19 января я теперь буду отмечать, как день милиции. Целый день был потрачен на ментов. Несколько часов очных ставок, в промежутке между которыми было общение с адвокатом одного из мусоров. После очников я еще ездил в контору Бори – своего адвоката. Еще один день выброшен на ветер. Усталость такая, будто мешки таскал сутки – под дулами автоматов. Из происходящего со следствием очевидно – Цуканов хочет уйти от ответственности, усадив на скамью подсудимых человека, которому он сказал меня избить.

Нижеследующий текст написан уже месяца три-четыре назад и опубликован в первом номере альманаха «НЕВОЛЯ». Из него вполне ясна моя позиция, которая с момента написания данного текста не изменилась.

Последнее – по моему делу сейчас назначен действительно ХОРОШИЙ следователь. Не хочу вешать на него ни одного косяка, ибо не имею к нему ни единой претензии пока – как к специалисту и как к человеку. ПЛОХОГО следователя Кулебу, которая тупо тормозила дело, сменил человек совершенно иного плана. Кулеба меня не устраивала, в первую очередь потому, что действовала слишком примитивно. Теперь всё намного интереснее.

Не понимаю, что мешает мусорам пойти по пути наименьшего сопротивления? Признать факты моего избиения в ОВД «Сокол» и наказать начальников этой конторы? Зачем мне подсовывают исполнителя преступления, а не заказчика? Зачем мне вообще кого-то подсовывают? На второй очной ставке я увидел перед собой молодого человека, которому 21 год и который боится всего на свете, не понимая, спасает ли он свою шкуру или продолжает себя топить. Цуканов на очной ставке был ягненком. Он даже рассказал мне о том, как нежно застегнул наручники и как несколько раз впоследствии ослаблял их. Не человек, а ангел с розовой попкой. Так и хочется сказать – ай да Цуканов, ай да сукин сын.

Ничего… поиграем ещё… самому теперь интересно…


Виновен каждый. Виноватых нет.

1.

Помню, в детстве еще был у нас во дворе ребенок по прозвищу «Крез». Толстый такой парень, над которым за глаза шутили даже наши родители, а мы – так прямо в лицо. Крез не любил играть с нами. Ему все эти игры давались нешуточными нервами, как я теперь понимаю. Любой из нас мог запороть косяка, глупо улыбнуться, и расслабиться. С кем не бывает? Но если оплошность совершал Крез – все было по-другому. На него тут же обрушивался поток свирепых детских шуточек. Крез был другим – толстым – и это само по себе делало его ходячей мишенью. В первых классах школы мы научились замечать недостатки окружающих, но требовали от них прощения только в свою сторону, забывая прощать их. Жестокий возраст. И все бы ничего, если бы некоторые из нас не залипли в кошмаре антагонизма на десятилетия. Не избежал этой участи и Крез.

Из армии он вернулся худым и злопамятным. Уходил Крез туда толстым, и никто, кроме него и тех, кто над ним там издевался, никогда не узнает, через что пришлось пройти этому пузану, как мы его иногда дразнили, прежде чем он сбросил жир и стал таким, как все. К моменту его возвращения, многие из нас уже успели определиться. Время было больное – постперестроечное, постсоветское. Страной правили наркотики и бандиты. Многие из нашей дворовой команды с головой окунулись в преступность. Именно там искали мы романтику, напрочь улетучившуюся из повседневности. Худой и озленный Крез по возвращении столкнулся с тем, что он по-прежнему остался для нас толстым увальнем. И плевать нам было на его перемены. Мы, как и прежде, подтрунивали над ним и не принимали его всерьез. Детская жестокость стала более осмысленной. Мы брали с собой Креза на разборки и прочие наши дела тех лет с одной единственной целью – в случае чего, нам нужен был крайний, тот, на ком можно сорвать зло за провал, тот, на кого можно спустить собак.

