Смерть и любовь (она же – ебля, и пусть хоть одна сука скажет, что тема ебли здесь не раскрыта). Если вычеркнуть из истории искусства человечества всё, что так или иначе имеет отношение к этим  понятиям, то окажется, что искусства и нет. Два мощнейших инстинкта, тесно переплетенные  между собой, - тяга к жизни и тяга к продолжению рода (то есть ебле во всех позах - без исключения - причем во все дыры, а у кого маленький член, то и во все поры) – составляют нашу основу, нашу суть. И именно с ними связаны все главные наши драмы и трагедии - и мучаемся мы, бросаемые ими из крайности в крайности, и боремся, и срываемся в отчаяние тоже из-за них. Мечемся, как лягушки в кувшине с молоком, с той только разницей, что знаем точно, что в густую сметану оно не превратится, и мы обязательно рано  или поздно утонем, оставив после себя лишь новое поколение барахтающихся головастиков. Любовь (е..я), вроде как бы противостоит смерти, она немного ее компенсирует, обезболивает (кто трахался, тот знает), создавая иллюзию и заглушая чувство безнадежности. Но зачем? Почему именно так? Кто придумал этот жесткий аттракцион под названием жизнь, и  какой в нем вообще смысл? – мы теряемся в догадках и чувствуем, что рано нам еще это понять, и не знаем,  разберемся ли когда-нибудь. Мы  только выражаем  наши переживания звуками, красками, словами.

Но это - чувства и эмоции, а если посмотреть на всё  глазами современных ученых, то им уже известно, что смерть появилась неспроста. Она, как и любовь (….), была нужна для эволюции. Только благодаря регулярной смене поколений из одноклеточных организмов могла в итоге появиться разумная жизнь. Смерть в целом – это благо. Но лично каждому человеку от этого не легче, человек в отличие от животных осознает свою недолговечность, и это становится причиной страданий, от которых не спасает даже любовь. На этом противоречии выросло искусство.

А поэзия так и вовсе пропитана этой болью. Причем она странным образом часто связана с наукой. Многие поэты интересовались открытиями ученых, а многие ученые писали стихи. Казалось бы, в чем связь? Может, в  надежде? - «сердце будущим живет…». И одни и другие всегда нацелены на него. Поэт задумывается о далеком и невозможном, а ученый, окрыленный мечтой поэта, это невозможное шаг за шагом превращает в реальность. «Почему я не сокол, почему не летаю?» - задается вопросом поэт. Ученый в ответ придумывает самолет.    Поэт снова спрашивает: «Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи…». Ученый создает компьютер и интернет. Но поэту мало, его желания неуёмны: «Отчего всемогущий творец наших тел даровать нам бессмертия не захотел?» На помощь снова приходит ученый: давай, говорит, я попробую  дать и бессмертие.  И понимает постепенно поэт, что его желания – закон. «Человек - это звучит гордо» (а кто забыл это и впал в уныние в связи с кризисом, тот – кондом). Что не придумает, всё так и получается. «Вы лжете, говоря, что я бессилен, что ограничено сознание моё! Оно растет, и с каждым шагом я хочу всё больше…» Сделаем больше! - вновь отвечает ученый, уже зараженный оптимизмом и полетом мысли поэта, - всё сделаем, что захотим. Ведь мечта плюс время равно реальности. И даже тех, кто не дожил до бессмертия, попробуем вернуть. Хочешь этого, поэт? «Воскреси – своё дожить хочу!»

Мы попробуем  провести поэтическую линию, касающуюся отношения к краткости человеческой жизни - от поэтов прошлого до современных поэтов, от отчаяния и мудрого принятия неизбежного  до  надежды и веры.  Веры в человека и  его скорое бессмертие, и даже в то, что когда под натиском науки смерть начнет отступать, она не затребует за свою капитуляцию слишком высокую цену. И не возьмет к себе в заложники любовь (в данном случае именно – любовь). 

ДЕРЖАВИН

На смерть князя Мещерского (отрывок)


…Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть родимся.

Сей день иль завтра умереть,
Перфильев, должно нам конечно, -
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.

Это безысходное, горькое, но в то же время мужественное стихотворение. Что поделаешь, жизнь – временный подарок и к тому же неизвестно от кого, нужно просто благодарно смириться. Оно было написано в  восемнадцатом веке. 

Два следующих уже принес век девятнадцатый.

ПУШКИН

Телега жизни

Хоть тяжело под час в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И презирая лень и негу,
Кричим: пошел… ( ёб твою мать!)

Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега –
А время гонит лошадей.


ЛЕРМОНТОВ

И скучно и грустно (адаптированное)

И скучно и грустно, и некому руку подать
          В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
          А годы проходят - все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
          А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
          И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
          Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
          Такая пустая и глупая шутка...

