У Олега Ильича Гарха была очень редкая профессия – переворачиватель пингвинов. Оказывается, этих милых, но тупых птиц очаровывает звук и вид самолетов, идущих на посадку или взлетающих над полярными станциями в Антарктике. Пингвины так высоко задирают головы, что опрокидываются на спину и никак не могут встать. Как черепахи, только черепахи не настолько тупы, чтоб самим заваливаться кверху пузом. На помощь им спешит добрый переворачиватель. Обязанностью Олега Ильича было делать обход аэродрома и ставить на ноги любопытных ебанатиков. Путь к этому чудному занятию был длинен, но незамысловат - патологическая лень, которую сам он называл мечтательностью, плюс нелюбовь к людям. Людей он не любил, впрочем, они отвечали ему взаимностью. Мечты Олега Ильича были банальны. Как и всякий расово правильный еврей, он мечтал о богатстве. Видимо на этом его расовая правильность заканчивалась, так как мозгов и амбиций с трудом хватило на школу и полтора года техникума.
Мама - Бэлла Марковна, была классической еврейской мамой. Чрезмерная опека и целование в жопу вплоть до зрелого возраста стали плодородной почвой для эгоизма, лени и чувства собственной важности Олежки. Если он задерживался в школе, когда оставался дежурным по классу, то буквально через пятнадцать минут с начала уборки раздавался интеллигентный стук, дверь приоткрывалась и в класс просовывалась голова Бэллы Марковны. С извиняющейся улыбкой она протягивала Олежке судок с фаршированной рыбой или бутерброд с форшмаком. Одноклассники потешались над ним: "Олежечка, иди домой, мама селёдку загэзала". Папа – Илья Борисович Гарх, декан Львовского университета, испытывал смешанные чувства по отношению к сыну – недоумение, жалость и брезгливость. Вообще-то Илья Борисович был вовсе не Ильёй. Его родители – породистые хасиды из Черниговской общины назвали сына Элиягу, в честь какого-то пророка из Танаха. Очень умно и доброжелательно по отношению к ребёнку, чьё счастливое советское детство проходило под аккомпанемент пионерских горнов, не правда ли? Элиягу вырос, сменил имя на социально приемлемое – Илья, и поклялся, что его дети не будут из-за родительской дурости страдать от чуждых социализму имён. Он не позволил сделать обрезание единственному сыну и назвал его Олегом. Олег Ильич Гарх – вполне нейтрально. Хотя оставалась ещё фамилия, но во времена всенародно известных и любимых – Валентина Гафта и Зиновия Гердта, Гарх звучало почти даже гордо.
Весёлые девяностые принесли много нового – крах идеалов, путчи, дефолты и обновили лексикон. К апатичному и неряшливому Олегу сокурсники намертво прилепили прозвище "Олигарх". В сочетании с недалёкостью, ленью и хроническим безденежьем это выглядело издевательством. Олег злился, замыкался, ел в больших количествах макароны и вареники и мечтал о деньгах. Больших деньгах. О внезапном, ошеломляющем богатстве ниоткуда. Весёлые девяностые под конец унесли с собой родителей, все сбережения и зыбкое чувство уверенности. Олег Гарх остался один. Как-то, сидя перед компьютером и прыгая с сайта знакомств на порнуху, а оттуда на объявления о вакансиях, он наткнулся на предложение работы в Гринписе. Так он оказался на полярной станции переворачивателем глупых жирных птиц.
Будни переворачивателя пингвинов скучны и однообразны. На полярной станции особых развлечений нет, кроме водки, порнухи в интернете и автоматического онанизма. Самолёты не слишком часто нарушали покой ледяного антарктического неба, поэтому поднимать ходячих глупых птиц приходилось далеко не каждый день. Пингвинов Олег невзлюбил. И это было взаимно. От них воняло рыбой и ещё какой-то гадостью. Иногда они больно щипались и норовили обосрать.