Однажды Крез исчез. Пару лет о нем не было ни слуха ни духа. Постепенно мы совсем забыли про него. Время шло своим чередом. Как-то младший брат одного из моих друзей детства попал в отделение милиции на другом конце Москвы. Его выпустили сильно избитым – с бурыми полосками от дубинок по всему телу, и он утверждал, что его отделал Крез. Избитый рассказал, что его лупили с тройным остервенением – после того, как Крез узнал, что попавший в его руки пацан, пытавшийся спереть дворники с иномарки, состоит в родстве с тем, кто над ним глумился в детстве.

Еще одно пересечение с этим человеком состоялось не так давно. Шумной околобогемной компанией новых моих попутчиков по жизни мы завалились уже за полночь в один из столичных клубов. В дверях нас встретил тот самый Крез, на лацкане дорогого, но казенного пиджака которого красовалась карточка «ОХРАНА». Сложно сказать, кто остолбенел сильнее – я или он. Мы не встречались лет десять, если не больше. Оба сильно изменились – так сильно, что в толпе не узнали бы друг друга, скорее всего. После короткого разговора и мне, и ему стало понятно, что говорить нам особенно и не о чем. Мы теперь жили в совершенно разных мирах – я занимался писаниной, дружил с художниками и веселыми девчонками, а он – сутки через трое выкидывал из кабака перепившихся постояльцев. Мы с друзьями оккупировали пару столиков и долго бездумно угорали, обмывая чей-то бешеный гонорар или что-то типа того. Вдруг из соседнего, совсем опустевшего под утро зала донеслись истошные вопли. Те, кто еще мог стоять на ногах, кинулись туда. А там – Крез лупил ногами валяющегося на полу нашего товарища. Увидев нас, он отошел в сторону от лежащего тела, посмотрел с ненавистью мне в глаза и произнес: «Теперь я устанавливаю правила».

После случившегося и жалоб со стороны некоторых из нас, Крез уволился по собственному желанию. Скорее всего, он теперь работает в другом кабаке или даже восстановился в МВД. Запросто. До встречи с ним и последовавшего после этого происшествия мне как-то и в голову не могло придти, что наш пухлый и расхлябанный Крез способен на такую ненависть. История с избитым братом моего друга детства подзабылась, как и сам Крез. Но вдруг все выстроилось в жесткую систему. Ведь если бы меня не было среди гостей заведения – Крез, возможно, сегодня никого не избил бы. По сути – он мстил мне за детские обидки. Понимал он это или нет – неважно. Важно другое – именно я породил на свет этого монстра. И не имеет никакого значения, лично я обзывал его когда-то или кто-то другой, а я – всего лишь присутствовал. Более того, те наши родители, которые подшучивали над пухлым сотоварищем своих чад, тоже причастны. По сути – причастны все.

2.

Сложно сказать точно, почему один человек издевается над другим. Ответов на этот вопрос масса, но ничего объективного они не несут – никакой информации, способствующей обобщению и последующему решению проблемы. Причины, побудившие ИМЕННО ЭТОГО человека издеваться над себеподобным, индивидуальны – скажет практически любой психолог о практически любом садисте. Надо, дескать, изучить подробно историю изувера, чтоб понять, почему он сделал то, что сделал. Но, тем не менее, современная наука вполне здраво обозначает некоторые вектора, учитывая которые, можно было бы чрезмерного насилия, если не избежать, то уж, по меньшей мере, хоть немного, хоть как-то застраховаться от него.

– Часто издеваются те, у кого были слишком властные родители, - комментирует практикующий психолог Калерия Лаврова. – Многие из маньяков видят в своих жертвах авторитарного родителя и мстят ему за отобранную свободу. Также истязают те, кто сам оказывался в роли жертвы уже не в детстве. Отдельная песня – люди, побывавшие на войне или где-то еще, где убийство и пытки являются чем-то типа нормы жизни, а также – средством достижения цели. У них происходит смещение ценностных ориентаций. Грубо говоря, появляется «иная» мораль. Немаловажный фактор – вторжение СМИ. Происходит одновременно навязываемое и мягкое, постепенное формирование «иной» системы ценностей, в которой кровь становится клюквенным соком, а стоны отчаянья – чем-то обыденным и привычным. Будто это все не взаправду. При помощи насилия некоторые люди привлекают к себе внимание. Человек самоутверждается – посмотрите, какой я, посмотрите – это я, я могу все – даже это.

