"Лежащий на ложе в грозовом полумраке прокуратор сам наливал себе вино в чашу, пил долгими глотками, по временам притрагивался к хлебу, крошил его, глотал маленькими кусочками, время от времени, жевал лимон и пил опять.
Наконец услышал прокуратор и долгожданные шаги, и шлепанье по лестнице, ведущей к верхней площадке сада перед самым балконом".
- Прокуратору здравствовать и rideamus! - пришедший заговорил по-латыни, - слушаю приказания прокуратора, - сказал он, подходя к столу.
- Но ничего не услышите, пока не сядете к столу и не выпьете, — любезно ответил Пилат.
- Превосходная лоза, прокуратор, но это - не "Киновский"?
- "Торрес", десятилетний, заказал в Испании по совету друга Сенеки, — любезно отозвался прокуратор.
Гость приложил руку к сердцу, отказался от чего-либо ещё, объявил, что сыт.
- Итак, - заговорил негромко Пилат, - какие дела в Городе?
Он невольно обратил свой взор на северо-запад.
- Я полагаю, прокуратор, - ответил гость, - вам стоит знать, что храмовая стража задержала поджигателя.
- Что же он хотел поджечь?
- Храм литературы, - поглядывая на прокуратора, ответил гость.
- Как его имя? - спросил Пилат.
- Он назвал себя Гера Страт, - ответил гость и прибавил: - очередной безумный атчзах.
- Гера, гера — повторил прокуратор, - его назвали в честь греческой Юноны? Он что, какой-то грек?
- Он сказал, что его назвали в честь глухонемого дворника из рассказа И. С. Тургенева "Муму", - добродушно сказал гость.
Прокуратор стукнул чашей, наливая себе еще. Осушив её до самого дна, он заговорил:
- Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем утверждать, что это подрыв основ, но литература - это святое.
Гость внимательно слушал, наклонив голову.
- И вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, - продолжал прокуратор, - я прошу вас немедленно принять меры.
- Каифа требует публичной казни путём сожжения на костре, игемон, - сказал гость и встал.
- Какая дикость, - сказал Пилат, жестом усаживая своего гостя, - вы же знаете, я антифашист.
Тут гость послал прокуратору свой взгляд и тотчас, как полагается, угасил его.
- Такой человек не заслуживает публичной казни. Это может повлиять на настроении в Городе, - продолжал Пилат, - вообразите, приятно ли будет вонять горелый?
- Не только не приятно, - улыбнувшись, ответил гость, - но я полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.
- Ах так, так, так, так. - Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: - Так вот в чем дело — я получил сведения о том, что он повесится в камере сегодня ночью.
Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, но даже немного задержал его, а после этого ответил:
- Вы, прокуратор, слишком лестно отзывались обо мне. По-моему, я не заслуживаю вашего доклада. У меня этих сведений нет.
- И тем не менее он убьётся об стену сегодня, - упрямо повторил Пилат, - у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, - тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.
- Слушаю, - покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и вдруг спросил сурово: - Так удавится или убьётся об стену, игемон?
- Да, - ответил Пилат, - и то и другое.
Гость поправил тяжелый пояс под плащом и сказал:
- Имею честь, желаю здравствовать и rideamus!
...
Ночью двое стражников вошли в камеру, один из них несильно размахнувшись, ударил арестованного об стену. Другой сел на ноги несчастному и взял его руки в свои, а первый закончил его мучения.
Утром тетрарх засвидетельствовал самоубийство об стену и тело вывезли за Город, бросив в каменистой пустыни.