Было то, аль будет – трудно сказать. Вроде как то было всегда, а вроде, как и будет.… А потому поведаю эту историю языком понятным и старому и малому.
Посреди дебрей лесных непроходимых, в тереме свинцовом жила старушка Ненависть. Двор широкий – тут и там меж одуванчиков черепа разбросаны, кости берцовые пушинками покрытые, да ребра человечьи – всё без надобности валяется, принадлежность выяснить трудно… Кости-то все одинаковые, что у генерала, что у ратника, что у профессора.… Все перед смертью равны.

Повесит, бывало, гамак меж ёлок, под голову тазобедренную кость пристроит, уляжется и давай книжки листать – триллеры и ужастики всякие вроде «Вия» Гоголя.
Ох, и любила она Николая Васильевича! Романтикой переполнялось сердце её женское от книг его. А от триллеров смехом заходилась - ёлки дрожали.

Качается Ненависть в гамаке – в волосах цвета каштана спелого уж мураши копошатся, с иголками вошкаються, а ей никак не уняться.… Хохочет до колик брюшных.
- Умора! Понапишут же! – скажет, когда уж смеяться невмочь.
Встанет, стряхнет муравейник с прически, да и обратит внимание, что в ворота очередной ненавистник ломится.

Ненавистник – это по тем временам поклонник, но наоборот, человек, не боготворящий своего кумира, а мечтающий о скорой расправе с ним: прибить, зашибить, удушить…
Отчего ломились эти агрессивно-настроенные личности?..  А шут их знает – не заперто было. Пальцем ворота толкни - отворятся без скрипа, потому как смазывались раз в квартал. Воспитанность видно хотели свою показать, а может, робели в самый ответственный момент.… На людях, да при товарищах хмельных все смелые, особливо, если на грудь примут.… А пройди триста верст по бездорожью, где кроме ворон белых, медведей бурых, да волков стриженных (порода такая) другой живности не водилось, а потомись-ка жаждой «аш два о»…

В путь с собой и бочки брали и канистры, но как в лес входили, вода протухала, аж ряской зацветала. Куда ж такую потреблять? Выльют, выплеснут и по жарище, пеклу сорокаградусному расправу чинить…тащатся.
Кони идти отказывались, они ж не полоумные копыта по буреломам стирать. (Интеллектом, каким никаким, а обладали.). Проку не видели кони, не было у них желания ненавидеть. Вот овса - да, а чувства разные (высокие в их понимании) лишь усмешку вызывали с диким ржанием.

Это рыцари с казаками при конях являлись. Им по статусу положено было перед противником в седле сидеть. Простой люд животину дома оставлял и скопом приходил. Соберется банда с цепями да дубинками и с воплями на погром…
И дамочки местные ненавидели старушку. Одни за рыцарей своих верных в обиде были, другие чуяли в ней соперницу. Понять можно – женщины. Кому приятно, когда в свете не про тебя красавицу толкуют, а про старуху древнюю молодящуюся с почтеньем треплются.

Дамы хоть и злобные были, но действовали в основной своей массе с умом. На рожон  не лезли: подложат гадость, какую к воротам, за угол свернут, и ждут в нетерпении, когда рванет… Долго ждали – до окаменения. А тем, кому не дано было исподтишка бяки делать (были отважные женщины) решались космы драть, щеки Ненавистины царапать, но слабо им было план воплотить – раз прикоснувшись острыми коготками до тела Ненависти, рассыпались на мелкие частички, или разбивались вдрызг, заледенев (зависело от комплекции дам).

Так вот, привалил-таки к ней очередной … хм… жертва необузданной страсти.
- Открывай…  Кх-кх. Ненавижу…  Кх-кх…– прохрипел пересохшим горлом.
- Воходь! – пробурчала, вздохнув, Ненависть и подумала: «Ходят, всё ходят… Надоели!» 