А дальше начинаются – фрейдизм, экзистенциализм, бихевиоризм, когнитивная психология, психиатрия и многое другое. Это я уже от себя понес. Психологи, конечно, молодцы – многое могут пояснить. Но вот, что сделать, чтоб вполне вменяемые люди не превращались вдруг в кровожадных ублюдков – не понятно. Видимо, следует как-то оберегать этих людей от самих себя. Побывал на войне – отдохни сперва, потом пройди специальное обследование, а после уже компетентная комиссия из тех же психологов пусть решит – можно тебе опять давать оружие или нет. Половина оперов наших отделений милиции, по-хорошему, должны были бы находиться на длительном излечении с последующей чуть ли не пожизненной реабилитацией. Вместо этого им торжественно вручают револьверы – и только дай дорогу – мародерствуй в свое удовольствие на проспектах родного города. Чем больше город – тем проще в нем раствориться. Больные на голову люди бегают ночами по улицам с заряженными стволами. При этом все они убеждены в своей непогрешимости. Ведь они – это власть. Ловко придумано.

– Удивить адвоката историей про пытки в милиции сложно, - комментирует на сей раз уже адвокат Борис Севастьянов. – Основываясь на собственном опыте могу сказать, что примерно в половине случаев к моим подзащитным применялись т.н. "непроцессуальные методы воздействия". Сама система рождает монстров. Управление собственной безопасности и тому подобные структуры никогда не справятся с зашкаливающим насилием среди сотрудников МВД, пока не будет порван порочный круг. Следователь, призванный искать правду, и опер, которому надлежит задерживать подозреваемых, повязаны одной пуповиной. Несмотря на то, что первый относится к органам Юстиции, а второй – милиционер, кормушка у них одна – МВД. Пока зарплата опера будет зависеть от количества раскрытых дел – пытки не прекратятся.

Вот это уже слова не мальчика, а мужа. Как все, оказывается, просто. Если вспомнить, что многие закоренелые преступники пишут «чистуху», а многие ни в чем не повинные граждане попросту себя оговаривают, то становится понятно, почему это происходит.

Анекдот есть неплохой на эту тему. Приходит устраиваться на работу в милицию мужичек. Ему выдают форму, удостоверение и пистолет.
- А зарплата? – спрашивает новоиспеченный трудоголик.
- У тебя ведь все необходимое есть, - отвечает работодатель. – Иди и зарабатывай…

Свежо предание о нижегородском случае, когда парень после истязаний выкинулся из окна. Оказывается, он ни в чем не был виноват, как выяснилось в последствии. Просто, показалось, что насиловал именно он. Этой догадки вполне хватило для выколачивания признания. Результат – инвалидность ни в чем не виновного человека и полная, тотальная безнаказанность изуверов. Ничего нового. Сплошь и рядом такое.

– Нередко садизм в рядах сотрудников милиции носит ярко выраженный гомосексуальный характер, - резонно добавляет сексопатолог Виктор Плечнев. – Сами изуверы, разумеется, не признают своей гомосексуальности. Более того, они относятся к ней, как к патологии, искренне ненавидя любые ее проявления в других людях. Фактически, такие садисты ненавидят себя самих, отраженных в окружающий мир. В психологии есть понятие «перенос». Когда один мужчина унижает другого и получает от этого удовольствие, мы имеем классический пример того, что бывает, если подавляемая с младенчества сексуальность умножается на необразованность и осознание собственного превосходства над потенциальной жертвой. В таких историях многое определяет иллюзия безнаказанности. Уверенность в том, что никто никогда ничего не узнает, развязывает садисту руки, и он становится самим собой. Дома больной остается порядочным мужем и заботливым отцом. Достаточно вспомнить Чекатилло. Его близкие были шокированы не менее родственников жертв, когда узнали, чем занимался на досуге глава их семейства.

