Подражание Эзопу    

- Будить его или пусть дальше спит? – услышал колобок как бы сквозь сон.
- Нехуй ему тут пердеть. Буди. Ко мне баба скоро придёт.
Колобок разлепил глаза, сказал: «Гутенморген». На него смотрело два неприятных ебла в очках и бородах.
- Позови Плискина, пусть увозит его нахуй в карантин.
Колобок опять закрыл глаза.
    Вновь пришёл в себя он от едкого сладковатого дыма, в голове немного кружилось. Открыл глаза, осмотрелся. Возле стола сидел с журналом в одной руке, банкой сидра в другой и самокруткой между усами и бородой какой-то чувак в белом халате и пирсингом в ушах.
- Я где? – спросил колобок.
- В пизде, - ответил ему Плискин (а это был он).
- Я вчера бухал? – спросил колобок.
- Тебя вчера вообще ещё не было.
- А кто я?
- У тебя денег нет? А, ну да… А хуй тебя знает кто ты. Блядь, голова болит. Где-то у меня клоназепам был… Ты, блядь, продукт опытов нашей лаборатории.
- А где лаборатория?
- Где-где, в пизде, в Лондоне, будь он проклят, блядь.
- Ни хуя не помню. Расскажешь что-нибудь?
- Погоди, сначала клоназепама выпью…  Ну, слушай. Я сам всего не знаю. Наши ботаники девять месяцев назад собирали по космосу всякий летучий мусор. Разного дерьма насобирали. Насчёт тебя… Погоди, сейчас Bauhaus включу... Вытрясли, значит, из мешка всю эту хуйню.  Ты, вернее, то, чем ты был, выпало первым. Наш старший взял тебя в руку, понюхал, говорит: «Хуй знает, говно-не говно… Хуй с ним, отложим, посмотрим что получится.» Потом они тебя  типа клонировать увезли. Отломали кусок, в пробирку засунули, какой-то хуйнёй полили. Дальше я подробностей не знаю. Только сегодня позвонили, говорят: «Зайди, забери то говно в отстойник, оно заговорило.»
- Ясно. А меня как-нибудь зовут?
- Хуй знает.
- Мне почему-то кажется, что меня вованом звать.
- Хуй знает, вроде странное какое-то имя... Но мне похуй. Мою первую бабу вообще свиньёй звали. Я её три месяца в жопу драл, пока она целку порвать дала.
Слушай, полежи тут, а я схожу джина куплю, если денег найду, а то что-то клоназепам нихуя не действует.
    Шли дни и недели. Никто вованом не интересовался. Плискин бухал и курил траву, иногда ебал лаборанток, вован читал книги. Как выяснилось, он понимает дохуя языков. Порнуху он смотреть не любил, ибо нихуя не понимал смысл происходящего там, а Плискин нормально объяснить не умел.
    Через полтора месяца колобок сказал: «Слышь, Плискин, заебало меня здесь, помоги съебаться, а?»
- Не знаю, мне, наверное, пизды дадут, если узнают. Почитай лучше Ницше, позитив.
…хотя, хуй с ним, помогу. И сам съебусь. В Голландию. Там блядей много. Хочешь, вместе поедем?
- Не знаю, я тут Есенина недавно читал, меня с какого-то хуя в Россию тянет. Аж до слёз, до кома, блядь, в горле.
- Там вроде медведей дохуя. Мне больше бляди нравятся, - сказал Плискин.
- А давай прямо сейчас и съебёмся! Твари мы, блядь, дрожащие или право имеем?
- Давай. Только мне кое-что сделать нужно, – согласился Плискин.
Плискин порылся в столе, достал оттуда отвёртку и начал скручивать со стен розетки. Когда скрутил все, положил их к себе в сумку, потом взобрался на стол, где стояли колбы со стратегически важными реагентами и посрал на них. Попросил колобка подать ему журнал записей лабораторных исследований, вырвал несколько листов, вытер жопу, встал, осмотрелся вокруг и сказал: «Ну вот, вроде, и всё…» А колобок взял со стола маркер и написл на стене неизвестно откуда всплывшее в голове слово ХУЙ.
Плискин положил колобка  в сумку к розеткам, за каким-то хуем плюнул в портрет Эйнштейна на стене и направился к новой жизни.
Из научного центра выбрались легко. Плискина уже давно не шмонали, знали, что отморозок.