Всё проходит. Даже - проносится. Лихое «время гонит лошадей» неустанно. Стоит ли тогда чего-то вообще хотеть, если от тебя, в конечном итоге, ничего не зависит? И сколько бы побед ты не одержал, тебя всегда ждет в конце одно главное поражение. Жизнь – что за глупый розыгрыш!

Пришел двадцатый век и стало всё выглядеть еще печальнее.
 

СЕВЕРЯНИН


Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатило к мясу в шляпе с большим пером.

Мясо ласкало мясо, и отдавалось мясу.
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.

Дальше уже некуда. Всё! Мы – мясо, и кони наши - мясо.  Натуралистично и честно. И ни молекулы надежды…

Следующее стихотворение тоже из начала двадцатого, но настрой неожиданно совсем другой. Поэт начинает бунтовать. Он хоть и из мяса, жил и крови, но он уже не хочет существовать «по прописям земным». Ведь что-то  есть еще, нужно только понять, разобраться. Поэт хватает за грудки ученого. Да ни какого-нибудь ученого, а ученого из будущего.

МАЯКОВСКИЙ

Про это (отрывки)


Мне ли спрашивать – да эта ли?
                                                      Да та ли?
Вижу,
          вижу ясно, до деталей.
Воздух в воздух,
                          будто камень в камень.
недоступная для тленов и крошений,
рассиявшись,
                    высится веками
мастерская человечьих воскрешений.

Вот он,
      большелобый
                  тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга -
      "Вся земля",-
                    выискивает имя.
Век двадцатый.
              Воскресить кого б?

- Маяковский  вот...
                    Поищем ярче лица -
недостаточно поэт красив.-
Крикну я
        вот с этой,
                  с нынешней страницы:
- Не листай страницы!
                    Воскреси!
 
Сердце мне вложи!
                Кровищу -
                      до последних жил.
в череп мысль вдолби!
Я свое, земное, не дожил,
на земле
        свое не долюбил…

Что хотите, буду делать даром -
чистить,
        мыть,
            стеречь,
                    мотаться,
                            месть.
Я могу служить у вас
                  хотя б швейцаром.
Швейцары у вас есть?..


Воскреси
        хотя б за то,
                    что я
                          поэтом
ждал тебя,
          откинул будничную чушь!
Воскреси меня
            хотя б за это!
Воскреси -
          свое дожить хочу!

Об этом  и следующее стихотворение – уже из второй половины двадцатого века. Оно не такое напористое, более лиричное и сдержанное. Но вряд ли - менее страстное.


РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

Прощание с морем

Что ж,
собираться начнем помаленьку.
В город уедем от непогод…
Надо бы в море бросить монетку,
Чтобы вернуться сюда
через год…

Здесь был спокойно и солнечно прожит
месяц,
где так далеко до зимы.
Здесь были счастливы мы,
а быть может,
нам показалось,
что счастливы мы.

Надо вернуться опять в этот месяц…
В теплое море
падает
мелочь.
Круглые капельки серебра.
Капли надежды…
Едем.
Пора!

Где-нибудь в тихой палате больничной
за пять минут до конца своего
вспомню я снова
этот обычай,
слабой рукой
ухвачусь за него.

И, завершая собственный опыт,
на промелькнувшее оглянусь.
Брошу монетку
в жизненный омут…
Может, вернусь.


А вот уже самый конец двадцатого.

ТАЛЬКОВ

Я вернусь

Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос,
На руинах нищей страны
Под дождями из слёз

Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь,
Пусть даже через сто веков
В страну не дураков, а гениев.
И поверженный в бою,
Я воскресну и спою
На первом дне рождении
Страны, вернувшейся с войны.


Это уже не случайность, это тенденция: всё чаще в современной поэзии, и не только в поэзии, а и в литературе, да и вообще в искусстве, начинает проходить мысль – «я вернусь». Не попаду на небо, не перейду в некий другой мир, не стану травой, не исчезну навсегда – хотя и в это, по-прежнему, очень многие сегодня верят – а именно «вернусь». Вернусь к вам, к потомкам, к вам, в будущее, в ту невообразимую сегодня жизнь, которая получится в результате фантастического развития человечества, и которой мы все были создателями - каждый в свое время. И как бы она, эта будущая жизнь, не отличалась от нашей теперешней, даже, возможно, мы уже не будем сделаны вновь из мяса, но в одно как-то не верится - в то, что она  может быть несчастливой или жестокой. Она обязательно станет такой, в которую вернуться захочется. 

Ваш
  тридцатый  век
                обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
                    наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.