А теперь представим себе на мгновение, что Чекатилло взяли на работу в оперчасть любого отделения милиции. Это я уже опять отсебятину погнал. Выходит он такой весь из себя порядочный семьянин на работу, берет пистолет и начинает ловить преступников. Нужно описывать, что произойдет дальше? Надеюсь, и так понятно. Тот, кто посчитает такое развитие сюжета немыслимым, попросту не способен принять реальность. В каком-то смысле этим людям повезло – они думают о мире лучше, чем тот заслуживает. Возможно, им довелось не сталкиваться с подобными садистами. Но что делать тем, кому пришлось побывать под молотками неконтролируемой и беспричинной агрессии людей в милицейской форме? Достаточно вспомнить бедолагу, которого расстреляли вместо пресловутого Чекатилло, быстренько повесив на него несколько убийств, которые он не совершал.

Здесь можно было бы привести еще с десяток рекомендаций от самых разных специалистов. Но вместо этого я расскажу историю, которая приключилась со мной совсем недавно. Она мне объяснила куда больше, чем мог бы это сделать целый консилиум лобастых мужей.

3.

В ночь с 7 на 8 мая сего года я загулял. Преждевременное празднование Дня Победы не предвещало поначалу ничего криминального. Некогда всенародный праздник в совокупности с гроздьями свисающей повсюду рекламы алкоголя не оставил выбора. Пью редко, а тут – такой повод. Теплая майская ночь, отменная компания, сделанные дела, хорошая живая музыка сначала в одном клубе, потом в другом… К двум часам ночи в обществе двух товарищей, один из которых был совершенно трезв, поскольку вообще не пьет, я оказался недалеко от запертых уже дверей станции метро «Сокол». Что мы там делали? Да ничего – просто гуляли в устраивавшем всех нас месте, ни на кого не нападая и никому не причиняя вреда. Дальше – как в страшной сказке.

Подходят двое в штатском, один из которых машет перед нашими лицами какой-то «ксивой» и требует предъявить ему документы. Резонно решив, что перед нами мошенники, надумавшие темной ночью завладеть нашими паспортами и скрыться, я потребовал более детального ознакомления с промелькнувшей в полумраке «коркой». Последовал отказ, лишь укрепивший и меня, и моих товарищей в уверенности в том, что перед нами скользкие типы, а не сотрудники каких-то там органов. Далее случилась перепалка, в ходе которой подозрительные персонажи, приставшие к нам, все-таки включили заднюю передачу, и соблаговолили еще раз ознакомить нас с удостоверением – более детально, как положено. После этого мы отдали на проверку паспорта. Разумеется, все было с ними в порядке, и через минуту нам их вернули. Вот, кажется, и все.

Расценив случившееся, как звоночек опасности, мы прошлись немного и собрались по домам. Первым решили поймать машину мне. И вот, договорившись уже с водителем о цене, я намеревался впрыгнуть в автомобиль, как вдруг со всех сторон раздалось «СТОЯТЬ». Дальше события разворачивались со сверхзвуковой скоростью. Последнее, что я увидел, прежде чем оказался брошенным на асфальт – моего товарища пару раз ударили головой о столб, у которого тот стоял. Потом мне в запястья были буквально вдавлены браслеты наручников, а на цепочку между ними подвешен пятикилограммовый мой же рюкзак.

Подробно пересказывать произошедшее бессмысленно. Подобных историй тысячи. Скажу лишь, что операми ОВД «Сокол» были нарушены все правила и законы, которые для них писались и принимались. Но настоящее шоу началось уже в кабинете 48-го отделения милиции – после пары беспричинных избиений, выпотрошенного без понятых рюкзака и многого другого, о чем лишний раз и вспоминать-то не хочется.

Начальник криминальной милиции вышеупомянутого отделения Цуканов, поняв, наконец, что перед ним находится совершенно безобидный человек, конституционные права которого были им и его подельниками многократно растоптаны, вместо извинений вдруг перешел к угрозам. Вначале он сидел за столом и наслаждался, как скованного наручниками человека беспричинно избивали. Что из меня выколачивали – я не знаю до сих пор. Видимо, били для души, для удовольствия. Но вот избиения остались позади. Подручные покинули кабинет. Остались только мы – я и Цуканов. С этого начинается самое интересно.