Ой, славный молодец в этот раз пожаловал: чуб косматый из-под бурки, щербатый, штаны-галифе… Очи глупые, злобные.… «И этот, значит, туда же – пополнять ряды покойничков» - подумала Ненависть.
Стоит паренек – нахмурился, плечо вперед выставил, носком сапога пушинки с одуванчиков сшибает – дитё-дитём.  Коленки дрожат, но страха не показывает.
- И чего, тебе, сыночка, дома не сиделось? - мягко спросила Ненависть, словно матушка родная, оценив паренька.
- Ненавижу! – исподлобья поглядел молодец. – Развелось вас тут, - задумался, - преуспевающих. Худо мне – добру молодцу жить, зная, что ты рядом. Вот одолею тебя и заживу: славу обрету, терем построю, семьей обзаведусь да скотиной…

Стоит казак, пальцы загибает, а Ненависть все хорошеет и хорошеет, соком наливается, словно яблочко румянится.  Отрицательная энергия ей только во благо.
Поднялась Ненависть с гамака, выпрямилась. Стоит перед ним она грешная, очи долу. Ох, и красавица! Волосы пышные, брови вразлет, щеки пламенеют, плечики покатые, ручки тонюсенькие.… Взял бы такую и приголубил…

- Ну, давай - убивай, чего время тянешь? - говорит она тихо так, словно смирилась со смертью.
- Тттт-ты мне ззз-зу-ббб-бы не заговаривай! Кх-кх… – проблеял молодец, доставая дрожащей рукой наган из-за пазухи.
- Не робей. Вот я вся перед тобой, только… - шагнула вперед Ненависть.
- Пли! – дал команду себе молодец, отступив на шаг, выстрелил … и окаменел враз!

Будет так неделю стоять ненавистник, пока скелет не оголится, не рассыплется на анатомические составляющие.

А Ненависть за валерьянкой в дом, чтоб в чувства придти. Хоть здоровье у неё дай бог каждому, но все ж душа ранимая, жалостливая…
Тяжко было ей со своим бременем жить, никакие успокоительные средства не помогали от пустырника до персена…. Ночами не спалось. Закемарит на пять минуток и в холодном поту вздрогнет, очнется, по сторонам таращится, пока поймет, что в своей постели…  Жертвы покою не давали: от первого неандертальца до третьего президента галактики во сне приходили, ответа требовали. Всех покойничков один вопрос волновал: чем ненависть замещается? Не знала она ответа, поэтому и мучилась…

За теремом у Ненависти рухляди скопилось тьма: латы, кольчуги, капканы, ружья охотничьи, мечи, мухобойки простой и сложной конструкции.… Взять бы, сдать всё на переработку, только некогда было ей хозяйством заниматься, да и желания не возникало.
Некоторые вещицы ценность имели, но лежали в общей куче - есть не просили, как говорится… Чудаковатые историки, что всю жизнь артефакты ищут с ума сошли б, кабы увидели те «залежи».

Вышла Ненависть из терема похорошевшей, помолодевшей: макияж, шпильки – все как у людей. Подошла она к сваленным в кучу железякам. «Ржавеет мусор, надо бы перебрать», - в очередной раз подумала она, разглядывая немецкую каску времен первой мировой и марсианскую пулялку, доставшуюся ей от первопроходца красной планеты.

Поковырявшись в арсенале, достала со скрежетом саблю турецкого образца. Сверкнула сталь на солнце, травы касаясь: вжик-вжик, как ножницами прошлась по зарослям крапивы. Пнув подальше ножкой, выкатившейся из кучи прорабский шлем, засеменила Ненависть к старьевщику Иннокентию.

