Ночью, когда глаза привыкают к темноте и лунному свету, пробивающемуся через окно, я всегда просыпаелся и начинал смотреть. Она спала. Сначала она всегда засыпала на моём плече, немного поёрзав и поудобнее пристроив свою белокурую головку. Потом, когда приходил сон, переворачивалась на другой бок, предварительно стаскивая с меня одеяло и укутываясь в него. Затем ей становилось жарко во сне, она скидывала одеяло, ложилась на спину, повернув голову в мою сторону и закинув за неё руки. И так спала всю ночь.

Я любил смотреть на неё, когда она так спала. Я просыпался каждую ночь, приподнимался на локте и смотрел. Поправлял ей волосы, гладил по щеке, по руке. В лунном свете, обнажённая. Взяв уголок одеяла, щекотал им по её руке едва прикасаясь. Приятная улыбка во сне. Аккуратно сев на кровати и поудобнее устроившись, я мотрел на неё красивую, обнажённую, изящную и мою. И думал. Много думал.

Взгляд с мыслями блуждал по улыбке, груди, рукам, бёдрам и всей ей. Когда думать не хотелось, я просто ложился рядом и насколько мог нежно гладил её. Она снова улыбалась, а иногда ловила мою руку и обнимала. Я это повторял каждую ночь. Что-то будило меня. Нет не заставляло смотреть, а будило. А я смотрел. Смотрел, гладил, чуствовал себя самым счастливым с ней.

А когда не было луны и рассмотреть её было сложно.

Я клал её голову обратно к себе на плечо и обнимал, поцеловав в нос или щёку. Она во сне целовала меня в ответ в шею. И мы засыпали. Каждую ночь.

А потом что-то произошло. Что-то перестало будить меня по ночам. Пропуская сначала дни, а затем и недели. Просыпаться становилось всё сложнее. И в итоге я перестал по ночам смотреть на неё вообще. Лишь утром я видел её спящее и, как мне казалось, грустное и обиженное лицо.

Веточкиной.