Цуканов пытался мне аргументировано доказывать бессмысленность любых моих попыток сопротивляться. Самый веский, по его мнению, довод был таким – «ты никогда не сможешь меня привлечь, чтобы я с тобой не делал тут, потому что я власть, а ты дерьмо». Со слов Цуканова получалось, что он воевал в Чечне и таких, как я, чует за версту. Повторю для невнимательных. Он воевал в Чечне и таких, как я, чует за версту! Логично? А Цуканову логика и не нужна. Ему хватает того, что он – власть, а я – дерьмо. Не хочу даже представлять себе, что могло сделать со мной это убожество и его подельники, если бы я попал к ним один. Не знаю, родился ли Цуканов мародером или обучился этому ремеслу во время Кавказской компании. И знать не хочу.

После майских праздников я подал заявление о преступлении в межрайонную Головинскую Прокуратуру. К моменту написания того текста, который я сейчас пишу, прошло уже около трех месяцев со дня моего посещения Прокурора. Единственное, что сделал следователь, которому предписывается разобраться с вышеописанным случаем – попытался прекратить дело за отсутствием состава преступления. Снятые в травмпункте сразу же по выходу из ОВД «Сокол» побои, два свидетеля с моей стороны и множество других более мелких нюансов, оказывается, говорят об отсутствии состава преступления. Свидетелей, к слову будь сказано, даже ни разу не позвали для дачи показаний. Следователь даже с Цукановым не встретился до сих пор, потому что тот пребывает на длительном больничном, который взял сразу же после подачи моего заявления.

Но за меня вовремя вписался депутат Госдумы, и затея замять неудобное дело провалилась. А если бы не нашлось депутата? Вот и выходит, что Цуканов чуть было не втоптал меня в дерьмо только потому, что он – власть. Впрочем, еще не вечер. В ОВД мне грозили в случае, если я пойду до конца, не только подбросом наркотиков, но и физической расправой над женой и нашим младенцем. Цуканов лично гарантировал мне все эти прелести – уверенный в себе, непогрешимый борец с преступностью, начальник криминальной милиции столичного отдела, ветеран Чеченской войны, больной маньяк, облеченный по недосмотру властными полномочиями, позор офицерского мундира. Тьфу…

4.

Стоя в наручниках и в синяках и глядя на Цуканова, я не мог отделаться от мысли, что передо мной за столом сидит Крез – тот самый похудевший Крез, над которым в детстве мы все так любили подшучивать. Слишком много общего считывалось с их внешности. Затравленный, волчий, полный ненависти ко мне и ко всему чуждому с ранних лет миру взгляд, проедающий буквально насквозь жаждой отомстить за беспомощность и беспощадность прошлого. Острота черт, снимающая маску добропорядочности и делающая уверенного в себе человека зашуганной собачонкой, загнанной в угол и оттуда – из дальнего уголка собственной памяти – скалящейся в сторону неприступного, непобедимого, вечного агрессора. В словах милиционера, в его угрозах, в его попытках даже не возвыситься, а всего-навсего встать рядом, сквозило отчаянье пожизненного неудачника, боящегося меня даже теперь – когда мои руки были скованы за спиной. Глядя на меня, Цуканов отчетливо понимал, что никогда не сможет сломать меня, заставить действовать по его отсутствующей логике плебейской, украденной власти. Он был уже не рад тому, что вообще ввязался в эту историю, грозящую обернуться для него потерей места под Солнцем, крахом карьеры, окончательным, публичным падением туда, где он и так жил столько лет, тщательно скрывая от окружающих и пытаясь всячески забыть свое собственное убожество.

Если бы я попал к нему один – он бы меня уничтожил. Он так и говорил мне, когда на очередные нелепые угрозы подбросить героин, получал в ответ презрительное, брезгливое даже безразличие, приправленное хорошо организованной и аргументированной речью человека, знающего не только законы, но и собственную цену. Мы очень странно поменялись местами. Ситуация ушла из-под его контроля. Он смотрел на меня и понимал, что кошмара не избежать, что, даже уничтожив меня физически, он уже не остановит запущенную его же глупостью машину цепной реакции. Но вот его ли глупость запустила эту машину?..