В тот день приземлился самолёт с почтой и медикаментами, Гарх пошёл делать обход. Матерясь и зажмурившись от вони, он с трудом поднял почти тридцатикилограммовую самку императорского пингвина. Она взволнованно заблекотала и вывалила к ногам Олега какой-то шарик. "Фубля, чуть не обосрала, сволочь!", - подумал он и тут заметил, что шарик как-то совсем не по-гавняному блестит. Яйцо. Золотое. Крупное. Быстро сунув яйцо в карман, Олег подхватил пингвиниху под ласты и поволок в свой вагончик. Она не сопротивлялась, повиснув на руках тяжёлым, смердящим кулем, тыкалась клювом в варежку и что-то нежно курлыкала. Олег устроил ей из пустых ящиков что-то типа загончика, притащил ведро селёдки и назвал пингвиниху Рябой. Положив перед собой яйцо на стол, он погрузился в мечты. У Олега было хобби – он убивал бесконечные антарктические вечера одиночества, сочиняя афоризмы. Себя он считал неординарным философом и в мечтах видел вручение Нобелевской премии за сборник величайших афоризмов. Ну, или Пулитцеровской премии. Похуй какой, лишь бы денег дали. Деньги всегда были конечной остановкой в его фантазиях, которые почему-то никогда не доходили до того, как он будет тратить это богатство. Яхты, бриллианты, дорогое бухло и роскошные бляди не были элементами этих мечтаний. Только деньги сами по себе. Гарх смотрел на яйцо не моргая, погрузился в самогипноз, из которого его выдернул собственный пердёж. Он потянул носом, сморщился, и вдруг на него снизошло озарение. Очередной гениальный афоризм лёг на бумагу "Пук – это привидение съеденной нами пищи". Гордый и довольный собой, Олег положил золотое яйцо в проволочный ящик для бумаг, спрятал под кровать, привычно и без энтузиазма подрочил и уснул.
Ночью его разбудило чьё-то кряхтение, он попытался включить ночник, но света не было. В темноте на него навалилось тёплое, рыхлое тело, которое он наощупь идентифицировал как женское. Само осознание присутствия женщины в его постели вызвало у Олега моментальную эрекцию, чем анонимная дама и воспользовалась. Она оседлала и буквально изнасиловала его. Олегу казалось, что ебёт не он, а его. Кажется, кончив, он потерял сознание. Утром обнаружились два сюрприза. Ещё одно золотое яйцо от Рябы и полное отсутствие лампочек. Олег обыскал весь вагончик и нашел все лампочки в коробке с макаронами. Вкрутил их обратно и странным взглядом посмотрел на пингвиниху. Та захлопотала ластами, заглотила рыбину из ведра и насрала, в общем, вела себя вполне адекватно для пингвина. День прошёл в размышлениях на тему чудес и подозрениях в устойчивости собственного рассудка. Новые афоризмы что-то не придумывались. Ночью история повторилась. Света не было, была похотливая тучная женщина. От неё пахло то ли селёдкой, то ли немытой пиздой и она не позволяла себя трогать. Олег пытался с ней заговорить, но она только кряхтела, насаживаясь на его хуй. Утром снова оказалось, что все лампочки аккуратно выкручены и похоронены под макаронами. Олег стал задумываться о том, чтоб связаться с психологом проекта, но новое золотое яйцо стало весомым аргументом в пользу сохранения секрета.
Так продолжалось почти месяц. Запас золотых яиц под кроватью рос. Олег стал испытывать незнакомые тёплые чувства к ночной наезднице, и в его фантазиях к деньгам присоединилась картинка счастливой семейной жизни с ебливой толстушкой. А при взгляде на Рябу ему вспоминался анекдот:
- Насяльника, а зенсина совсем белый бывает?
- Бывает.
- Насяльника, а совсем чорны бывает?
- Бывает.
- Насяльника, а зенсина бывает сзади чорны, а спереди белый?
- Нет, так не бывает.
- Нуйобанаврот, значит, это пингвин был…
Олег пытался наладить контакт с половой партнёршей. Он пробовал общаться с ней, читал свои афоризмы, порывался рассказать о мечтах, короче, раскрыл перед ней душу. Но кроме животной ебли её ничего не интересовало, она отвергала даже попытки поцеловать её, а ответом на проникновенные монологи Олега было покряхтывание, в момент кульминации переходящее в похрюкивание. Олег был измотан и психически и сексуально. Когда он попытался избежать ебли, женщина пресекла все попытки к сопротивлению, навалившись на него всей тестообразной тушей, жёстко отдрочила хуй и оседлала. Он чувствовал себя в сексуальном рабстве у суккуба. Капкан.
