Грубин жил за городом. Точнее, в пригороде. А еще точнее, в одном из мелких городишек, которые, летом, захлебываясь в пыльной и могучей зелени, а зимой, патриархально поскрипывая свежим крепким снежком, непроходимой цепью окружают нашу столицу - город-герой Москву.
За неимением достаточного для покупки личного автомобиля количества денежных средств, да и вообще по привычке, Грубин ездил на службу в свой НИИ на электричках. О, эти гремящие, продуваемые всеми сквозняками на свете полусржавевшие повозки, приводимые в движение силой электричества! Сколько с вами связано, сколько пива выпито, сидючи на ваших дерматиновых сидениях, сколько слов сказано и не сказано… Но это все романтика. Так вспоминаешь об электричках, поглаживая приятный на ощупь руль какого-нибудь Land Rover`а, сидя в кожаном салоне и подставляя лицо встречному ветру. Вот, мол, а я-то… Когда-то… Эх…
Для Грубина же электрички были суровыми, а порою и жестокими реалиями. Ежедневные поездки туда и обратно накладывали свой беспощадный отпечаток не только на ранимую душу нашего героя, но и на его внешний вид, на походку, на взгляд, на манеру изъясняться.
Начиналось все, как правило, в 7 часов 50 минут утра, когда Грубин входил в четвертый вагон от головы состава. Там он чинно садился у окошка (Грубин приходил заранее, когда места еще были), доставал потертую книгу или журнал, слегка помятое несвежее яблоко и, сосредоточенно двигая бровями и носом, принимался пожирать плод и читать.
Электричка постепенно наполнялась разношерстной публикой: пыхтящие усатые мужчины с узкими плечами и широким тазом при портфелях и костюмах, заспанные взлохмаченные молодые люди, осоловело выискивающие свободное место, усталые работяги в заскорузлых рубашках, кроссовках рашн-адидас и с неизменными сумками через плечо, отштукатуренные суровые дамы, сексуальные игривые хохотушки-студентки, изредка попадались снулые старухи различных мастей. Все это скопление людей здоровалось, смачно жало друг другу руки, созванивалось по мобильным телефонам с потенциальными попутчиками, кашляло, чертыхалось, посмеивалось, играло в карты или домино, разгадывало кроссворды, читало, галдело и гомонило; некоторые отхлебывали из дежурных банок с пивом или алкогольными коктейлями первые жадные глотки. В вагоне стоял крепкий запах духов, одеколонов и табаку.
Все это раздражало и даже немного злило Грубина. Например, он не мог понять, как можно с утра перед работой пить пиво и уж, тем более, алкогольный коктейль. Он презрительно посматривал в сторону азартно играющих в домино мужичков и снисходительно взирал на отгадывающих кроссворды женщин.
Наконец наступал час отправления, и электричка, громоздко и гремуче постанывая, трогалась с места.

Однако, самое интересное наступало вечером, когда служащие и рабочие, имеющие честь проживать в ближнем Подмосковье, отбывали домой.

Картина, которую Грубин каждый день наблюдал на одном из московских вокзалов, повергала его в шок каждый раз, хотя, казалось бы, он должен был уже привыкнуть. На платформе в ожидание электрички толпится множество народу. Все те же лица, пусть люди другие, но лица так похожи… Только немного помятые, уже порядком вспотевшие, с красными глазами, запылившейся обувью - что поделать, отпечаток тяжелого московского трудового дня. И вот подходит поезд. Едва открываются двери, публика устремляется в недра электрички. Некоторые особо сообразительные граждане протискиваются в открытые окна и, плюхаясь на сиденье с криками "Занято!!!" раскидывают вокруг себя газеты, пакеты, сумки и бутылки. Некоторое время происходит довольно жестокая давка. Трещат лбы, скрипят сумки и портфели, пассажиры переругиваются и активно пихаются локтями. Грубин никогда не принимал участия в давке. Он стоял в сторонке и наблюдал за происходящим. Он считал себя выше этого. Когда Грубин наконец проникал в электричку, то практически все места уже были заняты, и почти всегда ему приходилось ехать до своей остановки стоя.
Тем временем в электричке жизнь бурлила и пенилась. Самыми импозантными казались пролетарии. Неотъемлемыми атрибутами их поездки в родные края являлись водка, купленная у вокзальных старух за 20 - 25 рублей, и пахучие чебуреки или беляши. Беляши были все в масле, и Грубину нередко капали на одежду. Едва поезд трогался, работяги целыми косяками срывались с насиженного места и, протискиваясь между стоящими гражданами (в основном гражданками), направлялись в тамбур - курить. Правда, некоторые ловкачи курили прямо в вагоне, высунувшись из окошка. В процессе поездки счастливые обладатели сидячих мест зычно перекликались друг с другом через весь вагон, забивающие козла время от времени менялись местами с проигравшими, пролетарии и полуинтеллигентны передавали друг другу стаканчики с теплой водкой, чебуреки, карты, сигареты, газеты и прочие предметы первой необходимости для путешествия в электропоездах. В вагоне царил аромат беляшей, табаку и человеческого пота…
Грубин стоял где-нибудь в уголке или в проходе и, читая книгу, иногда тоскливо озирался по сторонам. Ему не нравилась окружающая действительность. И выйдя из вагона на своей станции, он, покачиваясь и шаркая, шел домой, как никогда четко осознавая, что очередной рабочий день наконец-то позади.

© Облом off