Не знаю… Возможно, я все это придумал, и на самом деле Цуканов – обыкновенное двуногое животное. Но ведь почему-то он сделал то, что сделал. Неужели только потому, что захотел самоутвердиться? Или из-за бросившего его отца-алкоголика, который все детство издевался над его матерью и не замечал сына? Или виной тому скрытая, латентная гомосексуальность? Или, вернувшись с войны, он так и не привык к миру? Слишком уж просто тогда все получается. Слишком.

Увидев в Цуканове Креза, мне стало даже легко – необыкновенно легко и просто. К побоям и попыткам унижения я теперь отнесся, как к заслуженному возмездию за ошибки далекого детства. Фактически, начальник криминальной милиции ОВД «Сокол» восстанавливал баланс справедливости. Он-то как раз и не думал наверняка про это, одержимый тупой, звериной ненавистью к нежелающему подчиниться потенциальному правонарушителю, вдруг отказавшемуся среди ночи предъявить документы первому встречному. Я бы, может, и подчинился, устав от всего этого бреда, если бы знал, чего от меня хотят. Но сформулировать за всю ночь претензии или хотя бы недовольства никто из глумившихся надо мной инвалидов детства так и не смог. Страшное, обиженное царство букашек приоткрылось передо мной, и мне стало вдруг искренне жаль всех этих людей – до такой степени, что придя неделей спустя в Прокуратуру, я попросил назначенного на мое дело следователя не сажать Цуканова и его подельников, а всего лишь освидетельствовать их и подлечить.

За что их сажать? За то, что им дали оружие, кабинеты и полномочия, не удосужившись составить психологических профилей? Да и Крез из головы не выходил. Толстый увалень Крез. Маленький, коренастый Цуканов и тот – еще более маленький и совсем щуплый и невзрачный шкет, который отказался показать нам свое удостоверение, наверняка в детстве подвергались такому же беспричинному, как минимум, эмоциональному насилию со стороны сверстников в школе и во дворе. Получается, что цепочку насилия начали не они, а я – тот, кому они теперь пытались отомстить.

Странно и несправедливо иногда выходит. Привлечь меня за то, что двадцать лет назад я обзывал товарища жирдяем и толстопузом нельзя, потому что дети безгрешны. Если уж кто виноват в их провинностях, то, скорее, родители и учителя, чем они сами. Признать Цуканова виновным в издевательствах нежелательно, потому что он олицетворяет власть, и следом за ним могут полететь с пагонов еще многие другие звезды. Но даже в том случае, если факт пыток будет расследован и доказан (что в моем случае труда никакого не составит), Цуканова и его команду будут судить, а не освидетельствовать на невменяемость, поскольку общество не захочет признать свою вину за их садистские поступки и нечеловеческие помыслы.

Остается надеяться, что когда-нибудь в массе своей мы наконец-то дорастем до понимания того, что виноватых нет, потому что виновны все без исключения. После истории в 48-м столичном отделении милиции я пытался найти Креза, чтоб как-то смягчить его и застраховать ни в чем не повинных людей от безнаказанности еще одного изувера. Но он как сквозь землю провалился – растворился в огромном городе, сменил фамилию или, возможно, вовсе переехал подальше. И все бы ничего, если б все эти Крезы просто жили на свете, а не шли в милицию, чтоб, застраховавшись от возмездия, мстить за свою боль тем, кто будет напоминать им алкаша-папашу или одноклассника, унизившего когда-то на глазах у другого одноклассника, который так и не вступился, и, следовательно, тоже заслуживает наказания.

Я поделился своими соображениями о Крезе и Цуканове с несколькими друзьями детства. Вначале они довольно долго вспоминали Креза, а потом еще дольше крутили пальцами у висков, давая тем самым мне понять, что я идиот, забивающий себе голову черт знает чем. Мало того, что с мусорами судиться надумал, так еще и себя же самого винит в том, что над ним глумились в отделе. И действительно – не дурак ли? Горе от ума – беда немалая.

PS:
Прозвище «Крез» изменено в одной букве, дабы нечаянно не причинить дополнительных неудобств человеку, который и без того натерпелся в свое время лишнего.


Алексей Рафиев,
cпециально в «НЕВОЛЯ»