Редакторов Яхиной ругать не хочется – я глубоко убежден, что за такие вещи целиком и полностью несет ответственность именно сам человек, пишущий текст.
Тем более авторесса в одном из интервью прихвастнула:

«После написания романа мы провели так называемый «факт-чекинг»: специалист-историк вычитал рукопись на предмет выявления каких-либо неточностей, но не нашел каких-то грубых ошибок».

Печально. Если Яхина еще и денег заплатила этому «специалисту-историку» за «работу», то однозначно наша милая дама стала жертвой мошенника. Впрочем, роман «Зулейха открывает глаза» обласкан столь тщательно и всесторонне, что нельзя исключать и варианта консультации у таких светил, как академик Фоменко и примкнувший к нему Носовский. Этим, по крайней мере, можно объяснить весьма своеобразную «глубокую историческую достоверность» текста.

Причем свое умение и желание рыться в различных «исторических фактах» Яхина и сама охотно демонстрирует в тексте при любой возможности.
Так, отсидев месяц с небольшим в тюрьме, ее героиня здорово наблатыкалась в юридической сфере. Во всяком случае, едва она выходит из камеры и видит бодрых конвоиров, как сразу отмечает:

«Винтовки в руках наперевес – в полном соответствии с параграфом семь инструкции номер сто двадцать два бис четыре от семнадцатого февраля тысяча девятьсот тридцатого года «О режиме конвоирования бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

Вот этот «параграф бис четыре» авторессе было не лень в голову неграмотной деревенской тетке-татарке засунуть, тут она постаралась и наверняка довольной собой и своей эрудицией осталась.
Её Зулейха и технически здорово подковалась в тюрьме. Потому что едва за спиной с визгом задвинулась дверь вагона, лязгнули засовы и стало темно, так она сразу понимает, что попала она в:

«телячий вагон (или, по-народному, теплушка) номер КО 310048, грузоподъемностью двадцать тонн, плановой вместительностью сорок человеческих или десять конских голов, укомплектованный пятьюдесятью двумя переселенцами».

А все потому, что при написании романа Яхина, по ее признанию, не поленилась поехать «в Музей железнодорожного транспорта и долго стояла там перед телячьим вагоном».
Проникнемся. Перед нами серьезный и важный для пишущего человека поступок - изучение жизненного материала.
Вот это стояние перед вагоном, как перед новыми воротами, и вылилось в итоге в горделивый канцелярит насчет грузобподъемности и вместимости, данных нам в ощущениях деревенской женщины. А для «живости картинки» в вагон были посажены картонные крестьяне, жестяные старички-интеллигенты и карикатурно-сериальный «блатарь», один-единственный на весь вагон. Он там у переселенцев исполняет роль шута и массовика-затейника, и первый же его артистический этюд таков:

«Снимает с ноги грязный, расползающийся на швах ботинок и протягивает: подержи-ка. Долго разматывает портянку и наконец достает бычок, спрятанный между пальцами ног. Вставляет в рот, любовно накручивает портянку обратно, обувается. Прикуривает из буржуйки и пускает дым Иконникову в лицо».

Ну а чего ж не из еще более надежной нычки вытащил-то, из той, где никогда не светит солнце? При этом этапников в тексте вообще не обыскивали. Нарушив параграф восемь инструкции номер сто двадцать два дробь пятнадцать бис четыре, просто вывели из тюрьмы да отвели на станцию, как детсадовцев в зоопарк. С узелками и даже с клеткой-переноской для кошки (самой кошки, слава богу, нет – ее съели в камере уголовники, и на том спасибо!). Но блатарь есть блатарь – ему сама блатная природа велит «бычок» хоть куда-нибудь, да запихнуть себе. «Во избежание» - это выражение Яхиной нравится и она его много-много раз в тексте использует.