Снимал у старьевщика комнату писатель Анатоль. Платил исправно, жил уединенно – мечта любого квартиросдателя. Писал он складно, книжки вмиг с прилавков уходили. Читали его такие же нелюдимы, как и он. Сядет в кресло, трубку в рот: дым сам в образы сворачивается, баталии рисует, мздоимство чиновников, влюбленных на скамеечке – жизнь, короче говоря. Насмотрится, налюбуется, чуть-чуть, где колечко пальцем растянет и на бумагу сюжет переложит. Дымил часто…  Ни друзьями ни недругами не разжился, токмо почитателями таланта. (Счастливчик!).

Вот сидел он раз в своей каптерке (так его шибко прокопченное помещение называлось) и дзынь! бух! – мячик влетел в окно и поскакал: бум-бум за кресло. Сквозняк! Ветер шальной рукописи со стола метнул, завязку с развязкой ловким шулером перемешал… Сел бедняга Анатоль в кресло, решил новый роман писать. Набил трубку, стал сюжет представлять… Да беда – весь дым серой струйкой в разбитое окно улизнул…
Делать нечего, коль творческая обстановка разрушена, надобно к людям идти…
Дошел до середины лестницы – ба! У старьевщика Иннокентия девица красы неописуемой. Стоит он и шагу ступить не может, только любуется с высоты двадцатой ступеньки…

Заполучив от Иннокентия деньги, пошла Ненависть по питейным заведениям кутить… Отшив троих завсегдатаев корчмы придорожной, женщиной себя почувствовала… 
В казино, где немало средств оставила, автоматы-дурилки жадно пожрали остаток суммы: ворчали всё время, что мало и не хотели отпускать восвояси, создавая иллюзию (то бишь – обманывали) скорого выигрыша. Наивная!…

И как теперь жить Анатолю? Не было печали, как говорится, да черти накачали – влюбился! Да так шибко, что ни есть, ни пить не может, все о Ненависти думает и думает, сохнет и мечтает. Мечтает день, мечтает ночь… Крепко запала она ему в душу, не вытравить творчеством. Напиться пробовал – не помогло.
Спустился к сплетнику Иннокентию: так, мол, и так – влюблен.

Но некогда было старьевщику амурными делами заниматься. К сделке готовился Иннокентий, хотел турецкую саблю на Альфагеракл отправить. На таможне у него свои людишки были. Просто так ведь сталь не вывезти, не те времена… Тут она копейки стоит, а на каком-то периферийном Альдебаране, где кроме олова, других полезных ископаемых отродясь не добывали, за неё два грабастроида можно заполучить.
- Иди ты к лешему, со своей любовью. Все люди как люди - синтетический вариант употребляют, о материальных благах думают, а ты как не от мира сего… - сказал Иннокентий, малюя надпись на посылке «нИ кантАвать!».
- Все думаю, какое счастье прикоснутся к любимой! – саданул вдруг Анатоль по столу.
- Как пить дать – пришибленный! – повертел у виска Иннокентий. – Иди от греха подальше, писака! Трепач на бумаге! Последний калькулятор ударом обнулил!
- Да барахло твой калькулятор венерический! Помираю я, понимаешь…- стукнул в грудь Анатоль.
-  Вот что любовь с людями творит! Смирных особей в зверей превращает! Да выбрось ты эту девку из головы. Дурная слава о Ненависти ходит. Не одного мужика извела, на тот свет отправила. Баб не жалеет…

Не стал слушать Анатоль старьевщика.… Вошел в каморку, лучший латексный костюм на магноборцевой подкладке натянул, одеколоно-пилюлю «Некрополь» для запаха принял и адью…


Вошел в лес густой – ёлки, ёлки… дуб, ёлки, ёлки, снова дуб тот самый, что три часа назад видел.…  Солнце третий раз всходит и заходит, а дурь из головы не выходит. Принял бы капсулу синтезированного чуда, навел зрачки на нужный объект …. И все довольны. На щитках рекламных так и написано: «Доставь удовольствие жене…»
Блудил, спотыкался и к ивкам-плюкам подошел. Ох, и вредные деревья! Посмотришь: стоит красавица скромная, листики вниз, будто не поливали месяц, а станешь под неё, тут же - кап на темечко плевком пузыристым, будто заранее кто на верхушку влез и тебя дожидался.… На утро тело свербит, кожа волдырями.