До Голландии решили добираться через Францию. Ла-Манш решили переплывать ночью. «А вдруг утонем?» - сказал колобок. «Не сцы, ихтиандр, говно не тонет», - мрачно пошутил Плискин. Плискин надул гандон, засунул в него колобка и поплыл. Плавал он пиздато и накануне принял дохуя экстази, поэтому добрались быстро.
У первого встречного французского буржуа Плискин попросил продать ему дури, похуй какой. Француз сделал вид, что не понимает, за что тут же был отпизжен. Плискин вывернул у него карманы, забрал лопатник, календарик с фоткой Шарля Азнавура и снял с руки китайский ролекс для понту.
В ближайшем городке Плискин сразу нашёл злачное место, где разжился всевозможной дурью (у него был нюх на такие места), потом уединился в сортире на ближайшей заправке, а когда вышел оттуда его начали посещать разные идеи.
- Слушай, вован, - сказал Плискин, - а давай спиздим в Лувре «Джоконду», я знаю кому продать.
- Не, поймают – посадят, а мне в Россию скорее надо. Я теперь ясно понял нахуя – спасать Россию от жидомасонского заговора, пока они там всю водицу студёную не выпили.
- Ну, тогда давай хотя бы с Эйфелевой башни посрём.
- Да иди ты нахуй, некогда мне, - ответил колобок.
Плискин сделал вид, что обиделся и замолчал.
    Французы оказались порядочными суками, почти никто не подвозил. Дурь у Плискина заканчивалась, он заскучал.
    В один день они зашли в придорожную кафеюху. Колобок заказал луковый суп (он лук охуенно респектировал), а Плискин сказал, что его что-то мутит и ушёл в сортир.
    Плискин дико долго не возвращался и колобок задремал. Официантка куда-то съебалась. И в это время в кафеюху зашёл клошар. Звали его Жан-Поль (впрочем, это нам похуй). Клошар осмотрел кафеюху хищным взглядом, нигде не увидел ничего жидкого, подошёл к стулу, на котором спал колобок и, по привычке пиздить всё, что плохо лежит, взял колобка в свою не знавшую работы ладонь и положил в карман. Колобок даже не проснулся, очень заебался он бродить по Франции.
    Тут припёрлась официантка (она, оказывается, ходила тампон менять). Жан-Поль попросил дать ему чего-нибудь выпить. Официантка выудила из-под прилавка начатую пачку дешёвого испанского винища, но пить в кафе запретила. Жан-Поль забрал винище, сказал, что в прежние времена она бы у него уже сосала, а он бы при этом пил Божоле 65-го года, и вышел, громко бзднув на прощание.
    На улице он осмотрелся по сторонам и направился к ближайшему холму. Там улёгся на траву, зачем-то сказал сам себе «Ксанф, выпей море» и присосался к пакету с винищем. Выжрал всё несколькими глотками и рыгнул. Во рту было ощущение, что ему запихнули туда старый носок. Вспомнив о колобке (которого он принял за круасан), Жан-Поль достал его из кармана и откусил кусок.
    Смерть была мгновенной – Жан-Поль прокусил жизненно важную точку, колобок даже не успел проснуться.
    - Фу, хуйня какая, - сказал Жан-Поль, отбросил надкушенный круасан к кустам и тут же заснул.
    А за кустами паслись две курицы. Услышав, что что-то упало, они обошли кусты, приблизились к телу колобка-вована, понюхали его, склевали в пять минут и тут же им и посрали.
    Жан-Поль проспал час, захотел сцать, встал, подошёл к кустам, посцал прямо на куриное говно, которое раньше было вованом, и пошёл в сторону Руана.
    А через три дня и три ночи на этом месте вырос и распустился  великолепной красоты лотос.
    А Плискина нашла официантка, когда ей от долгого стояния за прилавком и оттого, что только утром началась менструация захотелось ебаться и она пошла помастурбировать в сортире. Плискин лежал возле унитаза в луже кровавой блевотины с торчащим из руки шприцем. «Sic transit gloria mundi», - вздохнула официантка. «Остопиздело мне всё это. Съебусь я отсюда в Америку, там хоть мозги не нужны. А ещё там есть мерикрисмас и Ультра Фреш Чизкейки», - добавила она и передумала мастурбировать.
    Одно во всём этом хуёво – книжку Димы Горчева колобок так и не успел дочитать.     
                                                                                                               
                                                                                                                                      16.03.2009.