Весь подобный «убедительный и глубокий» бред авторесса, повторю, добавляет для «картинки» и «правдоподобности». Там еще и про интеллигента будет, весь этап читающего у окошка вагона книжечку. Сквозь золотое треснувшее пенсне. Блатной урка там где-то внизу шебуршится, а старичок с Зулейхой у козырного окошечка. Ну прям как Али Бабаевич из «Джентльменов удачи». Все верно – в камере и в этапном вагоне закон один – у кого пенсне, тот и пахан.
И много еще всего любопытного, много случится «правды жизни» (в понимании похожей на банковскую служащую Гузель Яхиной и похожего на Гошу Куценко Захара Прилепина).

При этом Гузель Яхина подозрительно склонна к какой-то нездоровой тяге к ненужным и не имеющим никакого значения деталям в виде всяких параграфов «бис четыре» и двадцатитонных вагонных грузоподъемностей. А в качестве компенсации этой своей мелочливой дотошности - лихо сдвигает любые исторические даты и вообще направляет Красную Армию на Париж.

Яхина умудряется не просто во всем подряд ошибаться, а упорствовать в ошибках. Если уж ей втемяшится, что револьвер у «красноордынца» Игнатова шестизарядный, так она и будет про это талдычить, разные примеры приводя: то тетеревов набил он «шесть штук, по количеству патронов в барабане», то прилюдно заряжает оружие, показывая каждый патрон и поясняя, кого он им застрелит, если что. Сначала два показал, потом вложил еще четыре.
Справедливости ради следует отметить, что слово «наган» не упоминается. Но никаким другим револьвером обычный «красноордынец» того времени не мог быть укомплектован. Во всяком случае, в шестизарядный «Кольт-Миротворец» у коменданта я не поверю.
Казалось бы – если было время постоять перед телячьим вагоном, должно найтись и время на пару кликов в поисковике. Зайти на форум любителей оружия, спросить знающих людей. В идеале – съездить с кем-нибудь в стрелковый клуб. Заодно, кстати, там втолкуют и насчет ружья, с которым ходят на белок и тетеревов, но из которого героиня романа влегкую укладывает медведя (причем держа ружье в руках первый раз в жизни).

А если уж и стоять перед телячьим вагоном, предаваясь сладким сценарно-литературным грезам о нелегкой судьбе ссыльных и переселенцев, то опосля следует все же очнуться, чтобы не писать, не приходя в сознание, о том, что «в пути и во время стоянок вагонную дверь разрешалось приоткрыть немного, а при въезде в населенные пункты полагалось запереть на два засова». Кем и кому разрешалось? Конвой разрешал подконвойным «приоткрывать дверь»?! А за чаем и беляшами для подопечных конвоиры не бегали на станциях?
С этими засовами авторесса еще добавит жару.
Там, видите ли, на одной из длительных стоянок случилось вот что: птичка решила свить гнездо под крышей вагона. А опереточный блатной решил птичку изловить и съесть. Вдруг раздался удар и грохот...

«Это Зулейха ударила длинной крепкой доской, вынутой из железных скоб на двери, по потолку вагона. Проводила пичужку глазами, вернула доску на место, отряхнула ладони».

Я впечатлен. Не столько спасением птички, сколько тем, что вагон ссыльных и переселенцев мог, по мнению авторессы, запираться изнутри засовами. Ну правильно: «наш вагон - наша крепость!» Хотим – откроем, а хотим – закроемся от всей чекистской напасти. А то достали уже, со своими беляшами, спать мешают, да и от чтения книжечки отвлекают...

Кстати, имея засовы и разрешение от конвоя «немного приоткрывать дверь во время движения», яхинские этапники легких путей не ищут и предпочитают засовами продолбить в потолке вагона дыру, чтобы вылезти на крышу и оттуда уже прыгать на полном ходу в манящую свободой и зведами ночь... Чекист Игнатов, отвечающий за весь поезд, получает за допущенный массовый побег лишь легкий устный нагоняй. О том, чтобы снять его с должности и наказать по всей строгости - и речи нет, ведь он нужен тексту для зарождения к нему любовных чувств у главной героини.
А известно, что миром правит Любовь – ну вот и обошлось все хорошо. Так в кино положено, в хорошем и правильном кино, которое для широких народных масс. Значит, и в книге так будет!