Завезли ивки-плюки предки наши с Сириуса, кабы недругам досаждать. Подкинут семя с ноготок к порогу  - на утро роща стоит, лазером не распаять, ядохимикатами не вытравить…
Вылез, значит, Анатоль из кустов оплеванный, обсушился на солнцепеке и к любимой…

Под утро вернулась Ненависть в терем и решила-таки обустройством территории заняться.
Головная хворь после вчерашнего не вышла: виски будто тисками зажаты, вода странная какая-то – пьешь, пьешь и не насытится…  О мелочь всякую надоело спотыкаться…
Хоть и воротило ее от магии (наколдует, а потом руки чешутся… еще чего начудить), но всё ж рискнула: в ладоши - шлёп, через левое плечо- топ и кости все рассортировались, кисть художника натуралиста своим ходом до пристанища доковыляла…
Подошла Ненависть к самой большой куче – черепной.

- Черепа, черепа, где же ваши мозги были? – с грустью сказала она, разглядывая апофеоз войны в натуральную величину.
Ящерка прошуршала по траве, посидела, на потрескавшейся черепушке, погрелась на солнышке и - шмыг зеленым брюшком в глазницу.
- Вот тебе и домик, вздохнула Ненависть и в скорбном молчании пошла прочь (репетировать монолог Гамлета), держа на ладони череп Иванушки-дурачка…
Легла в свой гамак, только решила сосредоточиться на роли, как входит Анатоль:
- Здравствуй, свет моих очей!

Сединой тронулись волосы у Ненависти от явления господина хорошего, гостя нежданного.
«Вот это да! – подумала она, откашливаясь, - И как мне теперь действовать? Неужто, погибель моя пришла? Быть или не быть – вот в чём вопрос?..»
- А ты кто? – спрашивает Ненависть…
- Писатель я - Анатоль, любовь моя! Автор таких бестселлеров, как «Кони на бойне», «Спи, но знай, что не проснешься»,  «Милая страсть к большой дороге»…
- «Ходоки по склепам», - продолжила Ненависть с дрожью в голосе.
- Вы, вы… читали мои книги? – еще шибче влюбился Анатоль.
- Да, - коротко ответила Ненависть и постарела лет на двадцать.
- Я люблю вас, сударыня! – рискнул, наконец, Анатоль, а Ненависти худо стало от его признания – кожа сморщилась, мелкие морщинки глубокими бороздами поползли от глаз, по щекам к подбородку…  Губы посинели, обвисло всё девичье…

Но не видит Анатоль, что с Ненавистью творится, слепа любовь.…
Хиреет хозяйка на глазах. И вот уже древней старухой беззубой шамкает.… Завоняла сухофруктами прокисшими, старостью то бишь.
«Явился, не запылился! Как хорошо без тебя было! Пришел с любовью, окаянный…»- подумала Ненависть и так ей жить захотелось!

- А есть ли у тебя вражины? – спросила она.
Задумался Анатоль…
- Да нет же! Нет у меня ни друзей, ни недругов, одни завистники, но я их игнорирую! – весело засмеялся Анатоль вспомнив последнюю пакость одного из них…

Перевернувшись через голову, застыла она на секунду вверх тормашками и - шлеп на землю и, как и не было собеседницы – одно мокрое место.
Подошел к гамаку Анатоль – нет девицы, роса токмо на траве крупная, как слеза горючая…

Ходить теперь Анатолю, искать вещественные доказательства, что девушка была.… Ведь не видел он, что с Ненавистью сотворил. И хорошо, иначе мучится ему угрызениями совести, а так верши слагать стал:
Где ты, любовь моя?
Как плохо без тебя…
А теперь рассудите люди добрые: было то, аль будет.