес!
Я не говорила, что тайно была обручена с Котэ? Так вы ж не спрашивали...
Сёма вздрагивает, делает большие глаза и шаг назад.
Но этот бледный поганец Шурка, качаясь, как Вавилонская башня, хватает князя за шиворот и рвёт к себе. Тоненький князь летит из кареты, словно пробка из-под шампанского, и Шурка определённо собирается сделать князю форменный боже-ж-мой... Почему я вспомнила про шампанское?
Оно стояло в ногах: мы с князем только что собирались пригубить по бокалу.
Сёма смотрит на Шурку с Гегечкори в руках, но как-то задумчиво.
Потом хватает початое шампанское и бьёт им Васнецова по темени.
Разлетается всё! Пополам вдребезги. Шо конкретно, темя или шампанское, я не словила.
Там стекло, там тёмные брызги...
Шурка моментально - брык с копыт, и только запонки поскакали по мостовой.
Князь освобождён, я успокоилась. Мы даже готовы ехать.
Тут Сёма говорит с лёгким вздохом:
- Не стану перечить, Этери, но всё-таки вы птица не для такого полёта... Мне жаль вас, девочка: в других руках принцесса фуэте могла стать королевой Ланжерона! Не фартит мне сегодня - наши не пляшут.
- Оставьте нас! - гневно кричит Котэ.
- Прощайте, Сёма, - тихо говорю я. - Берегите себя... И этого поца.

Как говорили знакомые медсёстры, к полуночи Шурка пришёл таки в чувство. Громко призвал своего дружка опохмелиться и снова заснул. Сёма просидел над ним, страдая, всю ночь.
Но что вы хотите с пьяного Васнецова?
В больничной койке, страдая непроходящим похмельем, Шурка и сочинил свою знаменитую фоно-поэму "Крыло огня", которую на рабочих диспутах взахлёб читали Йося Уткин с Додиком Багрицким.
На этом дорожки Сёмки и Шурки разошлись. Один почапал в тюрьму, другой в большую литературу.
Появился целый сборник стихов, чтоб они были здоровы. Потом Шуркины вирши где-то похвалил Хлебников... Гораздо позже, в тридцатых, мне рассказывал об этом сам Шурка. Видите, какая у него на барельефе морда довольная? Он и мне приволок шесть длинных тетрадных книжек.
Я уж не стала его расстраивать, что не читаю ничего, кроме либретто...
И всё же с поэзией Васнецова я, кажется, немножко знакома.
До сих пор, и только для друзей, я заворачиваю в Шуркины страницы свежую скумбрию.
Но, мальчики, прочим больше не повезло! Сёму Друкера убили воры на этапе, проиграли в карты где-то под Тихвином. Князь Котэ сгинул в окопах германской. Воевал с Брусиловым, кажется...
Боже, для чего я столько живу?!