Вагон-теплушка нашей авторессе так пришелся по нраву, что она в нем своих героев, тех, что не рискнули сбежать, провозила по стране целых полгода. Полгода! Правда, с длительными стоянками, так что угля большевики пожгли в паровозе много, но не так, чтоб под крупное вредительство попасть. А безвылазно просидев в «теплушке» эти самые полгода, герои книги потом покидают ее, как покидаем мы дачный туалет – вышли и пошли по своим делам,
Вот люди, которых шесть месяцев в телячьем вагоне якобы мотало по всем ж\дорогам страны, слышат команду «Выходи-и-и-и!» и реагируют на происходящее:
«Что? Как? Это нам? Уже приехали? Не может быть... Никогда не был в Красноярске... Как вы думаете, нас оставят здесь или повезут дальше? Куда подевалась моя книга?.. Возможно, нас просто переселяют в другой состав?»

Убедительный, глубокий, серьезный роман – не обманул Прилепин. Даже жаль, что его слова на обложку под словами Улицкой не поместили. Хорошо бы смотрелось.

Если склонной к кинокартинкам авторессе покажется что-то красивым и нужным – будьте уверены, все будет. Будет и фуражка красоваться на герое, который перед этим чуть не утонул в реке Ангаре – очевидно, выловят ее, высушат и будет герой постоянно ее то нахлобучивать, то поправлять. Потому что красиво же – чекист, фуражка...

Ну а как же. Яхина художественную деталь ценит не меньше меня.
Вот идет наша Зулейха на охоту, в чьем-то пиджаке. Пиджак будет описан подробно: «в крупную светлую клетку, с широченными плечами, двубортный». Но Яхина не будет Яхиной, если не вспомнит о том, что нужна еще более мелкая, но очень убедительная деталь. И вот неграмотная Зулейха отмечает на «блестящих темно-голубых пуговицах... мелкие непонятные буковки хороводом: Lucien Lelong, Paris».
Русская-то азбука ей, помните, интуитивно понятна – она читает любые надписи без проблем. А вот пуговичные буковки – это другое совсем, они непонятны, при этом она их все разбирает и нам сообщает.
Одно радует, что авторесса не всучила в руки своей героини китайский термосок с веселым хороводом иероглифов на крышечке: 高质量保温杯，中国制造.
А могла бы и дать ей почитать. Для детали и глубокой убедительности.

Несмотря на все перечисленное выше, нельзя сказать, что роман Яхиной однозначно плох. Есть в нем и весьма хорошие эпизоды.
Самая удачная и интересная часть текста – это «таежная». Сибирская робинзонада, выживание в условиях суровой природы и без привезенных с собой ресурсов. Вот в этой части наконец-то раскрывается на некоторое время способность Яхиной создать бодренький текст в жанре приключенческой беллетристики. Несмотря на многочисленные несуразности и огрехи и тут (без них Яхина писать не умеет – слишком трепетно относится к написанному собой и переписывать текст по десять раз, как советовал авторам Максим Горький, а так же изучать жизнь на практике она не хочет), читать становится интересно и на небольшое время герои книги вдруг оказываются живыми, пусть и не особо достоверными – но приключенческий жанр позволяет вольности, поэтому не будем излишне строги .

Но и эту, самую удачную часть текста Яхина умудряется испортить. Например, легендой о птице Семруг. Зулейха, ранее умевшая изрекать лишь короткие бытовые фразы и вдруг заговорившая высоким штилем, рассказывает сыну нелепую в своей протезной претензии на «красивость и смысл» историю. Авторесса делает прыжок к роялю в кустах – Зулейха, мол, рассказывала легенду «так, как выучила в детстве от отца, слово в слово». Поэтому героиня и шпарит высоким слогом: «блистательно красив» «подножие вожделенной горы», «остались лежать бездыханными», «чей ум не был пытлив»... В виде художественного приема, показывающего открытие глаз героини и ее развитие, это не канает – оттарабанив вложенную ей в уста легенду, Зулейха облегченно вздохнет и вернется к своей обычной манере говорения, которая разве что самую малость сложнее возгласов «Абырвалг!», «Примус!» и «Москвошвея!»