В один из вечеров Олег твёрдо решил вернуть контроль в свои руки. Спрятал под подушку фонарик, лёг и начал тихонько похрапывать. Вскоре он услышал возню в загончике пингвинихи. Тихо встал и на цыпочках пошел в ту сторону. Рябы в загончике не было, на полу сиротливо валялась вонючая пингвинья шкурка, а из коридорчика доносился характерный звук выкручиваемой лампочки. Олег схватил шкурку, быстро швырнул её в печку, она моментально загорелась, распространяя смрад горящего жира. Выбежал в коридор и включил фонарик. Взгляд упёрся в широкие, плоские ступни с перепонками между пальцами и длинными, тёмными загнутыми ногтями, стоящие на сложенных один на другой ящиках. Он направил свет фонарика вверх и осветил обнажённую фигуру. Женщина была приземистой, коротконогой, с грушеобразной фигурой. Тощие, висячие сиськи контрастировали с низким, тяжёлым тазом. Длинные чёрные волосы гладкой волной спускались по спине почти до пят. Лицо украшали умные, злые глаза, оранжевые бакенбарды и брови. И клюв. Да-да, вместо носа и рта был вполне пингвиний клюв.
- Ряба…? - прошептал Олег, почувствовав, как от ужаса шевельнулись волосы на затылке.
- Хуяба, бля! – зло гаркнула она, потом раздвинула ноги и чуть присела, опираясь руками о колени, похожая на борца сумо в маске Medico della Peste. – Нна, ссука! – пингвинобаба потужилась, будто собралась срать, чавкнула клоакой и, вильнув тазом, как Майкл Джексон, выстрелила золотым яйцом прям в лоб Олегу. Он заскулил, выронил фонарик, упал и быстро-быстро на карачках пополз в спальню, слыша как сзади спрыгнуло тяжёлое тело и босые ступни зашлёпали по полу, постукивая ногтями.
- Ползи, ползи, сссука, от царевны Пингвин ещё никто не уползал! Начитаются дебильных сказок и все, как один, шкуры сжигают, падлы! Всего двое суток ещё не мог потерпеть? Двое сраных суток! Метаморфозы завершились бы, получил бы и девицу-красавицу и богатство несметное, нет, бля, обязательно нос свой сунуть куда не надо, уууу, урод недоношенный! – голос царевны был неожиданно приятным и почему-то ассоциировался с Риной Зелёной в роли черепахи Тортилы.
Увесистый пинок под зад швырнул Олега к кровати, он попытался спрятаться под ней, но там стоял ящик с золотыми яйцами.
- Света тебе захотелось, поганец, сейчас будет свет! – тяжёлое колено упёрлось в поясницу Олега, с него рывком спустили штаны, - Будет тебе и лампочка и фонарик и ёбаный прожектор, сссука.
Дальнейшее Олег не видел ни в одной порнухе. Монстриха насколько смогла воткнула цоколь лампочки, которая так и оставалась в её руке, в головку хуя, натянула на неё крайнюю плоть и намертво замотала изолентой.
- Ебись в лампочку, олеггггарх недоделанный!, - потом гнусаво пропела, - Ты гори, гори, свеча в красной жопе Ильича! –грубо захохотала и одним мощным толчком вогнала в анус Олега фонарик рукояткой вперёд. Сфинктер сжался и нажал на кнопку. Из жопы вырвался луч света.
Последнее, что увидел Олег, прежде чем потерял сознание от адской боли, был ящик с золотыми яйцами. Вмиг они потускнели, превратившись в самые обычные, потрескались и из горки скорлупы повыскакивали маленькие пингвинята с лицами Олега Гарха. Один из них подошёл к нему, заглянул в глаза, пискнул: "Мама?" и попытался клювиком достать что-то из ноздри Олега. Олег передёрнулся всем своим существом и потерял сознание.
Так его и нашли – с головой под кроватью, лампочкой на хуе и светом, идущим из жопы. Потом госпиталь, серия операций по сшиванию разрывов очка, послеоперационные осложнения, оттёк простаты. У хирургов не оставалось выбора и была проведена хирургическая кастрация. Олег Гарх расстался с мечтой стать олигархом, перестал сочинять афоризмы и решил уехать подальше от снега и льда. В Израиль. Делать ничего он не умел, работать не хотел и единственную халяву нашёл в религии. Он сменил имя на социально приемлемое - Хаим, сделал обрезание, отрастил бороду и пейсы, надел длиннополый лапсердак и стал изучать Тору. В результате кастрации он значительно расплылся в бёдрах, а травма жопы изменила его походку. По утрам он семенил в синагогу, смешно переваливаясь и отклячив корму. Олег пытался убежать от прошлого, но прошлое преследовало его и в Израиле в виде невоспитанных светских подростков, эдаких израильских гопников, улюлюкающих ему в спину "Эй, пингвин!"

PS: в Израиле действительно религиозных евреев за прикид называют пингвинами.