Эпиграв: «Истенным Пелотам, фкусифшим фсе прелести призыва пасвищаиццо!»         
                                                                                                                 
      Превед, уважаимые падонки, чьи имена ни сходят с вэбстраниц этаво пачтеннаво рисурса! Кажный из нас, кого счастливая судьба надилила васимнадцатилетием, а также таким прикрасным жызненнаважным и необходимым в павсидневном употреблении пелоток органом, как Хуй, знакомы с дядюшко Презывом (нипутать с дядюшко Презырвативом) непонаслышке. Саправаждаит Презыв, неизменно, милая тетушко Медкамиссия фпичатлениями ат каторой я и хачу сиводня с вами поделицца. Вазможно у кого-то она проходила несколька падругому, но суть думаю была низменна. Те, у кого «нагибаться и раздвегать рукаме йагодицы» стало жызненным кредо, стали ахтунгами, астальные, вроде пачтеннава аффтара, стали настоящеми Пелотами, фсе зависело ат личнаво мираваззрения и спасобнасти увернуться ат нинасытнава ачкофтыкатиля хирурка (не путать с дастапачтенным пелоткофтыкателем Херургом, чье имя нираз было прославлено на доблистном Удаффкоме). Аднако давольна вступлений, сопственно ближе к теме.

    Тем актябрьским прамозглым утром от павсидневного прасмотра парнухи, саправаждаимого аццким дрочем меня атвлек званок ф дверь.
- Йоптваю  предки!!! - заправляя адной рукой хуй в шеринку, а другой выключая видак, я фпрепрыжку препрыгал к двери – Мама?. 
- Песда ф панама! Павестко тибе, блядский выпердыш – праизнес добродушный женский голос – распешись и иди дадрачивай.
Таг закончилось мае децтво и началась мая лихая и беспрасветная юнасть.

      В ваинкамате было примерно каг в жывоте у кракадила – тимно и тесно и уныла. Толпы таких же каг я далбайобов, нихуя не страждущих вирнуть нисуществующий долг нашей доблестнай Родине, таптались ат кабинета к кабинету. Настала и мая очередь пасетить первого эскулапа.
      Тирапевт, жырная ачкастая медуза, смерила мае давление, штота высокое, гаварит. Хуле иму быть низким, если я на хую ведра с вадой у бабушки ф диревне с речки таскал, атвичаю ей. Даказатильства были прицтавлены низамедлительно, посли чиво, выебав медузу в ее гаргонью голову, я направилсо к нервному патологу.

      Нервнопатолаг аказалась дамой лет тридцати, с замутненным космасом взглядом, пыхтела шышками и увидев миня пачимута решыла (видимо изза шышек), што уебать миня па каленке малатком ие самая што ни на есть светая абязанность. Лофко увернувшысь я уебал ей этим же малатком прамеж ее касмических глаз, после чиво ана подалась в саправаждении астрала в нирвану. Пака ни ушла савсем, я, вспомниф завет отца (еби пака тепленькая), выебал ие в доктарскую минтальную пелотку, пнул ф прахладную жопу и, вытерев хуй ап занавеску бодро зашагал к акулисту.

      Акулист, однаглазая слепая старая песдота, на ощупь решила праверить мае зрение, посему, ухватив меня за яйцы и покатав их в руках, нисказанно удивилась и васкликнула:
- Юноша, а пачиму у тибя такие бальшие глазки?
- Это штобы пабольше наполнеть спермой твой старый моск – вспомнел я правельный атвет и выебав старушку ф пустую глазницу атправилсо к ухагорланосу.
      Ухагорланос аказалась, нисматря на свое гнусное имя висьма экзатичной дамой, а патаму я нистал прибегать к долгим прилюдиям и сразу жы спрасил – куда?
- На стульчег пресажывайтесь!
- Ибать тибя куда будим? – переспрасил я.
- Простите, не расслышала? -  пелотка вазбуждающе аттапырила ухо.
- В ухо! – принял я идинственно правельное ф данной ситуацыи решение и загнал в ее аттапыринный орган свой ыригированный палавой хуй. Пакрыв спермой ие слегка памятую барабаночную пирипонку, литящей паходкай я направелсо к хирурку.

      Хирурк мне сразу нипанравился, паскольку был явнавыраженным ахтунгом. Ап этом кричали иво крашыные нокти, и яркая памада на улыпчевых пахатливых губах, каторые были припесдяканы к пакрытаму двухдневнай щитиной еблу. Иво саправаждал нименее ахтунговыразительный дерьматолаг. Ну думаю, песдец, пахнет двусмычковым нивзъебенным ахтунгом.
- Раздиваимся дагола! – паглажывая аттапырифшийя говноокрашыный елдак праворковал хирурк. Начинается ептваю, думаю, роздеваюсь, а сам саабражаю, каг бы этих жопоебов адним ударом в ад атправить.
– Пакажыти пятки! – гаварит дерьматолаг. Паказав сразу обе я песданулся на пол. Блядь, думаю, благо на жопу уебался, если бы жопай к верху – песдец бы мне пришел. Быстро паднявшысь я решыл усыпить их бдительность.
- Павернитесь, нагнитесь, раздвиньте рукаме йагодицы – хирурк затопал в маю сторону. Ну думаю, пиздец вам! Повернулся, нагнулся, роздвегаю булки и каг серану со фсей мочи самым ацким куском говна, какой я только высирал в сваей жизни, в этого пидораса. Паскольку не срал я дня три, а организм был обезвожен недельным запоем, кал аказалсо на редкость твердым и увесестым, паэтому мягкий ахтунгофский череп хирурка прабил насквось, а вот дерьматолага сцуко только аглушил. Падскачив к аглушеннаму дерьматолагу я дабил его сваими полугодичными носками, посли чиво быстро аделся и вне сибя ат счастливого спасения паспешыл к психеатору.

      Психеатор аказалсо нормальным чилавечным чуваком. Выслушал мой росказ а пасищении придыдущих доктаров, спрасил, часто ли я упатребляю алкаголь, калеса и шышки, и назначил мне личение в адной из самых пристижных психеатрических клинек города.
      А в армию миня таг и не забрали, хатя камиссию, с тем жы успехом я проходил исчо четыре раза, и кинуф мне в ибло военый билет, по дастижении мной 27-летнего возраста, атстали ат миня навеки, чиво и вам, сопственна гаваря, ат фсей души жылаю!