Вообще речь всех героев на протяжении всей книги звучит ужасающе деревянно, так живые люди не думают и не говорят. Заведующий хозяйственной частью в поезде с этапниками смотрит на то, как накладывают кашу в ведра и «мстительно размышляет»: «Так и есть... Грозный зверь-комендант оказался на поверку банальным взяткодателем». Хорошо хоть мысленно руками не всплескивает, и на том спасибо.

Все, что касается темы «сын главной героини» - крайне нелепо, от старательного авторского сюсюканья по любому поводу, с засильем уменьшительно-ласкательных суффиксов, до сцен совместного спанья шестнадцатилетнего верзилы-сына и его мамаши в одной кровати. Про изучение сынишкой французского языка, основ анатомии человека и живописи в поселке переселенцев на реке Ангаре лучше даже не упоминать.

Серьезная работа над текстом Яхиной не велась. Вернее, Яхина попросту не умеет работать над текстом, а редакция по какой-то причине решила эту работу ей не рекомендовать и сама устранилась от работы. В одном из отзывов на «Зулейху...» я наткнулся на такие слова: «Текст был опубликован без цензуры». Не знаю, что имел ввиду рецензент, но предположу, что под «цензурой» подразумевалась редакторская правка, которая тексту крайне необходима.
Но еще более необходима тексту авторская воля к серьезной работе, знанию жизни и умению эту жизнь убедительно изобразить.

Печально, что сырому и недоделанному тексту выдали престижные премии «Большая книга», «Ясная поляна» и объявили настоящим литературным событием.
Но эту печальную правду мы должны стойко принять, как ту самую правду жизни, за которую ратуем.
Вот так обстоят дела нынче с отечественной литературой, хотим мы этого или нет.
Время интеллигентов в пенсне безвозвратно ушло. Нынче модны авторессы в стильных модных очках, подсовывающие нам свои «дебютные тексты».

Но совсем печально вот что: эти дебютные тексты влиятельными людьми из книжного бизнеса подсовываются нам, читателям, под видом Настоящей Литературы, Культурного События и Убедительного, Глубокого, Серьезного Романа.

Книги, подобные «Зулейха открывает глаза», конечно, имеют право на существование. По сути, перед нами ведь заурядная беллетристика, написанная более-менее сносным языком (для нынешней беллетристики, оговорюсь сразу). Но беллетристика любительская, по-простому – графоманская. Это глупая приключенческая книга со всеми характерными признаками: картонными персонажами без малейших признаков развития, отсутствием логики в поступках и событиях, вольным обращением с историческим материалом, и сюжетом, скроенным по законам бюджетных душещипательных сериалов. То есть в этой книге есть практически все то, что так любят широкие народные массы.
А широким народным массам, как известно, Белинский с Гоголем не нужен. Раньше были нужны Блюхер с глупым милордом, сегодня нужна умничка Яхина.

Иногда читатели говорят: ну что ты, злобный и завистливый зоил, вечно придираешься ко всяким мелочам, к деталям каким-то – ведь в художественном тексте не это важно, а – идея, порыв, настрой, зучание струн души!

Как верно заметил один мой коллега, когда мы слушаем песню о солдате, у которого враги сожгли дом и сгубили семью, нам не хочется, чтобы в последнем куплете исполнитель вдруг выдал: «А на спине его зияла / Медаль за город Бухарест».
Казалось бы – ну ошибся, ну не на спине... ну не зияла, а светилась... ну не за Бухарест, а за Будапешт, да... Но ведь как спел! Какова идея! Звучание! Исполнение!
Но не хочется нам таких ошибок от поэтов и певцов.
А если такого не хочется – значит, дело не в «заклепочничестве», не в придирках к «мелким деталям».
Дело ведь в уважении к читателю, к слушателю, к истории, к жизни.
Без этого уважения – нет ни хорошего автора, ни хорошей книги.