«Однажды в будённую зимнюю гору
Я из лесу вышел, и дважды зашёл».
(заслуженный мотолог Советского Союза
Акакий Назарыч Зинберштейн)



Куда только не заносила меня нелёгкая судьба репортёра газеты «Сухэ-Батор АлтынЖоп». И в ужопотамские дебри Ухтляндии. И в сказочно-ужаснахую Бирьбирь. И даже на побережье Северного Блядовитого океана, в далекий заполярный город Дудирька. И везде мне встречались удивительной душевной теплоты люди. Эхъ, судьба моя — колесо от телеги, катишься ты в какие-то мутные ебеня…

С Чингизидом Улусовичем мы встретились случайно, когда я, уставший от официального приёма в губернской чрезвычайке, прогуливался по окрестностям живописного Ер-Кудского кладбища, что на самой городской окраине. Я зарисовывал интересные эпитафии с могил, как мог успокаивал припозднившихся восточно-бирьбирьских комсомольцев-эмо, шарахавшихся от моей тени, и вежливо раскланивался с бздящими на правопорядок патрулями местных милицейских милиционеров.

Быстро сморкалось. И сентиментально попёрдывалось. В воздухе растворялся еле уловимый запах надвигающихся зимних голодов. Из ближайшего репродуктора раздавался мягкий, немного усталый голос т.Орджоникидзе, читающего приветствие съезду заполярных чукотских хлопкоробов, на слова Соловьева-Седого, музыка Михаила Танича… Что-то такое чувствовалось… И это чувство настигло меня, впрочем, как и всегда, в самый неподходящий момент. Да, дорогой читатель, вынужден признаться, что в этот момент я ссал. Кто-то непременно заметит, что ссать на кладбище моветонъ, однако я вынужден парировать: приспичило. В своё оправдание замечу, для сего действа я выбрал самый отдаленный район погоста. Что и определило нашу встречу…

-Эй ты, худайберды! А ну кильманда отсюдава нах хаузе! – услышал я мягкий, интеллигентный голос, — Разоссались тут, как при царском режиме! Это вам что тут, собаки сутулые, империя Сасанидов чтолле?!

Услышав эту фразу, я понял, что беседа наша будет крайне интересной и познавательной, главное, чтобы в результате беседы мой ебальник остался сравнительно целым. Достав заранее заготовленную именного для такого случая бутылочку старинного «КиНовского» 1,234* коньяку, я приготовился к авторизации.

Надо сказать, что ожидание не заставило себя долго ждать. Мощным глотком откусив горлышко, мой новый знакомый запрокинул свое одухотворённое лицо к звездному небу, и я воочию увидел, как бьется в его сердце самый категорический императив, из доселе встречавшихся на моём пути!

-А я смотрю ты из наших! — критически оглядев меня, и запасливо укладывая опустошённую бутылку в поместительный капюшон, сказал незнакомец. И протянув мощную длань, решительно произнёс:
-Зови мну просто — Хозяинъ! Не люблю я этих ваших церемоний…

Я назвался. Беседа наша текла свободно, легко и плавно, как это часто бывает с широко и глубоко малообразованными людьми. Мы вспоминали тяжёлую бронекопытную поступь пеших легионов Тамерлана, проходящих легкой рысью по иноходистым мостовым разрушенных городов Бангладеша и Такла-Макана. Читали вслух стихи романтика китайской поэзии Ли Бо, и смеялись над его наивными попытками принизить своё эго. Плакали над судьбой богатыря Рустама, павшего нелепой смертью храбрых при штурме столицы Атлантиды, города Сибай. И вместе восхищались рыцарственными жестами отважного Князя Запада, герцога Божьей Милостью, Карла Смелого, Главы Бургундского Дома. В ордонансовой роте которого и довелось служить моему собеседнику, в последнем приступе уходящей юности…

Остро не хватало капель шалфея и пустырника. Два раза пришлось прогуляться до ближайшего лазарета дабы запастись боярышниковым настоем. Закусывали ежевичной пастилой и свежим кедровым изюмом.

Компанию нам составляли причудливые тени еловых лап и материализованный Призрак Весёлога Ройтвальскага Мясницкага Пса. Шёл легкий снег и наряд патрульно-постовой службы. Луна была — как бледное пятно. Мы обсуждали лингвистические особенности образа глокой куздры в современной удмуртской поэзии малых форм. Сквозь тучи яростно серело.

-В следующий раз, когда будете проездом в Москве, обязательно зайдите к моему другу ЖорлеПалычу! — говорил мне мой, теперь уже товарищ, — От Кремля направо, там два дня лесом, забирая чуть левее, сразу после последнего кирпичного дома, два раза постучать на мотив «Фиалки Монмартра». Спросить Немца. Тебе откроют и нальют. Скажешь, что от меня. Тебя нагреют.


Я обещал, немедленно после командировки в Ухтыблю, всенепременно заехать. Расставаясь он подарил мне раритетное издание Низами «Лейла и Митхун Чакраборти», с фотографиями и автографами главных героев и большим предисловием маститого востоковеда Гешан-аль-Талиба Москвобадского.  В ответ я отдарился даггеротипом Ерофея Павловича Хабарова, снятого на фоне барахолки в китайской провинции Сычуань, и техпаспортом на новенького коня Пржевальского. Слёзы расставания капали прямо в алюминиевую кружку, волшебным образом превращаясь в так полюбившийся нам 1, 234* «КиН-овский». Раскуривая прощальную папироску, я читал классика:

О сколько нам открытий чудных
Готовит НаркомПроса духъ?
Он отвечал мне не менее классическим:
Но ныне господи, я не даю зарока:
Могу ли я не пить, когда пришла зима?

Мы пили за народно-революционную армию Мандголии, и за скорое рождение её первого космонавта Жугдэрдэмидийна Гуррагчу.

Сморкалось уже не так быстро, скорее медленно утрело. Свежий ветер с Бабай-калы принёс обрывки утренних Ер-Кудских сплетен и запах фирменного пздое «Бакланг», сообщением «Ер-Кудск — ст.Попыхай»

-Ну что, расстаёмся дружище?! — сказал мне напоследок этот матёрый человечище, прямой потомок всех своих великих предков, — Не печалься! Это гора с горой никак, а человек человеку вообще похуй!

Так, дружески ободряя, он отправил меня первой же проходящей мимо лошадью на вокзай. Я отправился в путь размышляя о превратностях, хуятностях и ежевичной пастиле, прилипшей к зубам. Тихо, буквально в две с половиной октавы напевал мне Чингизид Улусович на прощанье:
Ой ты степь буря-а-а-а-а-а-атская!
Ой, ты степь мандгольска-а-а-айа!
Ой Селенга ты мату-у-у-у-у-ушка!
Бирь-бирь-бирь ту-бирска-а-а-а-ая!

З.ы. Увижу ли я тебя вновь, Ер-Кудск?
З.з.ы. Эхъ ты, судьба репортёрская, ты как енотовидная собака при виде родника, то бредёшь впопыхах, то летишь, заплетая ноги…
(перевод с верхнесреднестаромандгольского А.Е.Потапыч 1934 год)