Попал я давеча из грязи в князи.
Сижу, значит, у себя в палатах. То Баклуши побью, то Дурака поваляю. А порой и хуем груши поокалачиваю вместе с Баклуши и Дураком. Одним словом, государственные дела решаю, когда прискакал гонец с худой вестью.
- Беда князь! На державу нашу вероломно напали басурманские полчища!
Ну я, скрепя сердцем, велел ему голову с плеч, как положено.

И тогда созвал я звонарей, трубачей, и бубнов. И сказал им:
- Собирайте честной народ на площади!
И тогда звонари зазвонили, трубачи затрубили, а бубны забубнили. Один из бубнов бубнил, спустя рукава, как пономарь. За это ему дали в бубен. И уж тогда он выдал бубнёж, по первое число.
И вскоре стал стягиваться на площадь честной народ. Нечестной тоже пытался пробраться, но его выталкивали взашей. Ворам в горящих шапках стражники давали отворот поворот, а тем кто не брал, отрубали правую руку. Самых настырных жестоко клеймили. Проходимцы, увидев такие страсти, проходили мимо.
Некоторые нечестивцы пытались отдать стражникам честь. Но те мзды не брали. Они возвращали поруганную честь обратно. Честь им и хвала! И я воздал им различные почести. По две почести в одни руки.
Подошла ко мне одна гулящая баба, держащая за руку пучеглазого пацаненка, и бросилась в ноги:
- Не вели казнить, боярин, вели слово молвить!
- Говори.
- Ох, тяжка моя бабья доля. Тятька велел беречь честь смолоду. Не уберегла. Пущеглаза вот нагуляла.
Она отвесила мальчонке подзатыльник, и тот рухнул предо мной на колени.
- Вот теперь Пущеглаза берегу. Но чует моё материнское сердце вещун, - не уберечь мне его. Возьми его, боярин, в дружину, он тебе пригодиться, как собаке пятая нога!
Я величественно взмахнул дланью, призывно зыркнул недремлющим оком, и цокнул языком. Тут же подбежали кривые на разные глаза близнецы-помощники Праваярука и Леваярука.
- Возьмите Пущеглаза и берегите его во все глаза! – приказал я.
Они козырнули, и уволокли Пущеглаза восвояси. Вскоре из восвоясей послышался зубовный скрежет и глас народа. Этот глас исходил из уст агукающего младенца, который только и делал, что часами глаголил истину, да рос не по дням а по часам. Рос, рос, дорос до полшестого, на том и остановился.
И спросил я у гулящей бабы:
- Как твоё имя, баба?
- Я, - говорит она с поклоном, - баба Своза Кобыле-легче.
- А не врешь? - строго ухмыльнулся я.
- Да как можно, боярин! Изволь проверить.
Повелел я привесть хворую ледащую кобылу да воз дров.
- А ну залазь на воз, - велел я бабе.
- А теперь слазь.
Как только она слезла с возу, кобыле заметно полегчало. После третьего слазанья кряду, кобыла стала лоснящейся и упитанной. Она заливисто заржала.  На ее зов прискакал дареный конь Тогодун, которому тут же начали смотреть в зубы, все кому не лень. Кому было лень, те плевали в потолок, возвышающийся неподалёку на четырех столбах, как раз для таких случаев.
- А ну прекратить вакханалию! – рявкнул я, и праздных зевак как хуем сдуло.
- Эй, Праваярука, посмотри-ка  у ей между ног, нет ли тама хранцузской болезни?
- Никак нет, князь. У ней там все быльем поросло.
- Добро.
Я повелел писарям записать бабу Свозу в дружину, и дать ей на коврижки.
- Пущай в обозе с Макаром телят гоняет.

Тем временем на площади собрался весь честной народ. Тогда я вышел на лобное место и стал держать речь. Она пыталась вырваться, но я крепко держал ее в узде.
- Братцы и сестры! Дорогие мои! Полчища проклятых басурман напали на Русь-матушку и Царя-батюшку! Они испоганили природу-мать, испортили сестрицу Аленушку и захватили в полон братца Иванушку! Орды врагов лютых топчут наши селения, жнут наши хлеба, доят наших коров и свиней, воруют награбленное тяжким трудом многих поколений отчизны. Не для этого мы рожали и пестовали наших чад, сынов, и пасынков! Не для этого бороновали, зассывали, жали и молотили мы наши поля, леса, моря и долины. Пошто супостаты глумятся над беззащитным наследием потомков?! Пошто ироды опустошают наши хлева и стойла, вынюхивают последние ароматы пастушьих сумок, и высасывают из пальцев нашу историю?! Не позволим прихвостням выкормышей подлого отродья, нагнетать и без того накалившуюся обстановку!!! Наши многострадальные житницы стенают о помощи, и взывают к справедливости! Защитим нашу вотчину и барщину!  Я призываю всех желающих записываться в нашу дружину! Нежелающие пожалте к палачу.  Поздравляю всех с наступающей Здравствуйжопой!
Собравшаяся толпа рёвом поприветствовала меня, и тут же потёк мощный ручеек желающих записаться в ополчение.
Вошли четверо. Первый был кургуз, хром, дряхл и колченог. Его тело покрывали шрамы, синяки и различные струпья.
- Кто таков?
- Битый я.
- Битый Час, штоле? Непохож.
- Не-е, просто Битый.
- А те троя с тобой, кто такия?
Я указал перстом на трёх здоровых широконоздрьих молодцов.
- Это Небитые, их трёх за меня одного дают. Кого возьмешь, княже?
Я почесал ляжку за ухом, и молвил весомо:
- Известно кого. Небитых. А ты давай иди восвояси к Пущеглазу с младенцем. Следующий.
Появился узкоглазый безрукий человек, у которого из заднего места торчали два отростка золотистого цвета.
- А ты кем будешь?
- Я Мастер Навсеруки, - гордо сказал он, - меня все Дела боятся.
- Осмотрите его, - приказал я помощникам.
- У него золотые руки растут из жопы, - доложил Праваярука.
- Одна лобзиком играется, а вторая в мудях чешет, - сообщил Леваярука.
- Понятно, запишем в пиздострадальческую сотню лыко-невязальщиком.

В дверях возник гривастый старик лошадиного вида с крупными желтыми зубами и глазами навыкате.
- Это, что еще за шантеклер?
- Это почтенный шмыгальщик Старый Конь, из первой гильдии носовых шмыгальщиков – прошептал в ухо Леваярука.
Старик приблизился цокающей походкой, поклонился, и фуфырно фыркнул.
- Это шмыг или фырк? - осведомился я.
- Безусловно шмыг, князь. С лёгкими оттенками лошадячьего фырка. Я готовился к этому шмыгу семь недель.
Он склонился в поклоне, и мне показалось, что из его ноздрей идет пар. Пришлось похлопать в ладоши. Челядь подхватила.
- Вставай, Старый Конь, и скажи, что ты умеешь?
Он встал, и степенно ответил:
- Я не испортил ни одной борозды, ибо не подходил к ним и близко. Это моё уменье растет год от года, и я готов приносить пользу отчизне за скромнейшую плату в алтын за дюжину борозд неиспорченных.
Похоже, придётся дать этому ужу лукавому из казны. Я стал думу думать, когда подбежал один лизоблюд и шепнул:
- Князь, это выкрест Абрашка пытается тя развести на мзду неправую.
Я внял совету, и молвил:
- Ну што, мосла недогрызанная, на дыбу, али на кол?!
Тот бухнулся в ноги, и живота попросил. Ну, а я обошелся малой мздою – полушкой за дюжину.


Окончание выложу, если кому-нибудь сие понравится.